Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая

Жюли посторонилась, пропуская вперед кавалера, который при малейшем движении поднимал вокруг себя целый ленточный вихрь, потом затворила дверь. В прихожей она слегка обогнала его, чтобы первой подняться по лестнице. И, лишь преодолев уже несколько ступеней, наконец обернулась и проговорила:

— Демарец принесет вам ваши вещи… Я провожу вас в вашу комнату. Вы увидите, что она ничуть не изменилась…

Он следовал за нею с беспечной развязностью, явно весьма довольный собою. От Жюли пахло духами госпожи. У нее была почти такая же тонкая талия, как и у Мари. Когда они уже добрались до лестничной площадки, она поинтересовалась:

— Вы помните свою дверь?

Он снова улыбнулся и заметил:

— У меня поразительная память! Иначе какой бы из меня вышел дипломат…

И, обогнав ее, взялся за ручку двери.

— Ах, и вправду не забыли, — простодушно восхитилась она. — Ну так входите же, почтенный кавалер, прошу вас.

Окна были закрыты, занавески задернуты. Она поспешила раздвинуть их, чтобы впустить немного света, он же тем временем кружил по комнате, будто стараясь воскресить в памяти события давно минувших дней. С интересом разглядывал расставленные повсюду безделушки, которые привлекали его внимание куда больше, чем мебель или картины. Однако, задержавшись перед одной из них, он заметил:

— Я же говорил, что у меня удивительная память! Вот этого небольшого портретика здесь восемь лет назад не было и в помине…

— Вы правы, сударь! Это портрет господина де Миромениля, одного из родственников генерала. Его привезла с собой мадемуазель де Франсийон. Первое время после приезда это была комната мадемуазель Луизы. Она его и повесила, а потом здесь уже ничего больше не трогали!

Он задумчиво почесал подбородок.

— А кто этот господин де Миромениль? — поинтересовался он.

— Один близкий родственник генерала, опекун мадемуазель де Франсийон.

— Ах, вот как? А кто эта мадемуазель де Франсийон? Я еще не имел чести…

— Да тоже родственница, кузина генерала, она теперь гувернанткой при детях. Говорит по-английски, сами увидите ее за ужином.

Обычная на его лице улыбка сделалась заметно шире.

— И что она, — осведомился он, — надеюсь, по крайней мере, хорошенькая?

Жюли состроила недовольную мину.

— Это зависит от того, как понимать слово «хорошенькая»! Уж не знаю, придется ли она вам по вкусу. Она у нас вся из себя такая изысканная, такая утонченная, такая незаметная, такая тихоня — одним словом, ни рыба ни мясо. От нее и слова-то не добьешься. Уж не знаю, какой она была там у себя, в Париже, но, похоже, тутошний климат совсем засушил бедняжку, хотя справедливости ради скажу, что на вид она еще очень даже свеженькая, фигурка такая изящная, да и личико вполне миловидное… Я хочу сказать, что, видно, здешний климат вроде как засушил ей сердце, потому как вид у нее такой, будто ничто ее не трогает и ничто не волнует…

Он слегка наморщил лоб, будто затрудняясь составить себе окончательное впечатление, основываясь лишь на этих описаниях, потом поинтересовался:

— А кого вы называете мадемуазель Луизой?

— Так это же и есть мадемуазель де Франсийон!

— А, прошу прощенья! Я было подумал, будто это какая-то другая особа… Гм?.. Луиза, Луиза… Миленькое имя… Мне так нравятся некоторые французские имена. Они звучат куда нежнее, чем женские имена в моей стране…

Она глянула на него с неприкрытой насмешкой и довольно развязно осведомилась:

— А как насчет Мари, уж это-то имя вам, определенно, по душе, угадала?

— У нас его произносят почти на такой же манер. Как я уже говорил вам, дипломату надобно иметь отличную память — особенно на имена. Это ведь из-за имен и происходят все досадные оплошности. А вот я никогда еще не ошибался. Никогда не случалось мне спутать имя возлюбленной с именем… другой возлюбленной…

Она ничего не ответила и, уже направившись к двери, добавила:

— Пойду скажу Демарецу, чтобы принес ваш багаж.

— Погодите-ка, Жюли, я хотел бы задать вам еще один вопрос… Когда я поднимался к замку, то встретил по дороге одного человека, он как раз возвращался отсюда.

— А, так это, наверное, был лейтенант Мерри Рул! — воскликнула служанка. — Ну да, Мерри Рул де Гурсела, он майор нашего острова.

— Ах вот как? Подумать только, майор острова!.. Кстати, Жюли, в моем багаже есть один небольшой сувенир и для вас.

— Сувенир для меня?..

— Да, для вас, угадайте, что…

— Гм, сувенир!.. Должно быть, лошадь, которая хромает?

— Нет, теперь у меня больше нет хромой лошади, зато я сделал специально для вас набросок дороги, что спускается отсюда в город. Мне так полюбилась та дорога, с этими прекрасными цветущими каннами, зарослями древовидных папоротников и извилистыми поворотами, откуда так хорошо видна бухта…

— Во всяком случае, вижу, вы не тратили времени даром и успели хорошенько все рассмотреть. А вот я уж сколько времени как проезжаю там по два, а то и по четыре раза на день, а никогда не видала того, что увидели вы…

— А теперь послушайте, Жюли. Имейте в виду, когда я один в комнате, то никогда не запираю дверь на ключ.

Она понимающе стрельнула в его сторону глазами и с наглым бесстыдством заметила:

— Я буду помнить об этом, кавалер… А сейчас пойду пришлю сюда Демареца…

Ужин был подан в большой зале.

Спускаясь по лестнице и уж было ступив ногою на последнюю ступеньку, кавалер де Мобре буквально лицом к лицу столкнулся с мадемуазель Луизой де Франсийон. Задумай он нарочно подоспеть в тот самый момент, когда она проходила мимо, все равно вряд ли эта уловка удалась бы ему успешней. В нескольких шагах позади следовала Мари. И когда девушка вздрогнула от неожиданности, та окликнула ее:

— Луиза! Позвольте представить вам кавалера де Мобре, он несколько дней будет гостем нашего дома. Кавалер, это наша кузина, о которой вам, должно быть, уже довелось слышать…

— Увы, пока нет! — возразил Мобре, почтительным поклоном отвечая на глубокий реверанс девушки. — Сожалею, но имя ее еще, к несчастью, не достигло моих ушей.

Он дерзко заглянул прямо в прозрачную синеву глаз девушки. Щеки ее, кожа на которых была на редкость светлой, сразу зарделись румянцем. Ему понравилось это дышащее неискушенностью молодости смущение, но он подавил готовое было отразиться у него на лице удовольствие и поинтересовался:

— Должно быть, мадемуазель де Франсийон гостит на Мартинике, как и я?

— Вы не угадали, — ответила Мари. — Луиза занимается воспитанием маленького Жака. Она говорит по-английски и учит его этому языку. Позже она будет следить за воспитанием брата и сестер Жака. Она живет с нами уже почти восемь лет, не так ли, кузина?

Смущенно, одним лишь кивком головы Луиза подтвердила ее слова. И Мобре тотчас же понял, что эта юная девушка вовсе не так уж засохла душою, как казалось Жюли — впрочем, это мнение, судя по всему, разделяли и все прочие обитатели замка, — видно, просто по непреодолимой природной застенчивости она сразу терялась, стоило кому-нибудь обратиться к ней. Краснела от одного брошенного на нее взгляда, от малейшего внимания к своей особе. Он задал себе вопрос, не служит ли чистая, бледная синева ее глаз скорее завесой, скрывающей огонь, что пылает внутри.

И Мобре пообещал себе, что не замедлит на деле проверить свои догадки. Он пропустил Мари с Луизой вперед. И нарочно выждал, чтобы, оказавшись на почтительном расстоянии от последней, получше разглядеть, как она сложена. И нашел ее формы прелестными, куда менее хрупкими, чем ему подумалось поначалу, что уже служило первым подтверждением его догадок.

Он еще более укрепился в своих предположениях чуть позже, когда увидел, как Луиза стремглав бросилась в комнату маленького Жака, услыхав зов ребенка.

Кавалер с нетерпением ждал возвращения девушки. Положительно, она и впрямь не на шутку его заинтересовала.

Уже послышался звук шагов спускающегося к ужину генерала, и Мари как примерная хозяйка дома указала кавалеру его место за столом, когда в столовой вновь появилась Луиза. Она явно спешила и почти бежала. Грудь тревожно вздымалась. Мобре не преминул отметить, что бедра ее заметно проступают под тканью платья. Нет, поистине надо было бы родиться слепцом, чтобы остаться равнодушным к присутствию этой девицы. Он снова окинул ее взглядом, который поверг бедняжку в то же мучительное, болезненное смущение, но на сей раз не отвел от нее глаз, пока в комнате наконец не появился генерал.

Он слегка прихрамывал и шел не так быстро, как обычно. Однако при виде гостя с какой-то веселостью в голосе воскликнул:

— Ах, кавалер! Теперь все в порядке! Все дела в ажуре! И завтра утром я смогу спокойно уехать, ни о чем не тревожась… Если бы еще не этот приступ подагры…

Он покачал головой, потом добавил:

— Знаете, кавалер, вы не подумайте, будто я хочу отговорить вас поселиться в наших краях, но, сказать по правде, здешний климат не очень-то полезен для здоровья… Видели ли вы когда-нибудь во Франции, чтобы мужчина моих лет страдал подагрой? Ведь мне нет и сорока. Я крепок, полон сил и был бы еще способен многое сделать, если бы не эти проклятые боли.

— Кто знает, генерал, может, виною вашего недуга и вправду здешний климат, — заметил Мобре, — но, думается, не последнюю роль тут играет и чересчур обильный стол. В последнее время этой болезнью немало страдают и во Франции. Зайдите в любой знатный дом, и вы увидите, что дворяне нынче куда больше кичатся своими поварами, чем поместьями. Во всяком случае, древний герб теперь уже ничего не значит, если к нему у тебя нет отменного повара, такова уж нынешняя мода…