Возвращение Дюпарке

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Хлопоты Лефора

Свернув все паруса, «Сардуана» укрылась в небольшой бухте в нескольких кабельтовых от Пуэнт-де-Сабль. У Пьера Дюбюка, капитана судна, друга колониста Лафонтена, немало избороздившего моря вокруг Антильских островов, был там свой «пеленг» — две растущие рядом кокосовые пальмы и еще одна чуть поодаль; по ним он определял местоположение гавани и реки, где можно было пополнить запасы пресной воды.

Однако «Сардуана» все это время неизменно оставалась на якоре, и только одна-единственная шлюпка отошла от ее борта двумя днями раньше, дабы доставить на сушу отца Фовеля и сопровождавшего его добровольца-колониста по имени Легран.

С того самого момента, как монах покинул корабль, Лефор почти не появлялся на палубе, он поднимался туда лишь утром и вечером окинуть взором горизонт со стороны суши и посмотреть, нет ли каких сигналов, возвещающих о возвращении францисканца.

Куда меньше терпения проявлял Пьер Дюбюк. Это был юноша лет двадцати с небольшим, друг отца Лаба, повзрослевший в тропиках и скроенный не менее ладно, чем сама «Сардуана». Никакое дело не могло его испугать, сколь трудным ни казалось бы оно с первого взгляда. Впрочем, он уже успел перепробовать немало разных занятий. Был моряком, потом плантатором, однако благоразумно бросил колонистское дело, едва достопочтенный господин де Трезель добился от Островной компании привилегий по части выращивания сахарного тростника, вот тогда-то он и нанялся на одно английское судно, которое занималось работорговлей, перевозя живой товар с Гвинеи на Барбадос. Он успел немало пережить, много повидать, и чем-либо удивить его было достаточно сложно.

Тем не менее авантюра, в которую он оказался втянут по просьбе Лафонтена, не вызывала у него ни малейшего энтузиазма. Он был из тех, кто уверен, что генерала не освободишь иначе, кроме как с помощью пушечных ядер. Он отнюдь не был дипломатом и презирал тех, кто изображал из себя миролюбивых посредников. Сам любитель крепко выпить, он быстро заметил, что по части спиртного францисканец может дать ему сто очков вперед.

И это оказалось для Дюбюка еще одним основанием не слишком-то верить в успех лефоровского плана. Конечно, он не перечил открыто, однако, едва монах сел в шлюпку, которая должна была доставить его на сушу, саркастически ухмыльнулся и крикнул прямо в ухо Лефору:

— Одному Богу известно, суждено ли нам когда-нибудь снова увидеть этого благочестивейшего из монахов!

— Это почему же, позвольте вас спросить?

— Да потому, что мне слабо верится, будто эти люди в сутане могут добиться успеха где-нибудь еще, кроме как при французском дворе. Что же касается лично меня, то никогда в жизни не стал бы я слушать кардинала, а еще меньше какого-то жалкого монаха… Уж не воображаете ли вы, будто я способен поверить в успех человека, который отправляется на встречу с командором с огромной тыквенной флягой с ромом наперевес вместо наплечника!

Потом, слегка подумав, добавил:

— Впрочем, уверен, что командор де Пуэнси, который, думается, сделан из того же теста, что и ваш покорный слуга, ни за что не примет монаха! Пусть хоть тот посулит ему луну в кармане!

— Зря волнуетесь! — возразил ему бывший пират. — Для церковников нет ничего невозможного, коль скоро дело пахнет парой-тройкой экю или какими-нибудь заманчивыми почестями… А этот отправился в путь в надежде не просто сколотить себе небольшое состояньице, что для него значит не слишком-то много, ибо, думается, этот самый монах ни за какие блага на свете не впадет в грех зависти, но, главное, получить митру, а мне не приходилось встречать ни одного священника, который не продал бы за митру отца с матерью, да еще и братьев в придачу!

Лежа на неудобной койке, с еще тлевшей трубкой под рукой, Ив Лефор не торопясь потягивал ром, когда в его тесной каюте вдруг появился Пьер Дюбюк.

На замкнутом лице Дюбюка застыло выражение глубокого раздражения.

— Сударь, — заявил он, — то, чем вы вынуждаете меня заниматься, не имеет никакого отношения к ремеслу моряка, ибо я чувствую себя во сто крат лучше в своей крошечной бухточке на Мартинике, там я, по крайней мере, могу предаваться радостям рыбной ловли. Ясно как Божий день, что ваш монах уже никогда не вернется назад. Ром, что он увез с собою на плече, был, конечно же, без всякого промедления перелит в брюхо, а в таком состоянии он легко мог допустить какую-нибудь неслыханную дерзость в отношении командора! По правде говоря, я нисколько не сомневаюсь, что вместо митры отец Фовель нашел себе в Бас-Тере уютную сырую темницу… И скорее всего, в это самое мгновение он преспокойно гниет себе там в обществе нашего бедного друга Леграна!

— Если бы отцу Фовелю и вправду угрожала хоть малейшая опасность, можете мне поверить, мы бы уже давно об этом услышали. Уж мне ли не знать этого францисканца… Ни на одном из островов не сыскать ему равного в том, чтобы без промедления выхватывать из-за пояса пистолеты, или в том, чтобы немедля жаловаться Святой инквизиции, если ему не удается одержать верх в каком-нибудь деле. Известно ли вам, что он одинаково способен благословлять пули, которые вылетают из его пистолетов, и огорчать Пресвятую Деву самыми гнусными богохульствами, которые только могут слететь с уст самого последнего испанского простолюдина, пока не добьется того, чего хочет?

— Все это вовсе не исключает, — возразил Дюбюк, ничуть не убежденный доводами, — что он, как и любой простой смертный, не мог нарваться на какого-нибудь полоумного часового, который, не говоря худого слова, начинит вам голову свинцовыми шариками, или наступить на змею, которая прокусит вас до самых костей! Впрочем, не в этом дело… Поможет ли Господь Бог отцу Фовелю или бросит его на произвол судьбы — меня в этом деле интересует лишь одно: как долго, по вашему мнению, нам еще придется его здесь поджидать?

Ив с невозмутимым видом взял свою кружку и поднес ее к губам. Потом поставил на место и, освободив руку, принялся считать по пальцам:

— Значит, так, среда, четверг, пятница, суббота… Сегодня у нас суббота. Подождем святого отца до понедельника! Как условились. Все складывается даже ко всеобщему удовольствию, ведь воскресенье на то и создано, чтобы отдыхать от трудов. А с чего это, спрашивается, нам трудиться больше, чем любому другому слуге Божьему?.. Так что нам осталось подождать еще всего сорок восемь часов…

— Сорок восемь тысяч чертей!.. — словно эхо выругался Дюбюк. — Еще сорок восемь часов чувствовать под пятками якорь и слушать, как якорная цепь трется о стенки клюза! Целых сорок восемь часов! Ладно, но имейте в виду, ни минутой больше, а потом вы можете делать все, что вам заблагорассудится, но если мы тотчас же не поднимем паруса, то, клянусь честью, лучше уж я сразу брошусь в море!

Ив с нахальной миной отвернулся и сделал вид, будто задремал.

Воскресенье прошло, не принеся никаких новостей об эмиссарах, посланных на переговоры с командором де Пуэнси. Это был тоскливый день, не отмеченный ни малейшими происшествиями и даже не скрашенный звуками голоса Дюбюка, молчаливо согласившегося подождать до понедельника.

Однако ровно в полдень в понедельник, даже не потрудившись поставить в известность Лефора, он отдал приказ сниматься с якоря.

Дул легкий бриз. В мгновение ока «Сардуана» распустила паруса и, мягко покачнувшись, подняла якорь.

Ярость, охватившая Ива, была подобна оружейному залпу. Лицо его побагровело. Он отбросил трубку, пнул сапогом кружку с ромом, отыскал свой кожаный берет и резким ударом кулака нахлобучил его себе на голову.

Потом распахнул дверь и, изрыгая проклятия, которым мог бы позавидовать самый последний матрос с гальюна, вырвался в узкий корабельный коридор.

Добравшись доверху, он аршинными шагами заметался по палубе, что было мочи крича:

— Эй, Дюбюк! Что, испугался? А ну, быстро ко мне! Ко мне, черт вас побери со всеми потрохами! Сейчас я вас хорошенько проучу! Так проучу, что вы у меня надолго запомните!

Матросы, спрыгивая со снастей, падали прямо ему под ноги, он грубо расталкивал их, награждая кого тумаком, а кого пинком под зад, от которых те вверх тормашками разлетались в разные стороны…

— Подонки поганые! — кричал он. — Погодите, сейчас я вас всех развешаю по мачтам, чтобы вы оборвали эти чертовы паруса… Где Дюбюк? Где он, чтобы я мог насадить его на свою шпагу! Дюбюк, фанфарон проклятый, а ну ко мне!

Дюбюк неспешно спускался с верхнего мостика, будто заранее готовый к этому взрыву ярости. Перед этим невозмутимым спокойствием, которого, казалось, не мог нарушить даже самый свирепый шторм, Лефор на мгновение почувствовал себя словно выбитым из седла.

— Эй, Дюбюк! — все же воскликнул он. — Похоже, мы плывем?

— Вы не ошиблись, мы и вправду плывем, — как ни в чем не бывало согласился Дюбюк.

— Но не припомню, чтобы я отдавал приказ поднимать якорь…

— Вы не ошиблись! Это я его отдал!

— Черт бы вас побрал, Дюбюк! Я сделаю из вас каплуна на вертеле, если мы тотчас же не вернемся назад!

— Можете возвращаться куда угодно, если есть охота, и даже ко всем чертям, я и пальцем не пошевельну, чтобы вам помешать! Но только «Сардуана» уже достаточно потанцевала на цепи!

Ив, так и не обнаживши своей шпаги, слегка отступил назад, смерил собеседника презрительным взглядом и сладчайшим голосом поинтересовался:

— Что это с вами, дружище? Может, вчерашнее вино оказалось чересчур кислым и свернулось у вас в желудке? Так-то вы держите свое слово? Учтите, что касается меня, то я не вернусь на Мартинику ни за что на свете! Клянусь Пресвятой Девой, лучше уж я запалю весь ваш порох и пойду ко дну вместе с вашей проклятой посудиной!

— Похоже, у вас мозгов не больше, чем у безголовой курицы! Да вы только взгляните на небо! Может, вы ослепли? Вы что, не видите всех этих чаек? Да достаточно поставить на мысе Пуэнт-де-Сабль хотя бы одного часового, и он обнаружит нас, будто мы у него на ладони. А известно ли вам, чего нам это может стоить? Мы рискуем иметь у себя за спиной десяток фрегатов, хорошо вооруженных и куда более быстроходных, чем наша бедняжка «Сардуана». Нас просто потопят к чертовой матери, и все дела, или же, если это вам больше нравится, мы сдадимся в плен, а это верная тюрьма для вас, для меня и для всего экипажа…