Публика в Бисетре, этаком симбиозе хосписа, больницы и тюрьмы, была довольно пёстрая, и у меня была честь познакомиться с несколькими девушками, имён которых я вам не назову, потому что это не понравится первым людям королевства, чьими любовницами они были. Это были женщины, которых можно уважать, даже несмотря на испорченность их вкусов. Если они предпочитают иметь дело с презренными и бесчестными созданиями, какими они были по сути своей, несмотря на поклонение толпы, то это их дело.

Когда я увидела себя однажды, как бы со стороны, помещённой на несколько часов в бассейн вместе с ещё тремя бедными и униженными созданиями, жертвами экспериментов студентов из Сен-Ком, я поняла, что нужно действовать, дабы вырваться из плена. Я написала всем моим так называемым друзьям в наиболее убедительных выражениях, чтобы заставить их настойчиво добиваться моего освобождения. Мои письма, вероятно, не дошли до них, или скорее всего, они не сделали вид, что не получили их. Я была огорчена из-за отказа, и тут мне пришло в голову попросить о помощи у судьи, который когда-то меня лишил невинности во второй раз. Я буквально молила его об освобождении из этой пыточной, и это оказалось не напрасно потраченным временем. Через четыре дня, после того, как я отправила ему письмо с мольбой о помощи, мне сообщили, что я свободна. Я чувствовала себя настолько счастливой и благодарной судье, что говорила себе о готовности щедро его отблагодарить, и пожертвовать ему ещё штук двадцать других, более странных типов девственности, если бы он их потребовал.

У меня была причина, более, чем когда либо, возвратившись в мир, переоценить мои ценности. Казалось, что сера и ртуть, которые вкатили в мои вены, заставили меня по новому взглянуть на жизнь. Я стала чиста и прекрасна внутри себя, по своей сути. Я поняла, что глупо верила до сих пор в то, что было достаточно иметь красивую фигуру и лицо, чтобы нравиться. Невежда, да ещё и без какого-либо серьёзного жизненного опыта, женщина лишь с красивым лицом и телом– вот и все, чем я обладала после выхода из лечебницы. И я была вынуждена, чтобы вновь не подвергнуться риску стать подопытным кроликом для изучения воздействия на организм человека серы, ртути и свинцового карбоната, да и дабы добыть средства к существованию, служить моделью для художников.

В течение почти шести месяцев, когда я занималась этой красивой профессией, мне была предоставлена честь изображать предметы вдохновения всех греческих скульпторов IV-ого века до нашей эры, которых копировали наши парижские художники. Не было такой мифологической или библейской темы, в которой мне не пришлось бы поучаствовать. Иногда я представляла кающуюся Марию Магдалину, иногда Пасифаю, занимающуюся любовью с белым быком. Сегодня я была святой, завтра шлюхой, и все согласно капризу этих Господ, или по требованию случая. И хотя у меня было одно из самых красивых тел, когда либо появлявшихся на их горизонте, молодая прачка, известная в те времена под именем Катрина, а теперь под именем мадемуазель Жоли, внезапно затмила меня, и похитила всех моих клиентов. Причина этого в том, что меня все уже знали наизусть, а у Маргариты, не уступавшей мне по части телесных совершенств, было преимущество в новизне.

Тем не менее, она, несмотря на свою привлекательность, не смогла забрать у меня всю партию, на которую имела вескую причину надеяться. Все дело в том, что она была столь жива и непосредственна, что было практически невозможно заставить её замереть в нужной позе на долгое время. Нужно было, если можно выразиться таким образом, ловить её на лету. Вот одна из черт легкомыслия, которая её вполне точно характеризует. Однажды месье T-и рисовал её целый день обнажённой в образе целомудренной Сюзанны на девственно чистой природе. Ему пришлось по своим делам оставить её на минутку. В это время мимо дома проходила процессия монахов-кармелитов. Так вот, эта сумасшедшая, забыв, какой персонаж она изображает, выбежала на балкон, демонстрируя всем свои непристойные прелести.       Чернь, возмущённая таким поведением бесстыдницы ещё более, чем преподобные отцы и сестры, приветствовала её градом камней. Это приключение навлекло неприятности на месье T-и. Его хотели обвинить в оскорблении церкви. К счастью для месье Т-и, он уже до этого был отлучён от церкви.

Между тем, кредит доверия, который Катрина ежедневно приобретала в нашей общей профессии у художников, заставил меня прислушаться к предложению одного мушкетёра из роты серых мушкетёров, чьей пансионеркой я вскоре стала, из расчёта ста франков в месяц. Мы разбили наш очаг на улице Шантре.

Месье де Мез (это был мой благотворитель), обожал меня, я его тоже любила, так, как может любить женщина человека, который взял её на содержание, хотя обычно платой за это бывает тщательно скрываемая неприязнь. Что бы там ни было, я ему не посвятила скрупулёзную верность. Молодой цирюльник и ещё один широкоплечий кондитер были привлечены мною для помощи мушкетёру. У первого, под предлогом завивки моих волос, была привилегия запросто входить в мою комнату, когда он хотел. Второй, в качестве моего поставщика хлеба, приобрёл себе то же право, без того, чтобы господин де Мез что-то заподозрил и на моё имя упала хоть малейшая тень. Казалось, в жизни моей наступила полная гармония.

Содержание мушкетёра предоставляло мне честные средства для жизни, а любовь двух молодцов удовлетворяла мои физические потребности и похоть. Я имела причину быть довольной моими условиями и наслаждалась жизнью, когда одно проклятое недоразумение потрясло наше маленькое домашнее хозяйство. Двор короля переезжал в Фонтенбло, и господин де Мез должен был всё это время сопровождать монарха. Моя хозяйка, знающая об его отсутствии, попросила меня предоставить мою комнату для одного частного лица и его жены, которые намеревались остановиться только два или три дня в Париже. Я не возражала, и мы условились в том, что я ей предоставлю то, чего она желала, а она поделится со мной арендной платой, и мы ударили по рукам. Наше соглашение предусматривало, что в эти дни я буду ночевать в её комнате, и поскольку у неё была только одна кровать, то спать мы будем вместе, в то время как эти иностранцы будут занимать мою постель. Путешественники в тот же вечер завладели моей комнатой и кроватью, резонно надеясь там компенсироваться ужасные ночи, проведённые в длинной дороге в столицу Франции.

Но, к несчастью, у нашего короля как раз случились желудочные колики, и мой доблестный мушкетёр, получив увольнительную, поспешил домой. Господин де Мез, торопясь слиться со мной в единое целое, или говоря прозаическим языком, трахнуть меня, прибыл точно во время, предназначенное для классического совокупления, то есть поздно вечером, когда все уже спали. У него был ключ и от дома и моей комнаты. Он открыл дверь, потихоньку вошёл внутрь, но каким удивлением была охвачена его душа, когда переливчатый храп низким басом поразил его ухо и сердце! Между тем, мушкетёр приблизился к моей постели, дрожащий от холода, унижения и бешенства. Нащупав в темноте кровать, он почувствовал две головы под своей рукой. Тогда демон ревности и чувство мести овладели его душой, и он стал ломать свою трость об тела бедных спящих супругов. Легко себе представить, что подобная сцена не могла происходить в полном молчании. Скоро наш дом, равно как и все окрестные были пробуждены от душераздирающих воплей этих несчастных супругов. Истошные крики: «Убивают! Убийцы! Грабители»– разбудили весь квартал. Быстро прибыл ночной караул Гэ, осуществлявший дежурное патрулирование, и господин де Мез, слишком поздно догадавшийся о своей ошибке, был задержан и доставлен в Мэрию. А я, когда начался этот невероятный шум, решила, что на нас напали бандиты и решила спасаться бегством.

Наспех одев маленькую нижнюю юбку, я сверху накинула петенлер и, пользуясь суматохой, украдкой укрылась у каноника церкви Святого Николая, жившего в этом же доме. Я давно замечала, что святой отец страстно желал меня. Бог знает, был ли он раздосадован тем, что нашёлся столь удобный случай удовлетворить свой похотливый аппетит, так его возбуждавший всё это время. Судя по тому, как он впился взглядом в мои ножки и чуть выше, то вряд ли. Он меня встретил самым христианским образом, заставив проглотить стакан ратафии, домашнего ликёра, утешил доброй молитвой, разумная предосторожность перед тем, как он отвёл меня в свою спальню, благословил, и уложив на каноническую кушетку, приступил к служению на благо Господа. Добрый священник действовал всю ночь, доказывая своим примером, что природа способна на чудеса. Когда изнеможённый, уставший после очередного громоподобного извержения своей плоти в мои уже прилично разбитые чресла, он на мгновение замирал, как мёртвый, лишь один поворот головы, лишь один взгляд на моё тело, и воспалённое похотью воображение восполняло его демонические ресурсы и предоставляло ему новые силы. Каждая часть моего тела была для него предметом поклонения, культа и жертвенности. Никогда ещё в моей жизни, а повидала я немало, сам Пьетро Аретино, автора «Сладострастных сонетов» с его шестнадцатью позами и со всеми его фантазиями не был способен изобрести и половину поз и положений, которые святой отец заставил меня принять, и никогда ещё тайны любви не были излиты в меня с лучшей милостью и столь разнообразно.

Я столь хорошо удовлетворила господина каноника, что он предложил мне помощь в моих затруднительных обстоятельствах, и я с радостью приняла его великодушное предложение.

Поздно вечером, в сумерках, месье каноник дал мне свои старые брюки, лет десять отдыхавшие в его шкафу, свидетельство его былой респектабельности, а сверху я нацепила короткую сутану не первой свежести и увенчала её маленькой пелеринкой, скреплённой филигранью, и мы мирно вышли из дома, без того, чтобы кто-то нам сказал хоть слово. Меня бы даже сам черт не узнал после этого бурлескного переодевания. Моя внешность настолько изменилась, что я меньше походила на девушку, а больше на бедного ирландского священника, тянущегося на ежедневную мессу.