— А вы слышали, что она говорила?

— Немного, только какие-то обрывки. По-моему, вождь со своими соратниками готовы были бы продать за ром половину своего острова, старуха же предпочитает начать войну. Не подними мы такого шума, когда бросали здесь якорь, то не исключено, что она предложила бы просто-напросто перебить нас…

Дюпарке тяжело вздохнул. Переговоры между индейцами тем временем уже закончились. Кэруани уже даже выпрямился, приготовившись подняться на ноги. Однако пока еще не раскрыл рта и не произнес ни слова, ибо, судя по всему, еще не вполне отдышался от оживленной беседы, какую только что имел со своими собратьями.

Тем не менее он указал рукою на трех соратников, с силой похлопал себя по груди и произнес одну-единственную фразу, но с таким разгневанным видом, что дал повод Дюпарке опасаться самого худшего. И был неправ. Кэруани вовсе не сердился. А тон этот, по всей видимости, был нужен лишь для того, чтобы дать понять остальным, кто здесь хозяин, и отбить у них охоту обсуждать его предложения.

— Нам надо, — перевел Дюбюк, — десять, десять, десять и еще раз десять бочонков тафии.

Жак знал, что они умели считать только до десяти, и все прочие подсчеты сводились к десяткам и их многократному повторению.

— Значит, сорок бочонков, — подытожил он. — Что ж, думаю, столько у нас на корабле вполне найдется, но только не говорите им об этом ни слова.

В тот момент снаружи раздались истошные вопли. Трудно было не узнать голоса «биби», но к нему примешивались и другие голоса, более стройные, хоть и ничуть не менее пронзительные.

— Ну вот, началось! — заметил Дюбюк. — Я же говорил, что «биби» готовит нам одну из своих пакостей.

Жак увидел, что караибский вождь нахмурил брови, что во всех концах света и у любых рас означает живейшее неудовольствие.

— Никому не стрелять без моей команды, — приказал Дюпарке. — Можете не сомневаться, что при первом же выстреле в селение ворвется две сотни хорошо вооруженных и готовых к атаке солдат. Так что нам надо будет только продержаться до их появления.

Не успел он произнести эти слова, как в хижине вновь появилась «биби». На ее голой как колено, общипанной до единого волоса, блестящей голове отражались языки пламени. Теперь она и вправду была похожа на ведьму, возникающую из дыма и серного облака. В руках у нее было несколько предметов какой-то странной, неопределенной формы, которые она, казалось, с трудом удерживала, делая вид, будто буквально сгибается под их тяжестью.

Обратившись к Кэруани, она резко, пронзительно прокричала пару отрывистых слов и бросила к его ногам свою ношу. В полном оцепенении Жак различил среди таинственных предметов две высохшие человеческие ноги, одну руку, одну кисть руки и высушенный человеческий череп.

— Святые мощи предков! — пояснил Дюбюк. — Не удивлюсь, если именно эти самые предки и убили некогда Христофора Колумба. Надо соблюдать осторожность, один вид этих мощей может привести в полное исступление. И насколько прежде они, похоже, были готовы отдать нам все задаром, настолько же теперь могут стать упрямыми и несговорчивыми… Будьте готовы защищаться.

Кэруани с соратниками и в самом деле выглядели совершенно ошеломленными, будто всех их вдруг сразило молнией. С застывшими лицами, красноречиво говорившими о наивысшем напряжении чувств, не могли они отвести глаз от этих мрачных останков. Старая ведьма хранила молчание. Теперь вся ее надежда была только на колдовские чары — ведь словами она не добилась никаких результатов.

Дюпарке и те, кто сопровождал его, поднялись на ноги, чтобы в случае чего быть готовыми к любым неожиданностям.

— Послушайте, — обратился вдруг к нему Дюбюк, — пожалуй, есть одно средство выпутаться из этого тяжелого положения. Помнится, мне как-то пришлось оказаться в краях, населенных дикарями, тоже у караибов, вместе с одним капуцином, который хотел их крестить и обратить в христианскую веру. И дикари вели себя тогда точно обезьяны. Падали на колени, когда мы читали молитвы, крестились вместе с нами и, понятия не имея, что мы говорим, бормотали что-то сквозь зубы, будто и вправду молились Богу… Так вот, если нам сделать вид, будто мы в благоговении пали ниц перед этими священными останками, то, может, кто-нибудь из них, слыхавший про наши религиозные обряды, попытается последовать нашему примеру и объяснит остальным, будто у нас такой обычай оказывать почести усопшим.

— Что ж, думаю, стоит попробовать, — ответил генерал. — Нельзя упускать ни одной возможности выпутаться из опасного положения… Будьте внимательны, я подам вам знак. Да простит нас Господь и да благословит он вас, Дюбюк, за эту идею.

Генерал простер руки к небесам, его примеру тотчас же последовали и трое его спутников, потом соединил их вместе, изобразив позу глубочайшего благоговения. Наконец, опустил голову и, по-прежнему со сцепленными пальцами, брякнулся на колени перед этими ужасными, отвратительными высохшими конечностями.

Кэруани громко вскрикнул, возможно выражая тем самым свое искреннее удивление. Точно такой же — и по той же самой причине — была и реакция «биби». Потом, как по команде, вскочили на ноги и трое приближенных вождя.

Дюпарке, Дюбюк, Лашикотт и Эрнест де Ложон ни на минуту не теряли дикарей из виду. При всех смиренных, благочестивых позах они были готовы в любой момент выхватить пистолеты и защищать свои жизни. Наконец Кэруани осведомился у толмача, с чего это они вдруг все так дружно пали ниц. Прежде чем Дюбюк успел ответить, «биби» начала было со злобным видом что-то верещать, но вождь решительно остановил ее, зажав рот своей широкой, словно лист хлебного дерева, ладонью. И тогда лоцман в конце концов получил возможность дать объяснения.

— Так мы в своей стране оказываем почести усопшим, — пояснил он, — мы обращаем свои молитвы к нашему Богу, дабы он ниспослал покой их душам, вы ведь не хуже нас знаете, что мертвые продолжают жить на острове, исполненном богатств и населенном блаженно счастливыми потомками, если те отомстили за их смерть.

— Но мои люди и я сам, — продолжил Кэруани, — мы не можем понять, с чего это вы проявляете такое почтение к нашим усопшим предкам.

— Как?! Разве мы не кумовья? Разве наш генерал вам не кум? Или мы не братья?

Кэруани не промолвил ни слова в ответ. Старуха воспользовалась его молчанием и, не теряя Времени, попыталась обратиться к толпе дикарей, которые — с видом встревоженным и явно не предвещавшим ничего хорошего — собрались уже перед входом в хижину.

С быстротой молнии вождь кинулся к ней. И широченной ладонью со всего размаху треснул ее по затылку. Удар получился такой оглушительной силы, что «биби» рухнула как подкошенная плашмя, так и не поднявшись на ноги, полетела вперед, врезавшись прямо в толпу.

После чего взял слово Кэруани, торжественно заявивший собравшимся воинам, что было бы совсем неуместно ссориться с гостями, которые так хорошо чтят память их усопших предков. И добавил, что «биби» превратилась во вздорную болтунью и дьявол вконец помутил ей рассудок. Наконец, дабы окончательно восстановить всеобщее веселье, возродить надежды, а также показать плоды своей умелой дипломатии, он сообщил, что белые не замедлят прислать им тафии.

При этих магических словах поднялся невообразимый крик. В порыве дикой радости индейцы принялись бросаться друг на друга, будто с намерением перерезать друг другу глотки — что, впрочем, вполне могло случиться с иными из них, — «биби» же теперь топтали ногами, всячески унижали и оскорбляли и словом, и делом, пока, наконец, невзирая на ее истошные вопли и проклятия, не уволокли прочь от хижины.

— Теперь ей конец, они ее обязательно утопят, — заметил Дюбюк. — Раз вождь сказал, что она одержима дьяволом, они наверняка от нее избавятся!

Тут к ним снова подошел Кэруани.

— Мы с моими воинами, — не без торжественности заявил он, — не имеем ничего против, если бы наши белые братья поселились здесь, на острове. Но только я должен поставить вам условия. Надо, чтобы нам завтра же принесли сюда десять, десять, десять и еще раз десять бочек тафии…

Дюбюк жестом попросил его прервать свою речь, чтобы он мог перевести генералу. Дюпарке выслушал, кивнул головой и проговорил:

— Пусть продолжает. Это ведь только первое условие. Посмотрим, каковы остальные.

— Наши белые братья могут расположиться на севере острова, но они ни под каким видом не должны появляться на той его части, которую мы оставляем себе. И каждый год они должны доставлять нам десять, десять, десять и еще раз десять бочек рому, табаку и сахару.

Дюбюк снова перевел.

— Это все? — поинтересовался генерал.

Толмач задал этот вопрос вождю, и тот, похоже, заколебался. Было такое впечатление, будто ему вдруг стало жаль, что он не потребовал побольше. Однако его застигли врасплох, и ему пришлось не мешкая принимать решение.

Наконец он дотронулся рукою до золоченой пуговицы генеральского камзола и проговорил:

— Нет, не все, еще я хочу эти пуговицы, чтобы сделать себе ожерелье…

— Скажите ему, — ответил Жак, — что я пришлю ему две горсти таких пуговиц завтра вместе с ромом. Мы скрепим наш договор и вместе выпьем тафии…

Услышав эти слова, Кэруани почесал лоб и заметил:

— Пусть мои братья окажут мне честь и разделят завтра нашу трапезу, чтобы вместе отпраздновать наш союз. Пусть они чувствуют себя на острове как у себя дома, и все, что принадлежит моим воинам, будет принадлежать и им, когда они пришлют нам тафии.

Встреча была назначена на завтра, и французы, сопровождаемые вождем и его соратниками, покинули хижину.


Не прошло и часа, как Жак вернулся к себе в лагерь, а во всех концах острова уже снова вовсю забили караибские барабаны. Они передавали по всем селениям добрую весть — скоро здесь будет вдоволь тафии.