Со своего наблюдательного поста господин де Отвиль хозяйским взглядом обвел судно. Он заметил, что потерял только людей, и хотя ему было искренне жаль моряков — уж кому, как не ему, было знать цену своей команде, — он все-таки был рад, что сможет и дальше без труда скользить по волнам.

— Право руля! — крикнул он. — Подойдем к ним с левого борта! Бортовая команда, на абордаж!

С юношеским проворством он покинул свой наблюдательный пост и вскоре оказался рядом с Дюпарке. Веселый, с горящими от возбуждения глазами, он воскликнул:

— Еще один залп, сударь, и испанский кораблик станет лысым, как старый баркас. У меня для этих дел припасен отличный тесачок, вот увидите, как он исправно стрижет. Сейчас мы пойдем на абордаж. Вы с нами?

Вместо ответа Жак поднял руку, в которой блеснула шпага.

— Отлично, сударь! — одобрил капитан. — Но я бы все-таки посоветовал вам не слишком подставляться. Враг — это наша забота, а вам предстоят дела поважнее, чем образумить какого-то жалкого пирата!..

— Единственное дело, какое я почитаю для себя важным, — это побеждать врагов его величества!

Господин де Отвиль одобрительно кивнул головой.

Вражеская шнява при первом же маневре «Проворного» сразу поняла коварный замысел врага и попыталась сорвать его, повторив тот же маневр. И только приступила к его осуществлению, как на борту раздался страшный треск: грот-мачта, уже наполовину срубленная первым залпом, задрожала и почти сразу, словно вырванное с корнем дерево, рухнула вперед, покрыв гротом и снастями всю палубу корабля.

Только теперь капитан понял, что так задержало ответный залп шнявы.

— Они ваши, ребятки, прямо так и просятся сами в руки! — громовым голосом проорал он в рупор своим матросам. — Последний разок разгружу пистолет — и на абордаж!

«Проворный», подчиняясь команде, точно хорошо дрессированная лошадь, послушно заскользил навстречу врагу. «Макарена» же, окончательно потеряв маневренность, была полностью в его власти. Конечно, фрегат мог без труда расстреливать ее из пушек, пока она навеки не исчезнет в морской пучине, но, пренебрегая такой легкой победой, он устремился прямо на шняву и, соприкоснувшись с ее реями, бросил малые якоря.

— Цепляйте бушприт за портик юта! — скомандовал господин де Отвиль.

В мгновение ока оба корабля были крепко сцеплены друг с другом. Капитан бросил уже ненужный рупор и еще дымящиеся пистолеты и со шпагой в руке, следуя давней судовой традиции, первым ступил на борт захваченного корабля.

И в тот же момент — используя бушприт, леера, реи, малые якоря, словом, все, что годилось, дабы переправиться на вражескую шняву, — отовсюду, точно перезрелые плоды с раскачиваемой ветром яблони, посыпались матросы «Проворного».

Но тут испанцы, столпившиеся в носовой части судна, внезапно расступились, и все увидели, что за ними стояла каронада, которую они успели развернуть дулом к нападающим. И тотчас же обрушился шквал огня и металла. Добрая половина команды «Проворного», искалеченная, с тяжелыми ранами, полегла на вражеской палубе, среди криков, стонов и проклятий.

Как раз в тот самый момент на «Макарене» появился Дюпарке.

— Все, кто еще жив, за мной! — крикнул он.

Господин де Отвиль оказался неподалеку. Услышав его слова, он расхохотался и проговорил:

— Черт побери, сударь! Кажется, теперь я могу умереть спокойно, есть кому занять мое место!

Тут началось какое-то чудовищное столпотворение, рукопашный бой, напоминавший всеобщую дуэль. Вспышки пистолетов и пушечные залпы чередовались со сверканием клинков — оружия более бесшумного и куда более верного, особенно в руках бывалых матросов.

Топоры без устали рубили головы, ножи распарывали глотки. И господин де Отвиль в этой всеобщей схватке был отнюдь не последним. Он всаживал свою длиннющую шпагу в любую грудь, какая только попадалась на его пути. Жак уже успел вывести из строя пару испанцев и преследовал пытавшегося удрать к складу с боеприпасами третьего, когда вдруг откуда-то из-за груды снастей перед ним вырос настоящий богатырь и, преградив ему путь, воскликнул:

— Защищайтесь, сударь!

Тип был тоже вооружен шпагой, и клинки тут же скрестились. Поначалу, в пылу схватки, Жак даже ничуть не удивился, что противник его говорил по-французски. Лишь немного спустя вдруг пронеслась мысль, как это испанец умудрился в таком совершенстве выучить его родной язык и говорить на нем без малейшего акцента.

И, наотмашь отражая очередной удар нежданного противника, он с насмешкой поинтересовался:

— Черт побери! Уж не предатель ли вы, сударь? Если я угадал, то придется мне как следует постараться, чтобы вы горько пожалели о своем предательстве!

— Предатель?! — с оскорбленным видом переспросил тот. — Эк вас занесло! Нет, сударь, я просто пират. А стало быть, для меня не существуют никакие законы и никакой родины!

— Так ведь я и сказал, что вы предатель! А теперь поглядите, как я расправляюсь с предателями!..

Дюпарке сделал резкий выпад, однако противник с поразительной для его более чем солидного телосложения ловкостью легко увернулся и парировал удар. Но, похоже, слова Жака изрядно вывели его из себя, ибо он в ярости прорычал:

— Вы мне за это заплатите, сударь!

И тут же с таким остервенением ринулся на Дюпарке, что тот вынужден был отступить. Вскоре он обнаружил, что уже прижат спиной к лееру, однако верзила и не думал ослаблять натиск. Совсем напротив. Нацелив прямо на него острие шпаги, он сделал несколько стремительных выпадов, и внезапно Жак почувствовал острую боль в левом плече.

— Благодарю тебя, Святой Ив, мой высочайший покровитель! — с ликующим видом воскликнул предатель. — Похоже, сударь, я вас немного задел? Во всяком случае, я вижу кровь. А теперь я выпущу ее из вас до последней капли!

Жак смертельно побледнел. Удар был таким сильным, а рана оказалась столь болезненной, что он уже не мог двинуть рукой, да и другая, что держала шпагу, слабела с каждой секундой. Он понял, что пропал. В каком-то мгновенном озарении ему вспомнилось, как пару недель назад он уже был в подобном положении, на волосок от смерти, только тогда перед ним стоял виконт де Тюрло. Он напряг все силы, всю свою волю, однако тот, кто назвался Ивом, казалось, не знал усталости и без труда парировал все его удары, впрочем, слабеющие.

Ив громко расхохотался и заметил:

— Знайте, сударь, кто отправит вас к праотцам: мое имя Ив Могила. Вам это будет не без пользы, как и всем прочим, кто посмел говорить со мной без должного почтения. Ибо не родился еще на свет человек, которому бы удалось сделать из меня мартышку и тут же не почувствовать, как у него в брюхе шевелится мой острый клинок! А мне приходилось иметь дело с франтами и почище тебя, мой петушок, да только все они, кто…

Но ему не суждено было закончить фразы. Ибо у него за спиной внезапно появился гардемарин Лапьерьер, держа сломанную шпагу за обрубленный клинок, и изо всех сил огрел его по голове тяжелой рукояткой.

Ив Могила пошатнулся и всем телом рухнул на палубу.

— Вы ранены, сударь? — воскликнул гардемарин. — Ничего, этот подонок дорого заплатит!

И он уж было занес над шеей валявшегося без чувств верзилы то, что именовалось некогда шпагой. Но Жак успел вовремя остановить его порыв.

— Оставьте его, — слабым голосом проговорил он. — Рана моя болезненна, но, надеюсь, не слишком серьезна… Буду вам весьма признателен, если вы сохраните этому человеку жизнь. Он говорил по-французски! Мне хотелось бы узнать его историю…

Ив Могила мало-помалу приходил в себя. Он медленно провел своей огромной лапищей по затылку и нащупал там изрядную шишку величиною с добрый апельсин. Потом с обалдевшим видом стал озираться по сторонам и заметил Жака, рядом с ним гардемарина и наконец свою валявшуюся на палубе шпагу. Но он даже не попытался тотчас же поднять ее. Ему еще потребовалось немало времени, чтобы окончательно прийти в чувство, а победа тем временем была уже на стороне молодцов с «Проворного». Остатки же команды «Макарены» сдавались без всякого сопротивления и с тем большей готовностью, что сами были свидетелями, как у них на глазах из пистолета пристрелили их капитана.

— Подонок! — бросил гардемарин в сторону Ива Могилы. — Никогда не забывай, что ты обязан этому благородному дворянину жизнью!

С большим трудом, пошатываясь, Ив Могила поднялся на ноги.

Потом встал перед Жаком, пытавшимся, судорожно зажав рукой рану, остановить ручьем хлеставшую кровь.

— Вы собираетесь меня повесить? Да лучше уж я пойду на корм рыбам, чем болтаться на рее.

И уж было направился к борту, явно решив броситься в море. Однако Жак мягко остановил его со словами:

— Не спешите, сударь, мне кажется, вы могли бы рассказать мне любопытную историю своей жизни, не так ли?

— Моя история — это моя история, и она не касается никого, кроме меня!

Лапьерьер схватил Могилу за руку и грубо встряхнул его, грозя новым ударом рукоятью шпаги.

— Поостерегись! Ты знаешь, с кем говоришь? Перед тобой губернатор Мартиники. Так что придержи язык!

Могила пожал плечами.

— Мартиники? — переспросил он. — Так я только что оттуда! Что же касается тамошних губернаторов, то много я перевидал их на своем веку, да только не встретил ни одного, который стоил бы больше голубиного помета. Так что плевать я на это хотел!

И, заткнув огромным большим пальцем одну ноздрю, громко высморкался. После чего проговорил:

— К вашим услугам, господа! — И, обхватив руками, словно петлею, шею, добавил: — Я готов, чего тянуть, давайте поскорей, да и дело с концом!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ив Могила

— Да никто вас не собирается вешать…