— Право, не вижу, почему бы вам не попытаться.

— Нелепость была бы так громадна, что окончательно подавила бы меня, сэр. Я ни на что не был бы годен, — сказал Роден.

— К такого рода вещам очень быстро привыкают. Сначала вам было бы неловко, так же как и прочим служащим и курьерам. Я ощущал бы некоторую неловкость, прося кого-нибудь послать ко мне герцога ди-Кринола, так как нам не в привычку посылать за герцогами. Но нет ничего, с чем нельзя было бы свыкнуться. Будь отец ваш принцем, я не думаю, чтоб через месяц это особенно тяготило меня.

— Какую пользу принесло бы это мне, сэр Бореас?

— Мне кажется, это было бы вам полезно. Трудно объяснить, в чем была бы польза, особенно человеку, который так сильно, как вы, восстает против всяких представлений об аристократии. Но…

— Вы хотите сказать, что меня быстрее бы повысили из-за моего титула?

— Я считаю вероятным, что гражданское управление нашло бы возможным сделать несколько более для хорошего служащего с громким именем, чем для хорошего же служащего без имени.

— В таком случае, сэр Бореас, гражданскому управлению должно бы быть стыдно.

— Может быть; но это было бы так. Кто-нибудь вмешался бы, чтоб устранить аномалию — видеть герцога ди-Кринола восседающим за одним столом с мистером Крокером. Я не стану с вами спорить о том, должно ли это быть, но раз это вероятно, то нет никакой причины, почему бы вам не воспользоваться благоприятными обстоятельствами, если у вас на это хватит способностей и мужества. Понятно, что все мы, в жизни, жаждем одного: успеха. Если на вашем пути встречается благоприятная комбинация, я не вижу, почему бы вам отталкивать ее.

Такова была мудрость сэра Бореаса, но Роден не захотел воспользоваться ею. Он поблагодарил великого человека за внимание и сочувствие, но отказался снова обдумать свое решение. В отделении, в котором восседал мистер Джирнингэм с Крокером, Боббином и Гератэ, чувство в пользу титула было гораздо нелепее, да и выражалось более энергическим языком. Крокер не в силах был сдерживаться, когда узнал, что на этот счет существует еще какое-нибудь сомнение. При первом появлении Родена в департаменте, Крокер чуть не бросился в объятия друга, восклицая: «Герцог, герцог, герцог!» — а затем упал на стул, совершенно подавленный волнением. Роден оставил это без всякого замечания. Ему оно было очень неприятно, отвратительно. Он предпочел бы иметь возможность присесть к своему столу и продолжать свою работу без всяких особенных оваций кроме обычного приветствия, вызванного его возвращением. Его сильно огорчало, что уже все известно об отце его, и о титуле этого отца. Но это было естественно. Свет узнал. Свет поместил это в газеты. Свет об этом толковал. Конечно мистер Джирнингэм также заговорит об этом, а также младшие клерки и Крокер. Крокер, разумеется, заговорит громче всех остальных. Этого следовало ожидать. А потому, он оставил без внимания восторженное и почти истерическое восклицание его, в надежде, что Крокер будет подавлен своими чувствами и успокоится. Но восторжествовать над Крокером было не так легко. Он, правда, просидел минуты две на стуле, с разинутым ртом, но он только приготовлялся в серьёзной демонстрации.

— Мы очень рады снова видеть вас, сэр, — сказал мистер Джирнингэм, в первую минуту не совсем ясно понимая, как ему приличнее обратиться в сослуживцу.

— Благодарю вас, мистер Джирнингэм. Я возвратился совершенно благополучно.

— Мы все с восхищением узнали… то, что узнали, — осторожно сказал мистер Джирнингэм.

— Клянусь, да, — сказал Боббин. — Ведь это правда, не так ли? Такое чудное имя!

— Столько правды: и столько неправды, что я хорошенько не знаю, как и ответить вам, — сказал Роден.

— Но вы же? — спросил Гератэ… и остановился, не дерзая выговорить громкий титул.

— Нет, это-то именно и несправедливо, — возразил тот.

— Но это правда, — крикнул Крокер, вскакивая со стула. — Правда, правда! Это совершенно верно. Он — герцог ди-Кринола. Конечно, мы так будем называть его, мистер Джирнингэм; неправда ли?

— Право, не знаю, — сказал мистер Динрнингэм.

— Позвольте мне знать свое имя, — сказал Роден.

— Нет, нет, — продолжал Крокер. — Это делает честь вашей скромности, но друзья ваши этого допустить не могут. Мы совершенно уверены, что вы — герцог. Человека называют именем, какое он носит, а не тем, какое ему заблагорассудится. Если б герцог Миддльсекс назвался мистером Смитом, он все равно был бы герцогом; не правда ли, мистер Динрнингэм? Весь свет звал бы его герцогом. То же должно быть и с вами. Я не назвал бы вашу светлость мистером… вы знаете, что я хочу назвать, но я никогда более не выговорю этого имени — ни за что в мире.

Роден сильно нахмурился.

— Обращаюсь к целому департаменту, — продолжал Крокер, — прося его, в виду его собственной чести, называть нашего дорогого и высокочтимого друга, при всех случаях, его настоящим именем. Пью за здоровье герцога ди-Кринола!

В эту самую минуту Крокеру принесли его завтрак, состоявший из хлеба с сыром и кружки пива. Он поднес оловянную кружку ко рту и выпил во славу своего аристократического приятеля, без всякой мысли о насмешке. Для Крокера было великим делом находиться в соприкосновении с человеком, обладающим таким аристократическим титулом. В глубине души он благоговел перед герцогом. Он охотно бы просидел здесь до шести или семи часов, исправил бы за герцога всю его работу, только потому, что герцог — герцог. Он не исполнил бы ее удовлетворительно, потому что ему не было свойственно хорошо исполнять какую бы то ни было работу, но он исполнил бы ее так же хорошо, как исполнял собственную. Он ненавидел работу; но он готов был скорей проработать всю ночь, чем видеть герцога за работой, — так велико было его уважение в аристократии вообще.

— Мистер Крокер, — строго сказал мистер Джирнингэм, — вы превращаетесь в чистую язву.

— В язву?

— Да, в язву. Когда вы видите, что джентльмен чего-нибудь не желает, вы не должны этого делать.

— Но когда имя человека остается его именем!

— Все равно. Раз он этого не желает, вы не должны этого делать.

— Если это настоящее имя человека?

— Все равно, — сказал мистер Джирнингэн.

— Если джентльмену угодно сохранить инкогнито, почему ему не исполнить своего желания? — спросил Гератэ.

— Если б герцог Миддльсекс назвался мистером Смитом, — сказал Боббин, — всякий джентльмен, который был бы джентльменом, не стал бы ему противоречить.

Крокер, не побежденный, но на эту минуту озадаченный, надувшись присел к своему столу. Хорошо было жалким людям; слабым существам как Джирнингэм, Боббин и Гератэ, отказываться от своей добычи, но он не желает, чтоб его так обманывали.

В Парадиз-Роу все были положительно против Родена; не только Демиджоны и Дуфферы, но и мать и мистрисс Винсент. Последняя посетила мистрисс Роден в первый понедельник по ее возвращении. О многом надо было потолковать.

— Печальная, печальная история, — сказала мистрисс Винсент, дослушав рассказ кузины до конца и качая головой.

— Во всех наших историях, мне кажется, много печального. У меня мой сын и никакая мать не может иметь больше оснований гордиться сыном. — Мистрисс Винсент снова покачала головой. — Я утверждаю это, — повторила мать, — а имея такого сына, я не могу допустить, что тут была одна печаль.

— Желала бы я, чтоб он охотнее исполнял свои религиозные обязанности, — сказала мистрисс Винсент.

— Не можем мы все всегда сходиться во мнениях. Не нахожу, чтоб необходимо было выдвигать это на сцену теперь.

— Это вопрос, который должно выдвигать на сцену ежедневно и ежечасно, Мэри, если хочешь, чтоб была какая-нибудь польза.

Но не по этому вопросу желала теперь мистрисс Роден получить содействие кузины. Настоящей ее целью было заставить кузину согласиться, что сын ее должен разрешить себе носить титул отца.

— Ho как вы думаете — должен он принять имя отца? — спросила она. — Мистрисс Винсент покачала головой и попыталась состроить глубокомысленную физиономию. Мнение ее по этому вопросу далеко не установилось. Конечно, прилично, чтоб сын носил имя отца. Все приличия света, насколько мистрисс Винсент с ними знакома, указывают на это. Кроме того она отнюдь не пренебрегала происхождением и считала, что люди обязаны относиться чуть не с благоговением к тем, кто носит титулы. Хотя она всегда, до некоторой степени, враждебно относилась к Джорджу Родену, из-за вольностей, которые он позволял себе по отношению к некоторым религиозным вопросам, тем не менее она была достаточно добра, чтоб желать всего хорошего кузине. Если б речь шла об английском титуле, она, конечно, не покачала бы головой. Но к этому иностранному, итальянскому титулу она относилась не без сомнений. Кроме того, по ее понятиям, наследственные титулы всегда были связаны с наследственными владениями. Для нее было нечто почти антирелигиозное в понятии о герцоге без единого акра поместий. А потому она могла только снова покачать головой.

— Права его на этот титул также несомненны, — продолжала мистрисс Роден, — как права старшего сына самого знатного пэра Англии.

— Вероятно, милая, но…

— Но что?

— Полагаю, что ты права; только… только это не совсем тоже, что английский пэр.

— Право наследования одинаково.

— Он никогда не мог бы заседать в палате лордов.

— Конечно, нет; но почему бы ему больше стыдиться принять итальянский титул, чем его приятелю лорду Гэмпстеду — английский? Это ему не помешает жить здесь. Многие иностранные аристократы живут в Англии.

— Полагаю, что он мог бы жить здесь, — сказала мистрисс Винсент, точно оказывая особую милость. — Не думаю, чтоб был бы закон, в силу которого он изгонялся бы из страны.