Энтони Троллоп - Марион Фай

— Леди Кинсбёри по-прежнему расположена к нему?

— Мне кажется, что нет. Он, вероятно, позволил себе с ней лишнее и оскорбил ее.

Теперь Гэмпстеда занимали две мысли; ему хотелось провести остаток охотничьего сезона в Горс-Голле и оттуда, от времени до времени, совершать поездки в Галловэй, к Марион Фай. Но прежде ему надо было с ней повидаться, чтоб узнать, когда можно будет опять навестить ее, уже из Горс-Голла, куда влекла молодого лорда не столько страсть к охоте, как сознание, что его охотники скакуны стоят праздно, а стоют дорого.

— Кажется, я завтра отправлюсь в Горс-Голл, — сказал он сестре, как только сошел в гостиную.

— Отлично, я буду готова. Гендон-Голль, Горс-Голл — для меня теперь все безразлично.

— Но я не окончательно решил, — сказал он.

— Отчего?

— Галловэй, как тебе известно, не совсем опустел. Солнце, конечно, зашло в Парадиз-Роу, но луна осталась.

На это она только рассмеялась, а он стал собираться в Галловэй. Он получил разрешение квакера ухаживать за Марион, но не льстил себя надеждой, чтоб это особенно послужило ему на пользу. Он сознавал, что в Марион есть какая-то сила, которая как бы закалила ее против убеждений отца. Кроме того, в душе влюбленного таилось чувство страха, вызванное словами квакера насчет здоровья Марион. Пока он не слыхал этого рассказа о матери и ее крошках, ему и в голову не приходило, чтоб самой девушке недоставало чего-нибудь в смысле здоровья. На его глаза она была прекрасна, более он ни о чем не думал. Теперь ему в голову запала мысль, которая, хотя он с трудом мог допустить ее, была для него крайне мучительна. Он и прежде недоумевал. Ее обращение с ним было так мягко, так нежно, что он не мог не надеяться, не думать, что она его любит. Чтоб, любя его, она упорствовала в своем отказе из-за своего общественного положения, казалось ему неестественным. Он, во всяком случае, был уверен, что если ничего другого нет, с этим препятствием он справится. Сердце ее, если оно действительно принадлежит ему, не устоит против него, на этом только основании. Но в том новом аргументе может быть и заключается нечто, за что она будет упорно держаться.

Так размышлял Гэмпстед всю дорогу.

Марион уже несколько времени поджидала его. Она узнала от отца кое-какие подробности свидания в Сити и была во всеоружии.

— Марион, — сказал он, — вы подозревали, что я опять к вам приеду?

— Конечно.

— Мне пришлось ехать в отцу, иначе я был бы здесь раньше. Вы знаете, что я приеду еще, еще раз, пока вы не скажете мне утешительного словечка.

— Я знала, что вы опять приедете, потому что вы были у отца, в Сити.

— Я ездил просить его позволения — и получил его.

— Едва ли вам нужно было, милорд, давать себе этот труд.

— Но я нашел это нужным. Когда человек желает увезти девушку из ее родного дома, сделать ее хозяйкой своею, то принято, чтоб он просил на это позволения ее отца.

— Это бы так и было, если бы вы смотрели выше, как вам и следовало смотреть.

— Это справедливо. Всякая дань уважения, какую человек может оказать женщине, должна быть оказана моей Марион. — Она взглянула на него, в этом взгляде отразилась вся любовь, переполнявшая ее сердце.

— Отвечайте мне честно. Разве вы не знаете, что будь вы дочерью самого гордого лорда Англии, я бы не счел вас достойной другого обращения, чем то, которое, на мой взгляд, теперь принадлежит вам по праву?

— Я только хотела сказать, что отец не мог не почувствовать, что вы оказываете ему большую честь.

— Об этом между нами и речи быть не может. У меня с вашим отцом дело шло о простой честности. Он поверил мне и согласился видеть во мне зятя. У нас же, Марион, у нас с вами, теперь когда мы здесь совершенно одни, у нас, которые, как я надеюсь, будем друг для друга целым миром, может быть речь только о любви. Марион, Марион! — Тут он бросился перед нею на колени и обнял ее.

— Нет, милорд, нет, этого не должно быть.

Он завладел обеими ее руками и заглядывал ей в лицо. Теперь настало время говорить о долге, говорить энергически, если она желала, чтоб слова ее оказали какое-нибудь действие.

— Этого не должно быть, милорд. — Она высвободила свои руки и поднялась с дивана. — Я также верю в вашу честность. Я в ней уверена как в собственной. Но вы меня не понимаете. Подумайте обо мне как о сестре.

— Как о сестре?

— Как бы вы хотели, чтоб поступила ваша сестра, если б ее посетил человек, о котором она знала бы, что никогда ей не бывать его женой? Желали ли бы вы, чтоб она позволила ему целовать себя, только потому, что знает его за честного человека?

— Нет, если б она не любила его.

— Любовь тут не при чем, лорд Гэмпстед.

— Не при чем, Марион!

— Не при чем, милорд. Вы сочтете, что я важничаю, если я заговорю о долге.

— Отец ваш разрешил мне приехать.

— Без сомнения, я обязана ему покорностью. Если он прикажет мне никогда не видать вас, надеюсь, что этого было бы достаточно. Но есть другие обязанности.

— Какие, Марион?

— Мои к вам. Если я обещаю вам быть вашей женой…

— Обещайте.

— Если бы я обещала это, разве я не была бы обязана прежде всего думать о вашем счастии?

— Во всяком случае, вы бы его сделали.

— Хотя я не могу быть вашей женой, я, тем не менее, обязана и буду о нем думать. Я вам благодарна.

— Любите вы меня?

— Позвольте мне говорить, лорд Гэмпстед. С вашей стороны невежливо прерывать меня таким образом. Я вам искренне благодарна и не хочу показать своей благодарности тем, что, я знаю, погубило бы вас.

— Любите вы меня?

— Если б я любила вас всем сердцем, это не заставило бы меня даже подумать сделать то, о чем вы меня просите.

— Марион!

— Нет, нет, мы совершенно не подходим друг к другу. Вы стоите так высоко, как только может стоять человек по крови, богатству и связям. Я ничто. Вы назвали меня лэди.

— Если Бог когда-нибудь создал лэди… то это вы.

— Он лучше меня создал. Он сделал меня женщиной. Но другие не дали бы мне этого названия. Я не умею говорить, сидеть, двигаться, даже думать, как они. Я себя знаю и не дерзну сделаться женой такого человека, как вы. — При этих словах на лице ее вспыхнул румянец, глаза загорелись и она, словно подавленная волнением, снова опустилась на диван.

— Любите вы меня, Марион?

— Люблю, — сказала она, вставая и выпрямляясь. — Между нами не должно быть и тени лжи. Я люблю вас, лорд Гэмпстед.

— Тогда, Марион, вы будете моей.

— О, да, теперь я должна быть вашей — пока жива. Настолько вы меня победили. Если никогда не любить другого, молиться за вас день и ночь как за самое дорогое существо в мире, напоминать себе ежечасно, что все мои мысли принадлежать вам, значить быть вашей, то я ваша и останусь вашей, пока жива; но только — в мыслях, в молитвах…

— Марион, Марион! — Он опять стоял перед ней на коленях, но почти не прикасался к ней.

— Это вы виноваты, лорд Гэмпстед, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Все это вы наделали, потому что не хотели позволить бедной девушке просто сказать, что она собиралась высказать.

— Ничто из этого не оправдается, кроме того, что вы меня любите. Больше я ничего не помню. Это я буду повторить вам изо дня в день, пока вы не вложите вашу руку в мою и не согласитесь быть моей женой.

— Этого я никогда не сделаю, — воскликнула она. При этих словах она протянула к нему свои крепко сжатые руки, лоб ее снова зарделся, глаза с минуту блуждали, силы ей изменили и она, без чувств, упала на диван.

Лорд Гэмпстед, убедившись, что он, без посторонней помощи, ничем ей не поможет, был вынужден позвонить и предоставить ее попечениям служанки, которая не переставала умолять его уехать, говоря:

— Я ничего не могу делать, милорд, пока вы над ней стоите.

Было четыре часа, а Гэмпстед слышал от квакера, что он никогда не выходит из конторы ранее пяти. Ему потребуется около часа для путешествия в омнибусе из Сити. Тем не менее Гэмпстед не мог уехать, не переговорив с отцом Марион. Чтоб убить время, он предпринял длинную прогулку. Когда он возвратился, было уже темно и он вообразил, что может ждать на улице, не будучи замеченным.

— Вот он опять явился, — сказала Клара Демиджон своей вечной собеседнице, мистрисс Дуффер. — Что все это значит?

Читатель, конечно, понял, что молодая особа следила за Гэмпстедом с минуты его появления.

— По-моему, он с ней поссорился, — сказала мистрисс Дуффер.

— Тогда он не бродил бы здесь. Вон старик Захария показался из-за угла. Теперь посмотрим, что он сделает.

— Упала в обморок? — сказал Захария, пока они вместе направлялись к дому. — Никогда прежде я не слыхал, чтоб с дочерью это бывало. Иные девушки падают в обморок, когда вздумается, но это не в характере Марион.

Гэмпстед уверял, что, в данном случае, не было никакого притворства, что Марион так заболела, что напугала его и что, хотя он вышел из дома по просьбе служанки, он не имел силы уехать, пока не узнает чего-нибудь о ее положении.

— Узнаешь все, что я могу сообщить тебе, друг, — сказал квакер, когда они вместе входили в дом. Гэмпстеда провели в маленькую приемную, а хозяин пошел справиться о дочери.

— Нет, видеть ее тебе неудобно, — сказал он, возвратясь, — она легла. Совершенно естественно, что то, что произошло между вами, ее взволновало. Теперь не могу тебе сказать, когда ты можешь опять приехать; но завтра напишу тебе из конторы.

— Конечно, я ничего не могу решить насчет Горс-Голла, пока не получу письмо от мистера Фай, — сказал Гэмпстед сестре, возвратясь домой.