Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая

— Конечно! — ответил солдат. — А как же иначе, капитан! Мы даже отдали им приказ немедленно остановиться. Они принялись в нас стрелять, мы ответили, но никто не пострадал…

— А сколько их было?

— Трое!

— Трое! Значит, это они и есть! — подтвердил Ив. — Когда негодяи замышляют какое-нибудь гнусное дело, они всегда собираются тройками, уж я-то знаю, о чем говорю, и пусть холера заберет того, кто осмелится мне перечить!..

Потом, обращаясь к сержанту, добавил:

— Жалкий канделябр! Их было всего трое, а вас целый отряд! И вы не смогли убить хотя бы одного из них! За такие подвиги капитан Кид уже сушил бы на реях ваши потроха…

— Да ладно, — заметил Байардель, — если склады компании и вправду в огне, то в этом есть для нас и кое-что приятное… По крайней мере, у нас будет хоть какое-то оправдание, когда нам завтра придется объяснять лейтенанту Лапьерьеру, почему мы устроили здесь эту потасовку! А теперь пошли-ка посмотрим на пожар…

Они вышли из таверны, ничуть не беспокоясь более о раненых, и, едва оказавшись на улице, перед отрядом, который поджидал сержанта, Байардель тут же отдал приказ:

— В компанию! И если хоть один из вас увидит этого негодяя Бофора — стрелять без предупреждения! И упаси вас Бог промахнуться! Потому что если с кем-то из вас такое случится, то, клянусь всеми святыми потрохами, что уж я-то не промахнусь и уложу на месте и того, и другого!

Жером де Сарра, господин де Лапьерьер, уже более не был похож на того юного лейтенанта, которого Жак Дюпарке некогда приблизил к себе, сделав своим адъютантом.

Под тропическим солнцем он словно как-то созрел, некогда стройная, элегантная фигура потяжелела и обросла жиром, кожа потемнела. Однако, назначенный генералом в его отсутствие исполнять обязанности губернатора острова, он воспринял свою новую роль вполне всерьез.

А выражалось это в том, что он придал своему лицу приличествующее сану строгое выражение и изо всех сил старался корчить из себя мужчину твердого и решительного. Но на самом деле как раз характера-то ему и не хватало. Вся эта внешняя суровость была только напускной. Он рассчитывал, что это поможет внушать страх, но колонисты слишком хорошо его знали, и никто ничуть его не боялся.

При первых же беспорядках в Прешере Лапьерьер сразу насмерть перепугался. А пожар на складах Островной компании довершил удар. Он почувствовал свое полное бессилие перед лицом мятежников. И отдал приказ разыскать виновных, но тогда как генерал в подобных обстоятельствах пересек бы хоть весь остров и сам лично явился на место, чтобы провести расследование, Лапьерьер делал вид, будто все может решить, не выходя из кабинета.

Зато всю власть, которую он был не способен употребить против неуловимых бунтарей, он со всей тяжестью обрушивал на своих подчиненных, которые даже не могли ему ответить.

Он сидел в своем кабинете и рассматривал капитана Байарделя с Ивом Лефором, которых вызвал к себе, дабы те объяснили ему свое поведение в таверне «Большая Монашка Подковывает Гуся». С Байарделем он приготовился обойтись с известной снисходительностью. Ведь капитан, похоже, пользовался протекцией отсутствующего генерала, который высказывал намерение назначить его капитаном корабля береговой охраны против аборигенов — титул, которому многие могли бы позавидовать. Лефор же имел право рассчитывать только на его презрение. Ко всему прочему, разве не лежала на его столе записка Мари, где она просила уволить его со службы?

— Господа, — начал он, — полагаю, вы уже догадались о причинах, которые заставили меня вызвать вас к себе… Так что об этом не стоит даже говорить. Я прошу лишь, чтобы вы объяснили мне причины своего недостойного поведения, и это в те дни, когда на острове разгорается мятеж…

Лефор стоял выпрямившись, внешне изображая почтение, рука на эфесе шпаги. На нем были новые сапоги, фиолетовый камзол, русый парик, весь вид его говорил об оскорбленном самолюбии и притворном смирении.

Он сделал шаг в сторону стола и без всякого стеснения прервал Лапьерьера.

— Господин губернатор, — заявил он твердым голосом, — прошу прощения. Хоть я всегда первым на этом острове узнаю все новости, на сей раз, увы, ваши слова застигли меня врасплох. На самом деле, в противоположность тому, в чем вы, похоже, вполне уверены, я и понятия не имею о причинах, которые вынудили вас вызвать меня к себе…

Лапьерьер раздраженно махнул рукой и нахмурил брови.

— Лефор, мне известно, что вы человек вздорный. К тому же прирожденный резонер. Вы поставили себя в весьма прискорбное положение, так что не пытайтесь, прошу вас, всякими увертками уйти от ответа.

Ив стоял, даже не шелохнувшись. Он тяжело вздохнул с видом человека, который против воли вынужден смириться с необходимостью выслушивать несправедливые укоры в свой адрес, однако добавил:

— Генерал Дюпарке еще в те времена, когда мы имели счастье видеть его здесь, у нас в форте, помнится, частенько говорил, что негоже начинать с того, чем, по логике вещей, следовало бы закончить… Господин губернатор, а не воспользоваться ли, хотя бы из уважения к генералу, и нам его мудрым советом? Вы меня вызвали. Как я понял, вам пришло желание со мной побеседовать. Я примчался сюда рысью, на какую только способна была моя лошаденка…

Лапьерьер пошевелился в своем кресле.

— Хорошо! — проговорил он. — Коли уж вы не желаете понять меня с полуслова, что ж, придется объяснить… Тем хуже для вас! Разумеется, вы и понятия не имеете, о чем идет речь… Вы ранили в таверне «Большая Монашка…» троих людей. И эти люди все рассказали!.. Они утверждают, что вы подстрекали к заговору, что вы давали советы мятежникам и что вы набросились на них со шпагою в руке именно по той самой причине, что они раскрыли вашу игру…

— Слава тебе Господи! — воскликнул Лефор, прыснув от смеху. — Хотелось бы мне посмотреть на того скворца, который сочиняет такие красивые песенки!..

— Замолчите, сударь! — приказал ему временный губернатора. — Эти люди явственно слышали, как вы произнесли следующие слова: «Славный ветерок, чтобы разжечь праздничный костер на площади Сен-Пьера! И пусть меня холера задушит, если этой же ночью здесь не запылает какая-нибудь винокурня, где бродит добрый ром!..» Неужели у вас хватит наглости это отрицать?

— Господин губернатор, — с сокрушенным видом проговорил Лефор, — не в моих привычках отрекаться от слов, которые слетели с моего языка! Никогда, сударь, никогда, пусть даже мне нож к горлу приставят…

— Смените тон! — скомандовал Лапьерьер. — Смените тон, не то я немедленно прикажу заточить вас в карцер!

— Тысяча чертей! Ничего не понимаю! — воскликнул Ив. — Вы меня вызываете, ибо вам было угодно со мной поговорить, но стоит мне раскрыть рот, как вы сразу же принимаетесь стращать меня каким-то карцером, будто вам недостаточно того, что наш добрый и храбрый генерал уже и так плесневеет на английской соломе! Боже милосердный! Ладно, сударь, раз уж таково ваше приказание, я больше и рта не раскрою!

— Лефор, — вновь заговорил лейтенант, долгим взглядом изучив прежде лицо бывшего пирата, — я получил на вас множество жалоб. Вот тут у меня лежит записка, которая прямо касается вас и где требуют уволить вас со службы, ибо вы подаете дурной пример солдатам… Потом я узнаю, что вы, находясь в большом подпитии, сеяли беспорядки, которые стоили нам пожара на складах Американской Островной компании… А вчера вечером были разграблены и сожжены вместе со всем, что там еще оставалось, склады интенданта Лесперанса! Весь остров охвачен анархией, и все по вашей вине!

Теперь и Байардель тоже сделал шаг вперед, чтобы встать рядом с Ивом.

— Извините, господин губернатор… — начал было он.

— Помолчите, капитан! Я обращаюсь к Иву Лефору…

— Извините, — ничуть не смутившись, повторил капитан, — ибо я как раз намерен говорить с вами именно об Иве Лефоре… Негодяй, который передал вам его слова, — отъявленный лжец, ибо я был вместе с Лефором в тот момент, когда он произнес их. Именно по той причине, что мы заподозрили заговор, мы и бросились на этих мерзавцев!

Лапьерьер снова раздраженно махнул рукой.

— Это не имеет никакого значения, — проговорил он. — Об этом мы с вами поговорим позже. Сейчас же речь идет об Иве Лесеркее, разве порядочный человек может носить такое имя, Ив Лесеркей, Ив Могила!

Лицо у Лефора побагровело, жилы на шее вздулись, будто вот-вот лопнут от напряжения.

— Пусть меня повесят! — воскликнул он. — Пусть меня тут же повесят на первом же суку, если кто-нибудь когда-нибудь говорил мне подобные вещи и после этого еще видел солнечный свет. Боже милосердный! Губернатор, возьмите вашу шпагу! Возьмите свою шпагу, как я беру свою, и вы узнаете, что если кто-то ищет ссоры с Лефором, то он всегда к вашим услугам! И так уже, почитай, три десятка лет! На всех морях и на всех сушах! Попадались мне типы и почище вас, да только у всех у них потом кишки сушились на солнышке!

Он обнажил свою шпагу и, размахивая ею в воздухе, продолжил:

— Помнится, несколько лет назад, когда я впервые вас увидел, вам уже тогда пришла охота вздернуть меня на веревке!.. Что ж, еще один должок…

Лапьерьер вдруг встал во весь рост и, с угрозой ткнув указательным пальцем в сторону бывшего пирата, воскликнул:

— Капитан Байардель, я приказываю вам немедленно взять этого человека под арест!

Обалдевший Лефор даже перестал размахивать шпагой. Байардель же окинул взглядом по очереди то временного губернатора, то своего товарища, потом решительно скрестил на груди руки и заявил:

— Сожалею, господин губернатор! Да, мне действительно жаль. Вот уже четверть часа, как я желаю поговорить с вами, а вы мне и слова не даете вставить, как, впрочем, и Иву Лефору тоже… Да, мне жаль, ибо, если бы вы соблаговолили меня выслушать, вы бы знали, что вот уже четверть часа, как я не нахожусь более на военной службе. Как раз с той самой минуты, когда вы обвинили моего товарища Лефора в том, что он якобы помогал мятежникам! Я был вместе с ним, я делал то же самое, что и он… Вы можете приказать арестовать нас… или, во всяком случае, попытаться, но вы не заставите меня поднять руку против Ива… Никогда!