– Не знаю. Посмотрим фильм.

– Я могу прийти попозже.

– Мне нужно спать. Я сейчас одна занимаюсь кафе.

Чертова шлюха. Они же встречаются, какого хрена она не может ему дать сегодня.

– А завтра?

– Посмотрим.

Филипп скручивает запястье телефонным шнуром как жгутом, хочет остановить кровообращение.

– Я люблю тебя, – говорит он.

Иногда ему кажется, что это действительно так. Иногда ему кажется, что никакой любви не существует.

– А я тебя, – говорит Мирья и кладет трубку.

Она тоже обмотала шнуром запястье, сама не зная почему: она всегда так делает, когда говорит с ним по телефону.

– Почему ты его не бросишь? – спрашивает София.

Она испытывает сильную неприязнь к Филиппу, хотя никогда с ним не встречалась.

– Я его люблю, – отвечает Мирья. – В какой-то мере. Он бывает иногда мил.

– В какой-то мере? Иногда мил? Звучит неубедительно.

– Он отец моего ребенка.

– Ребенка, которого ты даже не хочешь.

На это Мирье нечего ответить, потому что она действительно не знает, чего хочет. Единственное, чего ей хочется, это спрятаться и все забыть. И не принимать никаких решений.

– А ты не можешь за меня решить?

– Нет.

Софии хочется коснуться Мирьи. Мирье хочется коснуться Софии. Но никто из них не отваживается сделать первый шаг.

– Тебе стоит рассказать родителям.

Софии не хочется никому читать мораль, но она не знает, как по-другому помочь Мирье.

– Не хочу.

Подруга похожа на пятилетнего ребенка, который, надувшись, упрямо повторяет: «Не хочу, не хочу, не хочу».

– Они все равно узнают рано или поздно.

– Не узнают, если ты им не расскажешь.

– Зачем мне это?

– Потому что ты думаешь, что я сама не способна разобраться со своей жизнью.

– Разве я это говорила?

– Нет, но я могу представить, что ты обо мне думаешь.

Повисает напряженное молчание.

– Мирья, ты должна… – начинает София.

– Заткнись, чертов кретин! – вопит она, швыряя стакан на пол.

Они встречаются взглядами. Долго смотрят друг на друга в полной тишине.

На полу между ними поблескивают осколки разбитого стакана, готовые разрезать реальность.

– Да пошла ты к черту. – София поднимается и выходит.

– Стефан! – кричит ей вслед Мирья. – Стефан, Стефан, Стефан!

София со всей силы хлопает дверью. Стекла трясутся. Снова воцаряется тишина. Она не знает, что и думать.

Мирья тоже ничего не понимает. Она же любит Софию, что же сейчас произошло? Она вешает на дверь табличку «закрыто» и звонит Филиппу, чтобы сказать, что планы изменились.

* * *

Она приходит каждый день, изголодавшаяся по сексу. Начинает раздеваться прямо в дверях и умоляет взять ее на коврике в прихожей, несмотря на то что грубый материал колет ей спину. Еще ей нравиться заниматься сексом стоя, в гостиной, где она расцарапала ногтями обои, и в ванной комнате, где она может опереться о раковину. Она требует, чтобы он занимался с ней сексом на кухонном столе, на диване, на кровати. В обеденный перерыв она заходит в приемную и требует, чтобы он взял ее на полу, на кушетке, на столе. После секса она всегда слушает его сердце через стетоскоп и только потом уходит.

Джек ничего о ней не знает. Да особо и не хочет. Она для него просто эффективная таблетка обезболивающего, готовая часами выслушивать все, что у него наболело и о чем он никому никогда не рассказывал.

О пустоте, которая осталась после ухода Эвелин. О той маске, под которой он прятал свою боль. О родителях, которые никогда не понимали его и видели в нем только часть своей счастливой жизни. Об одиночестве, от которого никуда не деться, несмотря на то что записная книжка ломится от номеров и адресов. Об ощущении, когда кажется, что падаешь в бездонную пропасть.

Беа всегда готова его выслушать. Она обнимает его – и думает, что в самых смелых мечтах не представляла, что он сможет так ей доверять и делиться самым сокровенным.

Беа.

Он ее любит. Она это чувствует. Ему нет нужды произносить эти слова. Эвелин теперь в прошлом. Он выбросил все ее фото, сказав, что не хочет, чтобы они напоминали ему о том, как он помешался на своей любви и не было никого, кто помог бы ему развеять это наваждение.

Беа всегда готова ему помочь. Как и он ей. Они – спасательные жилеты друг друга. И теперь, когда они наконец вместе, все будет хорошо.

Джек убрал все снимки Эвелин в коробку и отнес на чердак. Он хотел их выбросить, но не смог себя заставить.

Он уже три раза поднимался на чердак и рылся в коробке.

С того разговора в столовой он больше не пытался с ней связаться. Как и она с ним. Думает ли она о нем?

Эвелин пытается не думать о нем, но каждый раз, когда занимается любовью с Патриком, ей кажется, что с Джеком это было гораздо приятнее. У него такие нежные руки. И ей не хватает его цветов, звонков, писем – этих постоянных доказательств его любви.

– Перевернись, – командует он.

Она принимает хрипотцу в его голосе за страсть и покорно переворачивается на прохладном полу в приемной.

– Выгни спинку.

Она делает, как он хочет. Джек кладет руки ей на бедра и входит в нее, думая об Эвелин. С губ его срывается страстный стон.

– Как приятно, – говорит он, целуя девушку в затылок.

– Я люблю тебя, – отвечает она, поворачивая голову, чтобы встретиться с ним глазами.

Джек ничего не говорит, не зная, смеяться ему или плакать.

Беа знает, что ему нужно время. Время, чтобы свежие раны затянулись и он тоже смог произнести эти слова.

Джек гладит ее по волосам, думая, что она все больше и больше ему нравится, и потому ему очень сложно отказаться от ее столь щедрых проявлений любви к нему.

– Сегодня вечером или завтра днем? – спрашивая она, одеваясь.

Джек знает, что должен сказать сейчас, что у них никогда не будет ничего, кроме секса, но не отваживается. Пока еще она ему нужна.

– Вечером! – отвечает Джек, которому тошно при одной только мысли, что придется остаться одному в квартире.

Беа целует его на прощание и уходит. В приемной она сталкивается с Монсом и радостно приветствует его.

– Я послушала твою кассету, – говорит она. – Просто здорово.

Он смотрит ей прямо в глаза – и знает, что она лжет. И что она спит с врачом, он тоже знает. Но это не мешает ему желать ее.

– Спасибо.

– Меня зовут Беа.

– Монс.

Они пожимают друг другу руки. Ее рука мягкая и теплая. Монс краснеет.

– Увидимся, – улыбается Беа и исчезает в дверях. Все мысли ее о Джеке, и только о Джеке.

Монс написал песню в ее честь. Она называется «Незнакомка».

Он несколько раз проследил за ней до подъезда и заметил, что на третьем этаже, где располагается врачебный кабинет, задернули шторы, а через час она вышла из дома с красными щеками и растрепанными волосами. Вскоре после этого стильный мужчина лет тридцати вышел из подъезда и направился в ближайший бар, где листал экземпляр журнала «Медицина сегодня». Монс сложил вместе два и два, и вот теперь он здесь, в приемной, чтобы взглянуть на своего соперника поближе. Он не может объяснить свой мотив, но принадлежит к тем людям, которые, когда чего-то боятся, не прячутся, а, напротив, ищут монстра, чтобы взглянуть ему в глаза.

– Монс Андрен?

Монс встает. Джек пожимает ему руку и пропускает в комнату.

– У меня болит правая коленка, – говорит Монс, игнорируя предложение присесть.

– Можете прилечь на кушетку, я посмотрю, – говорит Джек.

Монс закатывает брюки и ложится. Джек ощупывает ему колено, спрашивая, где болит и какого рода боль – ноющая или стреляющая, были ли у него раньше такие проблемы, не делал ли он резких движений, не менял ли обувь.

Монс отвечает коротко. Мысли его заняты совершенной фигурой Джека. Похоже, с таким соперником у него нет ни единого шанса. Он выходит из кабинета с рецептом противовоспалительной мази и направлением к хирургу. Он выбрасывает и то, и другое в ближайшую урну, после чего возвращается на площадь, берет в руки гитару и решает забыть песню про незнакомку, которая больше таковой не является.

Роза снова за штурвалом, и управляет кафе железной рукой. Она печет булки, пироги и хлеб и слишком часто пробует их при готовке. Она моет полы, протирает столы, вытряхивает скатерти, бранится с поставщиками, ходит с Мирьей за покупками, спрашивает, почему дочь не в духе, но получает уклончивые ответы.

Наверно, поругалась с Филиппом, думает Роза, или просто переходный период.

У Розы самой в последнее время плохое настр оение, но она обещала себе быть сильной ради Виктора. Ей нужно поставить его на ноги.

Виктор почти все время проводит в постели, слушает радио, смотрит в окно, читает книги про рак и позитивное мышление, мечется между отчаянием и надеждой, теряет волосы и килограммы и не узнает себя в зеркале.

Завтра ему снова в больницу на облучение. Одна мысль о том, что нужно сесть в машину, поехать в больницу, зайти в палату, в капсулу, поговорить с врачом, который не может ничего обещать, вернуться к машине, поехать домой, уже отнимает у него в силы. Для Виктора пойти в больницу все равно что взойти на Эверест без кислородной маски, на что, впрочем, некоторые идиоты решились и тем самым вошли в историю (и обрели бессмертие), удостоившись всяких почестей. Гораздо сложнее тем, кто выжил.

Всем, кто победил рак, стоило бы вручать медаль за мужество, думает Виктор, переключая радио на канал, где играют Сибелиуса.

Музыка наполняет комнату, и на глаза Виктора наворачиваются слезы.

Он плачет теперь каждый день, потому что любая мелочь вызывает у него слезы. А музыка Сибелиуса так прекрасна, что причиняет ему боль. Она ранит его в самое сердце.

Роза то и дело заходит в спальню с чашкой чая и утешительными словами. Приносит лимонад и свежую выпечку. Но Виктора тошнит от одного запаха.

– Я больше не выдержу, – повторяет он.

– Конечно выдержишь, – отвечает Роза, вспоминая, как те же слова он говорил ей перед родами.