Однако нельзя сказать, чтобы ее красота совсем уж затмила прелести Луизы де Франсийон. Вся она, точно нераскрывшийся бутон, дышала очарованием молодости. Ей только что минуло двадцать три. Она не прельщала теми заманчивыми обещаниями, какие воплотились теперь в Мари. Эта белокурая девица была сама хрупкость и нежность, точно написанная пастелью, вся какая-то блеклая, бесцветная, вся сплошь в полутонах — впрочем, не без ярких пятен, которые выделялись на этом тусклом фоне, точно ярко полыхавшие зарницы, взять хотя бы эти белокурые, с венецианским рыжеватым оттенком, непокорные волосы, сложными, многоярусными волнами возвышавшиеся над высоким лбом, такая прическа требовала немало забот и ухищрений, чтобы уложить пряди соответственно моде того времени, или эти голубые глаза, светлые и прозрачные, как хрусталь. Впрочем, все в ней — лицо, руки, худенькие плечики и гибкая, осиная, вот-вот переломится, талия — говорило о хрупкости и нежной кротости нрава, что всякий с удивлением отмечал в девушке, уже не один год прожившей в тяжелом климате тропиков.

Цвет лица ее сохранил молочную белизну, и сквозь тонкую кожу от шеи до висков просвечивали голубоватые жилки.

Мадемуазель де Франсийон рассеянно, вовсе не вникая в смысл его слов, слушала объяснения кузена. Ею словно овладело какое-то болезненное оцепенение. Казалось, будто ничто не трогало ее на этом свете, кроме детей, порученных ее попечению. Пока же почти все свое время она посвящала одному Жаку. Две негритянки, Сефиза и Клематита, занимались младшими, были им кормилицами и окружали заботами, каких требовал их юный возраст.

Мерри Рул поднес к губам стакан, потом снова поставил его на стол и проговорил:

— Я вполне понимаю, генерал, все резоны, которые мешают вам продать Гренаду. Но мне также известно, что есть люди на Сент-Кристофере, как и на Мари-Галант, которые все же не теряют надежды.

— Неужели? — удивился Дюпарке. — Хотелось бы мне знать, кто же это питает столь тщетные иллюзии и кому могло прийти такое в голову!

— Например, Констан д’Обинье, сын поэта Агриппы…

Взгляд Жака скользнул в сторону Мари. Он помнил этого Констана д’Обинье, с которым познакомился в игорном заведении на Медвежьей улице в тот день, когда вновь обрел свою Мари. Несколько лет назад Обинье явился на Мартинику, но вел дела таким беспардонным образом, что вскоре был вынужден покинуть остров и отправиться на Мари-Галант, где, по слухам, земля так щедра и плодородна, что там даже не нужно трудиться, чтобы получить самые прекрасные плоды, какие только можно себе вообразить.

Он покачал головой.

— Всем известно, — заметил он, — что этот Констан д’Обинье — человек легкомысленный, пустой прожектер, ему в голову приходят невесть какие сумасбродные идеи, и ни одной разумной, вдобавок ко всему он не способен ни одно дело довести до благополучного конца. Да и откуда, спрашивается, взял бы он деньги, чтобы купить Гренаду? Ведь все мы отлично знаем, что он вконец разорен и, будь у него в кармане хотя бы несколько тысяч ливров, он бы немедля возвратился во Францию, чтобы попытать счастья в игорном доме!.. Полно вам, майор, все это, право, несерьезно. Уверяю вас, если бы я и согласился лишить своего сына Жака наследства, которое обещано ему с колыбели, покупателю пришлось бы изрядно раскошелиться!

Мерри Рул как-то смущенно потупился и не ответил ни слова. Мари взглянула на него с нескрываемым любопытством.

— Но послушайте, майор, — обратилась к нему она, — разве вам плохо здесь, на Мартинике? Отчего вы так хотите отправиться на Гренаду? Не вы ли сами только что говорили, что караибы по-прежнему опасны и что отдельные племена зашевелились и дают серьезные поводы для беспокойства?

— Будь я там, смог бы сосредоточить все свои усилия на Гренаде, совсем как вы, генерал, целиком посвятили себя Мартинике. Я вооружил бы людей и усмирил непокорных дикарей.

Дюпарке добродушно улыбнулся.

— Выходит, вы, Мерри Рул, настоящий богач! — воскликнул он. — Мне известно, что вы приобрели немало плодородных земель, несколько плантаций, и они числятся среди самых процветающих в здешних краях. А вот теперь вдруг вознамерились купить Гренаду, да еще и вооружить людей… Для этого потребуется не одна сотня тысяч ливров.

— Не думаете ли вы, генерал, что, продай я все, что мне принадлежит, мне не удастся набрать нужной суммы?

— Кто знает… Если бы Гренада продавалась!

— В любом случае, генерал, если вам все-таки когда-нибудь придет мысль продать Гренаду, мне бы хотелось, чтобы вы имели меня в виду…

Дюпарке в знак согласия кивнул и взял в руки кувшин, чтобы подлить всем апельсинового сока. Мерри Рул отказался, добавив:

— Нет, благодарю вас. Я уже собираюсь откланяться. Пора возвращаться в форт. У меня назначена встреча с колонистами Пленвилем и Босолеем, надо обсудить кое-какие дела по устройству жизни на острове. Они недовольны, что им приходится всякий раз пользоваться «весовыми» Сен-Пьера, и желали бы, чтобы им обустроили помещение прямо в Карбе.

Он поднялся и склонился перед Мари, она протянула ему руку для поцелуя. Потом попрощался с мадемуазель де Франсийон, та, не разжимая губ, пробормотала в ответ какую-то любезную фразу, и в сопровождении генерала гость направился к дверям.

Оба вышли во двор. Раб подвел лошадь майора. И через пару минут он уже скакал в сторону Сен-Пьера.

Жак вернулся к Мари.

— Никак не пойму, — заметил он, — что это его вдруг так потянуло на Гренаду?.. Не знай я его как человека порядочного, мог бы заподозрить, уже не вздумал ли он заняться контрабандой. Там, на Гренаде, нет ничего проще…

— Не знаю, — возразила Мари, — но у меня такое впечатление, что уж если вы и решите продать этот остров, то в любом случае не к Мерри Рулу обратитесь с подобным предложением.

— Позвольте узнать, почему?

Мари пожала плечами, с минуту подумала, потом ответила:

— Сама не знаю. Просто какое-то предчувствие… Есть в этом человеке нечто необъяснимое. Будто за невозмутимостью поведения, за всем этим деланным безразличием он старательно скрывает какие-то иные чувства. В общем, он внушает мне страх, и я отношусь к нему с недоверием…

— В любом случае, милая моя, Гренада все равно не продается! Мне она так же дорога, как и вам. Кстати, я подумал, было бы неплохо наведаться туда в самое ближайшее время… Никогда не помешает показаться там лично, тем более если, как подозревает майор, дикари снова заволновались. Ведь ничто не способно образумить их лучше, чем гром наших пушек!..

— А как же ваша поездка в Форт-Руаяль?

— Я не забыл об этом, дорогая. И намерен отправиться туда завтра же. Там тоже необходимо мое личное присутствие, кроме того, со мной желал повидаться отец Бонен. Я доберусь туда на одном из судов береговой охраны капитана Байарделя и буду в отсутствии не больше недели…

В тот момент оба вздрогнули от стука копыт по каменным плиткам двора. Мари обернулась к мадемуазель де Франсийон и попросила:

— Луиза, прошу вас, не сочтите за труд, велите Демарецу посмотреть, кто это к нам пожаловал.

Луиза сразу поднялась. Всадник же, который, должно быть, к тому времени успел спешиться, уже хлопал в ладоши, подзывая прислугу. Поспешно пробежал по прихожей Демарец. И Мари внимательно прислушалась к разговору у порога ее дома:

— …Генерал Дюпарке… Просто доложите ему, что речь идет об одном путнике… Нет, я не знаком с ним и сомневаюсь, чтобы ему когда-нибудь приходилось слышать мое имя…

Мари повернулась к Жаку и заметила:

— Какой-то путник желает вас видеть. Говорит, вы с ним даже не знакомы.

Она подошла к окну, чтобы рассмотреть незнакомца, но тот стоял к ней спиной и искал что-то в седельной кобуре. Она успела разглядеть, что это мужчина высокого роста, со слегка кривыми ногами, какие часто бывают у моряков.

— Что ж, ладно, примем его вместе, — проговорил Жак.

Они снова уселись за большой стол, откуда Луиза убрала кувшин и стаканы.

Появился Демарец. Человек с грубоватым лицом, широкими скулами и подбородком, который, казалось, был сработан долотом. У него были густые, лохматые, нависающие брови, которые полностью скрывали взгляд. Глаз почти не видно, лишь временами можно было заметить, как в них вспыхивали искры, будто зажженные приступом зависти или злобы. Явно, несмотря на свое темное прошлое, он казался человеком, способным на безупречную преданность, именно этим своим качеством он и завоевал доверие хозяев.

Теперь он склонился перед генералом и доложил:

— Там какой-то путник, сударь, назвался кавалером Реджинальдом де Мобре и просит принять его.

При упоминании этого имени Мари вздрогнула, будто от озноба. Горло перехватило, во рту сразу пересохло. Она тайком взглянула на Жака, будто он мог о чем-то догадаться, но тот с невозмутимым спокойствием ответил:

— Пусть войдет.

Вся похолодев, застыв на месте, будто каменное изваяние, Мари не могла отвести глаз от двери. Возможно ли, чтобы вот так внезапно вновь появился из прошлого тот самый шотландский кавалер, которому она с таким желанием, такой радостью отдалась, пока генерал был в плену у командора? Не пройдет и пары минут, как он снова предстанет перед нею! Она часто вспоминала о нем. Он оставил о себе нежные воспоминания, которые не угасли с годами. Она страдала, когда он покинул ее, и даже была влюблена в этого галантного дворянина — вплоть до того самого дня, когда мысли ее оказались целиком заняты заботами совсем другого свойства, полностью вытеснив из головы любовные грезы.

Она заметила, что вся дрожит и рискует выдать себя перед Жаком. Подошла к мужу и, сделав над собой неимоверное усилие, пробормотала:

— Это кавалер Реджинальд де Мобре. Я с ним знакома. Он как-то заезжал сюда с посланием от господина де Сент-Андре, в те времена, когда Сент-Андре вообразил, будто я в растерянности из-за вашего плена и нуждаюсь в его заботах.