— Они не удовольствуются этим, сир, уверяю вас.

Но для меня теперь это не имеет значения… Надо думать о вас…

— Какая же ты дурочка! — пробормотал он сквозь зубы. — Неужели ты думаешь, что я позволю тебе погибнуть? Ты — бравый маленький солдат, Марианна, даже когда ты говоришь глупости, а я люблю своих солдат, как собственных детей. Или мы погибнем здесь вместе, оба… или вместе спасемся. Но еще рано говорить о смерти.

Затем, видя, что она смотрит на него с улыбкой, более печальной, чем слезы, он добавил еще тише:

— Верь мне. Твоя жизнь не окончилась. Наоборот, она открывается перед тобою. Я прекрасно понимаю, что ты страдаешь. Я знаю, ты воображаешь, что я мелю вздор, но наступит день, когда ты убедишься, что я был прав. Подумай о твоем сыне, который пробуждается к жизни без тебя. Забудь наконец этого Бофора. Он недостоин тебя. И думай о том, чье имя ты носишь. Вот он достоин тебя… и он так любит…

— Неужели вы прорицатель, сир? Кто мог сказать вам?

— Никто… если не считать мое знание людей. Все, что он делал, он делал только из-за любви… Не пытайся больше поймать звезду на дне колодца.

Он отстранился от нее, но не отвел глаза. Затем, бросив быстрый взгляд на город, он сделал несколько шагов в сторону присутствующих. Похоже, огонь уменьшался.

Император остановился, обернулся.

— Ну так как? — сказал он. — Я жду!

Марианна медленно склонилась в глубоком реверансе.

— Я попытаюсь, сир… Даю вам слово.

ЗИМНИЙ ВЕТЕР

ГЛАВА I. КАССАНДРА

Кровать со слегка отдающими плесенью простынями была твердой, как доска. Марианна долго ворочалась, тщетно пытаясь уснуть. Она очень устала и, когда император удалился, поспешила в свою комнату, убедившись, что Жоливаль надлежащим образом устроен по соседству. Конец этого богатого на впечатления дня был слишком утомительным, чтобы молодая женщина не испытала облегчения, избавившись от придворного протокола, срочно вводимого в Кремле графом де Сегюром.

Думая только об отдыхе и отложив на завтра решение сложных проблем, Марианна сразу же легла, надеясь, что после сна у нее в голове все прояснится. Но безжалостный водоворот мыслей и жесткое ложе не позволили обрести ей блаженное забвение.

А мысли ее, отказываясь от передышки, блуждали на дороге в Санкт-Петербург вслед за тем, кто, ничуть не тревожась о своей возлюбленной, с такой легкостью и эгоизмом оставил ее. И тем не менее ей не удавалось рассердиться на него серьезно, столь велика и слепа была ее любовь к нему. Она слишком хорошо знала упрямство Язона, чтобы искать ему оправдания, будь то стойкая злоба к Наполеону или страстное желание вернуться в свою страну… Два чувства, взвесив все, вполне объяснимые и такие типично мужские!

Марианна также не скрывала от себя, что без вырванного у нее Наполеоном обещания, о котором она уже жалела, она сделала бы все, чтобы уйти из этого дворца, где она чувствовала себя в его власти. С какой радостью она последовала бы примеру Крэга О'Флаерти! Ирландец не захотел остаться во дворце. Узнав от Гракха о судьбе Язона, он без колебаний принял решение.

— Раз вы отныне в безопасности у своих, — заявил он Жоливалю, — прошу разрешения продолжить мой путь к морю, то есть в Петербург. Я задыхаюсь на бесконечных дорогах этой слишком большой страны. Мне нужен воздух открытого моря! Там я встречу Язона, просто отыскав дом его друзей Крыловых. И даже если я проделаю весь путь пешком, тогда как он едет верхом, я успею поймать его, так как он, безусловно, проведет там до отплытия несколько дней…

Всегда все понимающий Жоливаль дал ему «добро», и Крэг уехал, попросив виконта попрощаться за него с Марианной и поблагодарить императора за щедрый подарок — лошадь, — при настоящих обстоятельствах поистине царский…

Его отъезд явился для Марианны опасным искушением. Честное слово — довольно хрупкая вещь, когда вмешиваются все демоны непорядочности и начинают его оспаривать. Ведь на самом деле Марианна ни в чем не поклялась Наполеону. Она пообещала «попытаться»… но попытаться что? Окончательно отказаться от мечты о счастье, которую она лелеяла годами?..

Конечно, если смотреть на вещи беспристрастно. Наполеон прав. Марианна признавала, что он проявил доброту и проницательность. Она допускала, что на его месте она вела бы себя так же! Более того, она осмелилась признать, что, в противоположность ему, Язону не хватало порядочности. Но в то время как ее мозг пытался рассуждать здраво, полное возмущения сердце боролось изо всех сил, требуя права биться в избранном им ритме и слепо следовать эгоистическому полету морской птицы по имени Язон Бофор…

Однако упрямые крики этого сердца теперь, казалось, раздвоились, как если бы из глубины души Марианны стал пробиваться другой, еще робкий голос. Этот голос возник недавно, перед портретом белокурого малыша… Вдруг, как по волшебству, вместо лица ребенка-короля молодая женщина увидела маленькое смуглое личико, снова ощутила на своей груди легкий груз шелковистой головки, а вокруг пальца повелительную нежность крохотной ручки Себастьяно, замкнувшейся вокруг него! Впервые после ужасной ночи, когда он исчез, Марианна осмелилась произнести его имя… Где был он в этот час? В какое тайное место увез его мрачный князь Коррадо?..

Отчаянно встряхнувшись, словно отгоняя тучу ос, молодая женщина начала поносить самое себя.

— Перестань сочинять романы, дурочка, — закричала она в полный голос. — Кого ты хочешь обмануть?

Твой сын в этот момент не спрятан где-то. Он спит, как маленький принц из сказки, в тосканском дворце посреди громадного сада, охраняемого белоснежными павлинами. Ему там хорошо. Он укрыт от любой беды. Он царствует в чудесном мире, где скоро начнет играть и бегать…

Голос ее перехватило, его затопил внезапный поток слез, и Марианна зарыдала, уткнувшись носом в пыльную подушку. До сих пор, уносимая течением событий и впечатлений бесконечного путешествия, балансируя между усталостью дней и ненасытной страстью ночей, она не позволяла памяти о ее сыне подать голос. Но одним ударом проницательность императора сломала с таким трудом возведенный барьер, чтобы поставить внезапно перед лицом всего, что означало ее добровольное самоотречение.

Это правда, что ребенок вступит в жизнь без нее, что он научится смеяться и разговаривать вдали от нее, и в его детском словаре не будет слова «мама». Скоро он начнет неуверенно топать на своих маленьких ножках, но цепляться он будет за ласковую руку донны Лавинии… или человека, который, не передав ему ничего от своей плоти, подарит тем не менее всю свою любовь.

Боль возрастала, увеличивая искушение бежать, и растерявшаяся Марианна уже не знала, какое сожаление ее больше мучит: об убежавшем от нее возлюбленном или о ребенке, который никогда не полюбит ее.

Возможно, она даст себя унести одной из тех волн отчаяния, которые были ей так хорошо знакомы и которые иногда будили ее по ночам, когда ощущение, что происходит нечто необычное, оторвало ее от всех печалей. Она открыла глаза и увидела, что комната освещена словно светом зари…

Спрыгнув с кровати, она подбежала к окну и испуганно вскрикнула: этой необычайной зарей, освещавшей все, как ясным днем, была горевшая Москва! Два гигантских пожара, кроме тех, что уже начались раньше, пылали на юге и на западе, раздуваемые ветром, расширявшиеся с невероятной скоростью, пожирая деревянные дома, словно пучки соломы.

Вдруг она вспомнила об уговорах кардинала. Как она могла забыть о них! Марианна торопливо оделась, подцепила туфли и бросилась наружу. От тишины и темноты у нее захватило дух. В коридоре, едва освещенном тусклой лампой, все было спокойно и тихо, за исключением могучего равномерного храпа, доносившегося из-за соседней двери и подтверждавшего, что Жоливаль крепко спит. Город горел, и не похоже, что кто-нибудь это заметил. Решив поднять тревогу, Марианна бросилась по лестнице на большую галерею, где дежурили часовые. Она подбежала к двери императорских апартаментов и хотела ее открыть, когда внезапно появился Коленкур, который, по всей видимости, тоже собрался войти к императору.

— Слава Богу, господин герцог, вы здесь! Я начала отчаиваться найти кого-нибудь бодрствующим в этом дворце. Город горит!

— Я знаю, княгиня, я видел! Камердинер разбудил меня минут пять назад.

— Надо предупредить императора!

— Время терпит! Пожар выглядит серьезным, но он не угрожает Кремлю. Я послал слугу предупредить гофмаршала. Мы посоветуемся с ним, что следует предпринять.

Спокойствие обер-шталмейстера было утешительным.

Марианна впервые встретилась с ним сегодня вечером, поскольку в то время, когда она сошлась с императором, Коленкур был послом в России и оставался там до 1811 года. Но она ощутила внезапную симпатию к этому аристократу старого закала, умному и учтивому, чье красивое задумчивое лицо и изысканные манеры заметно выделялись среди обычного окружения императора. Кроме того, она сочувствовала его горю в связи с геройской гибелью его брата под Бородином.

С покорным вздохом она опустилась на крытую бархатом банкетку и обратила к своему собеседнику взгляд, полный такой тоски, что он не смог удержаться и улыбнулся.

— Вы так побледнели, сударыня, и я знаю, что вы еще не оправились от недавней раны. Вам следует вернуться в постель.

Она отрицательно покачала головой. Гигантская огненная стена еще стояла у нее перед глазами, и безумный страх сжимал ей горло.

— — Я не могу. Но умоляю вас, предупредите императора! Город сгорит полностью. Я знаю, я в этом уверена… Мне сказали это.

— Кто же мог сказать вам подобную вещь, моя дорогая Марианна? — послышался за ней сонный голос Дюрока, видимо, без обиняков извлеченного из первого, самого сладкого сна.

— Один священник… которого я встретила позавчера в Сен-Луи-де-Франс, где я нашла убежище. Он заклинал меня, как и всех, кто был там, бежать, покинуть этот город! Он обречен! Ростопчин открыл тюрьмы и выпустил весь сброд, чтобы они сожгли Москву.