Энтони Троллоп - Марион Фай

Он медленно поднялся со стула и оставил ее, почти не говоря ни слова. Она убедила его подождать неделю.

Сердитый спустился он с лестницы, отворил входную дверь и… встретил Марион Фай.

— Марион, — сказал он, и в голосе его вылилась вся нежность, наполнявшая его сердце.

— Милорд?

— Войдите, Марион, на одну минуту.

Она последовали за ним, они остановились внизу лестницы.

— Я приехал узнать, как вы себя чувствуете после нашего маленького собрания.

— Я совершенно здорова, а вы?

— Я гостил у отца, иначе я приехал бы раньше.

— Зачем же вам беспокоиться?

— Есть, есть зачем… Иначе я не так бы обеспокоился. Я и теперь озабочен. Мистрисс Роден не хотела идти со мной, — продолжал он, указывая на лестницу, на которой теперь стояла хозяйка.

— Она сказала мне, что не хорошо, что я приехал, но я приеду как-нибудь на днях. — Он был почти вне себя, говоря это. Девушка до такой степени была ему по сердцу, пока он стоял тут, близко от нее, чувствуя на себе ее влияние, что он не в силах был сдерживаться.

— Взойдите наверх, дорогая Марион, — говорила мистрисс Роден, с площадки. — Едва ли удобно держать лорда Гэмпстеда у дверей.

— Конечно, не удобно, — сказала Марион. — Прощайте, милорд.

— Я буду стоять здесь, пока вы не скажете мне слова. Не хочу, чтоб меня выгоняли, пока вы здесь. Марион, вы для меня — весь мир. Я люблю вас всем сердцем. Я пришел сюда сказать вам это, но мистрисс Роден удержала меня. Она взяла с меня слово не быть здесь целую неделю, точно недели или годы могут изменить меня! Скажите мне одно слово, Марион. Одного слова теперь достаточно; тогда я уйду. Марион, можете вы полюбить меня?

— Идите сюда, Марион. Не отвечайте ему теперь.

— Нет, — сказала Марион, — теперь я ему не отвечу. Это слишком неожиданно. Лорд Гэмпстед, я теперь пойду к Гэмпстед Роден.

— Но мне вы дадите весточку?

— Приезжайте, я вам дам ответ.

— Завтра?

— Нет, дайте мне день или два. В пятницу ответ мой будет готов.

— Дайте мне руку, Марион. — Она протянула ему руку, которую он покрыл поцелуями. — Помните только, что никогда человек не любил женщину искреннее, чем я люблю вас. Никто, никогда, тверже меня не решился выполнить свое намерение. Я в ваших руках.

С этим он оставил ее.

Когда лорд Гэмпстед затворил за собою дверь, Марион медленно поднялась по лестнице к мистрисс Роден, которая возвратилась в гостиную. Когда девушка вошла туда, ее старая приятельница стояла у дверей, с ясно написанной на лице тревогой. Она взяла Марион за руку и, поцеловав ее, подвела к дивану.

— Я остановила бы его, если б могла, — сказала она.

— Отчего?

— Такие вещи следует больше обдумывать.

— Он так сделал все это, что обдумывать уже нечего. Я знала, я почти знала, что он приедет.

— Знали?

— Теперь я могу себе в этом признаться.

Она улыбалась, говоря это, и хотя разгорелась, но того особенного румянца, которого так боялась мистрисс Роден, не было. В ней не было заметно и особенного волнения. На лице не было выражения страха или торжества.

— Ответ ваш готов? — Марион взглянула на свою приятельницу, но тотчас не ответила. — Дорогая моя девочка, следует крепко обдумать такое предложение, прежде чем дать какой-нибудь ответ.

— Я думала.

— И решились?

— Мне кажется, что да. Дорогая мистрисс Роден, не смотрите на меня так. Если я не скажу вам ничего более сейчас, то его потому, что я, может быть, не совершенно уверена… не уверена, во всяком случае, в причинах, какие мне придется привести. Я приду к вам завтра и тогда скажу вам.

— Марион, милая!

— Скажите все, что думаете, мистрисс Роден. Вы, конечно, не сомневаетесь, что я знаю, что ваши слова, каковы бы они ни были, будут сказаны с любовью. У меня нет матери; кто лучше вас мне ее заменит?

— Милая моя, тоже чувствую и я к вам. То, что я хотела бы сказать вам, я сказала бы родной дочери. Есть большое различие в общественном положении людей.

— Я это знаю.

— И хотя я глубоко убеждена, что лучшие и честнейшие из божьих созданий не всегда встречаются среди так называемых аристократов, тем не менее мне кажется, что известная и значительная доля уважения должна быть воздаваема тем, кого случай поставил высоко.

— Разве я его не уважаю?

— Надеюсь, что да. Но может быть худший способ это показать — любить его.

— Что касается до этого, то едва ли в этом деле можно совладеть с собой. Когда у вас просят любви, она вырывается из души вашей, как вода из фонтана. Если же этого не случится, ее ждать нечего.

— Это опасная теория для молодой девушки.

— Молодые девушки, мне кажется, окружены многими опасностями, — сказала Марион, — я знаю один только способ встретить их.

— Какой?

— Завтра скажу вам, если сумею.

— Есть один вопрос, Марион, относительно которого я чувствую себя обязанной предостеречь вас, как пыталась предостеречь его. На него слова мои, по-видимому, нисколько не подействовали, но вы, мне кажется, благоразумнее. Неравные браки никогда не дают счастья ни одной из сторон.

— Надеюсь, что я не сделаю ничего, что сделало бы его несчастным.

— Несчастным на минуту вам придется его сделать; может быть, на месяц, на год, но хотя бы на целые годы, что это сравнительно со всей его жизнью?

— На целые годы? — повторила Марион, — нет, нет. Неужели вы думаете, что более чем на несколько дней?

— Не могу определить, какого рода сердце этого молодого человека, да и вы не можете. Но об этом вам нечего особенно заботиться. О его вечном благе вы обязаны подумать.

— О, да, несомненно, превыше всего.

— Я говорю по отношению к этому миру. О том, что ожидает «там» того, кого мы так мало знаем, мы здесь едва ли смеем говорить, даже думать. Но девушка, когда человек просит ее руки, обязана подумать о его благе в этой жизни.

— Я не могу не подумать и о его вечном благе, — сказала Марион.

— Неравные браки всегда несчастливы, — повторила мистрисс Роден.

— Всегда?

— Боюсь, что так. Могли ли бы вы быть счастливы, если б его знатные друзья, его отец, его мачеха, все лорды и лэди, с которыми он в родстве, смотрели на вас недружелюбно?

— Что ж из этого? Если б он улыбался, я была бы счастлива.

— Я когда-то думала то же, Марион, я говорила себе, что радости, какую я находила в любви его, будет достаточно для коего счастия. Но увы! я упала с облаков. Теперь я расскажу вам о себе больше, чем говорила кому бы то ни было в течение многих лет, даже больше, чем говорила Джорджу. Расскажу потому, что знаю, что могу на вас положиться.

— Можете, — сказала Марион.

— Я также сделала блестящую партию; блестящую в смысле мирских почестей. По положению я, в девушках, стояла, может быть, выше, чем вы теперь. Но меня вознесли еще выше, и принимая имя, данное мне мужем, я уверила себя, что с честью буду носить его. Я его не опозорила, но брак мой был несчастный.

— Он сам был добр? — спросила Марион.

— Он был слаб. Уверены ли вы, что лорд Гэмпстед силен? Он был непостоянен. Уверены ли вы…

— Мне кажется, он был бы постоянен, сказала Марион.

— Потому что вы готовы поклоняться тому, кто удостоил сойти с своего пьедестала и преклониться перед вами. Не так ли?

— Может быть, и так, — сказала Марион.

— Да, дитя мое… Может быть и так. Подумайте, что за тем может последовать: разбитые сердца, подавленное честолюбие, погибшие надежды, личные антипатии, может быть, ненависть.

— Нет, нет, не ненависть.

— Дожила же я до того, что меня возненавидели? — Она замолчала. Марион поднялась с места, поцеловала ее и ушла домой.

В тот же вечер она все рассказала отцу.

— Отец, — сказала она, — лорд Гэмпстед был здесь сегодня.

— Здесь, в этом доме?

— Нет, я его встретила у мистрисс Роден.

— Я рад, что он здесь не был, — сказал квакер.

— Отчего? — Ответа не было. — Целью его было прийти сюда. Он приехал, чтоб меня видеть.

— Чтоб тебя видеть?

— Отец, молодой лорд просил меня быть его женой.

— Просил тебя быть его женой!

— Да. Разве не часто доводилось тебе слышать, что молодые люди увлекаются? Случилось так, что он увидел во мне свою Сандрильону.

— Но ты не принцесса, дитя.

— А потому не пара этому принцу. Я не могла сразу ответить ему, отец. Это было слишком неожиданно, я не нашла слов. Да и место едва ли было удобное. Но теперь слова у меня появились.

— Какие, дитя мое?

— Я скажу ему со всевозможным уважением и почтением, — даже с любовью, так как люблю его, — что ему следует искать себе жену в иных сферах.

— Марион, — сказал квакер, на которого оказывала некоторое влияние материальная сторона вопроса, не существовавшая для самой девушки, — Марион, неужели это неизменно?

— Отец, это несомненно должно быть так.

— А между тем, ты его любишь?

— Хотя бы я умирала от любви к нему, это ничего бы не изменило.

— Отчего, дитя мое, отчего? Насколько я могу судить о молодом человеке, он добр и приветлив, много обещает, должен быть искренен.

— Добр, приветлив, искренен! О, да! И неужели бы ты хотел, чтоб такому человеку я причинила горе, быть может, позор?

— Почему горе, почему позор? Неужели ты скорей бы опозорила мужа, чем одна из этих разрисованных Иезавелей, которые ничему не поклоняются, кроме собственной увядшей красоты? Ты не дала ему ответа, Марион?