Он был отнюдь не первым юношей, с которым встречалась Марджори. Еще до двенадцатилетнего возраста она ходила в сопровождении матери на школьные девичьи танцевальные вечера.

К пятнадцати годам, с официального, хотя и неохотного, согласия родителей, она уже пользовалась губной помадой, румянами, пудрой, красила брови, носила бюстгальтер, пояс с шелковыми чулками и модную одежду и раз и навсегда окунулась в море свиданий. Миссис Моргенштерн сопротивлялась этому до самого последнего момента со всей присущей ей энергией. Вначале, когда дочери было чуть больше четырнадцати, она протестовала против румян. Затем она согласилась на румяна, но возражала против губной помады. Потом она уступила в борьбе с помадой и объявила войну краске для бровей. Долгое время она держала усиленную оборону против любой одежды, которая выглядела взрослой, а именно такая одежда и вызывала в дочери интерес. Когда Марджори исполнилось пятнадцать, мать прекратила сопротивление. Дальнейшая борьба была бесполезна. Несмотря на отсутствие опыта и здравого смысла, Марджори уже выглядела такой же женственной, как и ее мать. Миссис Моргенштерн предоставила ее самой себе, возлагая надежды на лучшее. Такие уж наступили времена.

Марджи сразу же столкнулась с тем, что все мальчишки ее возраста считают естественным, и даже обязательным, заниматься сексом, хотя тайно и неумело. С ней это тоже могло случиться пару раз. Но ее инстинкт, поддерживаемый не очень ясными, но пугающими предупреждениями матери, заставлял ее строго пресекать подобные притязания. Каждый раз, когда первый трепет свидания проходил, она разочаровывалась. Все удовольствие для нее заключалось в самом факте, что она занимается взрослыми делами, как взрослая одевается и красится. Большинство мальчишек, которых она встречала, были прыщавыми долговязыми дураками. Все они пытались целовать, обнимать и лапать ее, а когда она это пресекала, сразу сникали. Никто из них не вызывал у нее сексуального возбуждения, хотя бы отдаленно похожего на то, что обещалось в кино и в журнальных рассказах. В первые восемь месяцев после ее пятнадцатилетия ей часто казалось, что все мужчины — гадкие увальни и что она из-за своей привередливости должна будет жить и умереть старой девой. Такая перспектива веселила ее. Это было в тот период ее жизни, когда у нее выработался целый ряд аргументов против замужества, когда она посмеивалась над сексом и заявляла, что собирается быть деловой женщиной, вместо того чтобы оказаться посудомойкой или кухаркой какого-нибудь мужчины.

А потом она встретила Джорджа Дробеса.

Он жил в Бронксе и входил в Еврейскую ассоциацию молодых людей. Марджори пришла туда посмотреть любительский спектакль «Страсть под вязами». Вместе с парнем, имя которого она уже забыла, хотя помнила, что у него были редкие зубы и потные ладони. После спектакля были танцы. Джордж Дробес пригласил ее. Первым впечатлением о нем было то, что у него приятно сухие ладони. Затем с некоторым удивлением она обнаружила, что танцует не с мальчиком, а с мужчиной. Она и раньше танцевала с мужчинами — с дядями, со старшими двадцатилетними кузенами, — но сейчас к ней впервые приблизился взрослый незнакомый мужчина, впервые в ее самостоятельной жизни.

Джордж приглашал ее несколько раз и в конце концов, выведя ее в танце в тихий коридор, попросил у нее номер телефона.

Марджори была ослеплена. Она еще не доросла до своего полного роста. Джордж был на голову выше ее. Она не видела ни его очков, ни покрасневшего носа, не слышала, что он гнусавит. Она видела серьезного учтивого двадцатилетнего мужчину, который за ней ухаживал. За ней, девчонкой пятнадцати с половиной лет, едва расставшейся с детскими играми, хлопающей пузырьками из жевательной резинки и вырезающей из журналов фотографии кинозвезд. У Джорджа было узкое худощавое лицо, тонкие губы и густые темные волосы. Улыбка его была мягкой и слегка меланхоличной. Она дала ему номер своего телефона, и некоторое время они еще проговорили о пустяках. Но он был для нее слишком крупной, сильной и ненадежной рыбой, попавшейся в ее неопытные сети. Она не могла думать ни о чем, кроме своего возраста, и в конце концов проговорилась. Джордж был поражен; по его словам, он дал бы ей все восемнадцать. Разговор заглох. Он отвел ее к спутнику с влажными руками и больше не приглашал. В ту ночь Марджори с трудом смогла заснуть, вспоминая Джорджа и ненавидя себя за то, что упустила его.

В течение следующих двух недель, когда бы ни зазвонил телефон, Марджори бросалась к нему с надеждой, но каждый раз звонил кто-нибудь другой, а не этот удивительный двадцатилетний мужчина. Почти месяц спустя, когда она уже потеряла всякую надежду, в один из дождливых вечеров он действительно позвонил. Он говорил резко и кратко. Помнит ли она его? Все ли у нее в порядке? Не хотела бы она пойти с ним на танцевальный вечер в Городской колледж? Да, да, да, отвечала Марджори, задыхаясь от волнения, и на этом разговор закончился. Она стояла с трубкой в руке, онемев от счастья.

Конечно, она должна была все рассказать матери. Миссис Моргенштерн потребовалось всего несколько минут, чтобы выведать у своей трясущейся дочери все, что она знала о Джордже Дробесе. Поскольку она была взволнована меньше, чем Марджи, ей удалось понять, что ему двадцать лет и он учится в колледже на бактериолога. Она не была в таком же восторге, как дочь, от того, что он пригласил на вечер девочку, которой нет еще шестнадцати.

— Если он действительно такой замечательный человек, что заставляет его возиться с таким ребенком, как ты? — спросила она.

— Ну, мама, ты всегда видишь все в черном цвете. Разве не может быть, что я ему просто понравилась?

В конце концов мать неохотно согласилась на это свидание дочери, и ей даже частично передалось ее волнение, когда она покупала ей в универмаге вечернее платье. Все две недели Марджори не думала ни о чем, кроме вечера танцев. Они с матерью вели нескончаемые дебаты о ее прическе, макияже, цвете туфель и форме груди. А в день свидания вообще весь дом семьи Моргенштерн был охвачен циклоном, в центре которого была сама Марджори, возбужденная и нетерпеливая. За час до назначенного времени все было готово. Теперь оставалось только ждать. Прошла целая вечность, прежде чем раздался звонок в дверь. Марджори побежала открывать. Она выглядела пятнадцатилетней девочкой с сияющими глазами, с развитой не по годам грудью, которая сейчас тяжело дышала под тюлевыми оборками ее голубого платья.

Увидев Джорджа, она чуть не потеряла сознание. Перед ней стоял смуглый красивый мужчина в форме армейского офицера, ярко сиявшей медными пуговицами. Во время телефонного разговора он сам так волновался, что забыл упомянуть: танцевальный вечер устраивался Резервным офицерским корпусом.

Военной формой он очаровал всю семью. Миссис Моргенштерн была с ним так вежлива, как ни с одним из кавалеров дочери. Отец же вообще ничего не говорил, а только смотрел на него почти с благоговением. Младший брат Марджори, Сет, одиннадцатилетний шустрый мальчишка, только что тщательно умытый, весело скакал вокруг гостя, салютуя и напевая песенку «Звезды и нашивки с нами всегда». Что же касается Марджори, то восторг от встречи ей омрачила внезапно появившаяся мысль, что их гостиная представляет собой отвратительную тесную дыру, обставленную ужасной, безвкусной мебелью. Она не могла понять, почему так долго этого не замечала.

Сюрпризам Джорджа не было конца. Оказалось, что он приехал на взятой напрокат у отца машине. Это был светло-зеленый старенький «шевроле», которым Джордж управлял с привычной легкостью. Мало того, у этого автомобиля было имя! Его звали «Пенелопа»! Ей это показалось невероятно оригинальной и умной затеей — дать имя автомобилю. Ее отец, например, управлял новым голубым «бьюиком», но никому и в голову не пришло давать ему имя. Это была просто машина, не идущая ни в какое сравнение с очаровательной «Пенелопой». Сидя на переднем сиденье «Пенелопы» рядом с Джорджем, Марджори чувствовала себя двадцатипятилетней.

Вся атмосфера танцевального вечера казалась ей призрачной. Воздух в колледже представлялся ей голубым и невесомым, как оборки ее платья. Когда она танцевала, у нее было ощущение, что она стоит неподвижно в сильных объятиях Джорджа, а вокруг нее мягко кружатся в такт музыке огромные голые стены, прекрасные офицеры с красивыми девушками, спортивные маты, штанги и принадлежности для плавания.

На пути домой Джордж остановил машину в уединенном, заросшем зеленью уголке парка, наполненном весенним ароматом. И тут Марджори обнаружила, что существует нечто большее, чем те влажные тыканья губами, которые в своих глупых играх они называли поцелуями; оказалось, что это касание ртов может быть сладким. Ей не представлялось опасным целоваться с Джорджем, ведь он был вежливым и добрым. Между поцелуями он изливал ей свои чувства. Он говорил, что в течение нескольких недель старался забыть ее, убеждая себя, что она для него слишком молода. Но это оказалось невозможным. Он пригласил ее на танцы для того, чтобы доказать самому себе, что она не сможет войти в его жизнь. Но вместо этого он все больше и больше влюбляется в нее. Ну кто станет отрицать, что она была на вечере самой очаровательной девушкой, самой грациозной, самой интеллигентной? В таком случае, какое значение имеет возраст?

— О Джордж, вы становитесь просто сумасшедшим!

— Да. Я никогда не испытывал ничего подобного. Я буду ждать пять лет, Марджори, десять лет, сколько вы скажете! Никто другой мне не нужен!

Слыша такие слова, Марджори окончательно капитулировала и целовалась с ним уже совершенно без страха. Она никогда не испытывала прежде такого блаженства. Как могла она скрывать свои чувства? Ведь она чувствует то же, что и он, и ей тоже никто другой никогда не будет нужен.

В последующие месяцы Джордж постепенно укреплял свои позиции. Он жил всего в одной остановке метро от Марджори. Ему нетрудно было устраивать то прогулки по парку, то посещения кино, а то и просто «случайные» встречи в кафе-мороженом или в соседней библиотеке. Вскоре Джордж приобрел еще одно дополнительное преимущество: миссис Моргенштерн открыто симпатизировала ему, говоря, что Марджори день ото дня становится лучше. Этого самого по себе уже было достаточно, чтобы девушка его обожала. Но он к тому же обладал массой других достоинств. По меркам шестнадцатилетней Марджори, он был взрослым, красивым, остроумным и учтивым. Кроме того, у него была «Пенелопа». И он волновал Марджори, как никто прежде. Со временем их нежные встречи становились все более теплыми. Но он был тактичен, и продвижение их интимных отношений шло довольно медленно; каждый новый шаг как бы естественно напрашивался сам собой. Часто перед нежными объятиями он хриплым голосом читал ей вслух поэму Эдна Миллей.