Герман Вук - Марджори

Только теперь лицо владельца похоронного бюро приобрело то печальное выражение, которое, как казалось Марджори было принадлежностью людей этой профессии.

— Очень хорошо, простой гроб, — произнес он уныло.

За спиной у Джеффри открылась дверь, и появился огромный длинный гроб из желтого некрашеного дерева, грубо сколоченный, скорее напоминавший упаковочный ящик, если бы не его форма. Его несли два незнакомых Марджори человека в одежде похоронного бюро, доктор, два человека из персонала кухни и — самое странное — Уолли Ронкен. Они с трудом развернули гроб и направились в коридор. Казалось, что этот ящик не имеет никакого отношения к Самсону-Аарону, хотя Марджори точно знала, что его тело находится там. Смерть как таковая, истинное событие, оказавшееся таким странным, ужасным и волнующим одновременно, завершилась. Это уже начались похороны. Грич, мистер Моргенштерн и Джеффри тоже взялись за ношу. Гроб пронесли мимо Марджори, и она увидела даже свежие царапины на стенах. Когда они медленно двигались мимо, Уолли угрюмо взглянул ей в лицо. Женщины последовали за гробом на улицу.

Дождь стихал. На небе кое-где появлялись светлые пятна. Уже можно было разглядеть деревья вдали и спокойное озеро. Воздух стал заметно теплее. На лужайке около катафалка собралось тридцать-сорок человек. Они подались назад, пропуская гроб в автомобиль.

Ноэль Эрман вышел из толпы. Он был, как всегда, в черном свитере с высоким воротом. Светлые волосы казались еще светлее в утреннем свете. Она автоматически подошла к нему. Он взял ее руку в свои.

— Мардж, скажи мне, что я могу сделать?

— Спасибо, я думаю, уже все сделано, Ноэль. Мы уезжаем.

Близкие родственники и те, кто помогал нести покров, стояли тесной группой позади нее, а остальные чуть поодаль от него. Марджори и Ноэль оказались одни в пустом пространстве посередине, как парламентарии враждующих сторон. Она чувствовала себя привлекающей всеобщее внимание; все вокруг наблюдали за ними, она в этом была уверена, поскольку их роман был притчей во языцех. Тихим голосом она произнесла:

— Я не вернусь сюда.

Он смотрел на нее в удивлении, потом кивнул.

— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, Мардж. Но через неделю-другую, может быть…

Она отрицательно покачала головой.

— Я не вернусь.

— В таком случае я приеду повидать тебя, может быть, в четверг. Но скорее всего в воскресенье.

— Спасибо. Я надеюсь на это.

— Я хотел поехать в город на похороны, Мардж, но это просто невозможно. Представление… Меня просто некем заменить.

— Конечно, ты не можешь уехать, я знаю. Извини меня, Ноэль. — Она кивком подозвала свою подругу по комнате, Адель, которая стояла чуть позади. Певица подошла к ней, лицо у нее было абсолютно бледным, если не считать мазка помады на губах. Солнце просвечивало ее волосы, обнаруживая черные корни под рыжей краской. Марджори быстро договорилась о том, чтобы она уложила ее вещи и отправила их домой. Они разговаривали, а вокруг шуршал гравий под колесами машин, маневрирующих так, чтобы образовать процессию: впереди катафалк, затем черный «лимузин», ржавый маленький «шевроле» серого цвета, принадлежащий Джеффри, фургон из «Южного ветра», старенький «бьюик» Моргенштернов.

Уолли вдруг оказался рядом с Марджори.

— Твоя мама просит тебя подойти, Мардж. Осталось всего несколько минут до отправления. Она говорит, тебе может понадобиться что-нибудь теплое.

— Я принесу, — предложила Адель. — Что взять, Мардж?

— Даже не знаю. Наверное, мой голубой плащ подойдет…

— Я принесу. — Уолли побежал по лужайке.

Пока Марджори шла к кортежу, солнце проглянуло сквозь тучи, и в его лучах засверкали крылья и стекла автомобилей. Она остановилась, положив руку на дверцу «бьюика», и в последний раз оглянулась на «Южный ветер». «Бьюик» стоял перед главным зданием, поэтому перед ней открывался превосходный вид на пляж и концертный зал. Озеро серебрилось на солнце. Башня на здании концертного зала тоже сверкала, как белоснежная пика. Мокрая после дождя трава на лужайке блестела от мириадов крошечных радуг в каплях, и деревья роняли мелкие блестки. А в центре всей панорамы находился фонтан — сейчас выключенный, незаметный, и голая черная труба его одиноко торчала из серого камня каскада. Марджори содрогнулась, забралась в машину и села на заднее сиденье.

В окне появился Уолли, он принес ее смятый плащ.

— Мардж, я помогу Адель, — он задыхался. — Ты все получишь в наилучшем виде.

— Спасибо, Уолли.

— Это был отличный старик.

— Да. До свидания, Уолли.

После гудка процессия тронулась вниз по дороге. Громкоговоритель над главным зданием вещал: «Завтрак накрыт в большом обеденном зале». Толпа на лужайке уже поредела, отдыхающие потянулись к дверям столовой. Марджори вдруг почувствовала, что очень голодна, но уже было слишком поздно что-либо предпринимать. В заднее стекло она видела Уолли и Ноэля, стоявших бок о бок на крыльце главного здания и наблюдавших за отъездом процессии.

Машины медленно продвигались по неровной дороге, подпрыгивая на ухабах, из-под колес веером летели брызги. Затем они миновали арку ворот и выехали на автомагистраль.

Марджори оглянулась на сверкающую позолотой Леди «Южного ветра», которая украшала арку, и вспомнила, с каким восторгом и душевным подъемом прошла она в июне под этим изображением. Мать поразила ее заданным в это мгновение вопросом:

— Разница между приездом и отъездом огромна, а? — Миссис Моргенштерн искоса наблюдала за дочерью с переднего сиденья.

— Да, мам.

— Для дяди, однако, разница еще больше.

— Я знаю.

Помолчав, миссис Моргенштерн спросила:

— Скажи честно, Марджори, это Содом и Гоморра, верно?

Марджори колебалась. Потом ответила:

— Более или менее, мама. Более или менее так и есть. Теперь ты мне скажи честно. Почему тогда все это так прекрасно?

Мать сделала гримасу.

— Это древний вопрос. — Она опять смотрела вперед.

Кортеж плавно продвигался по магистрали к Нью-Йорку.

Только много часов спустя, когда похороны окончились и машины покидали кладбище на Лонг-Айленде, где дядю опустили в черную землю, Марджори внезапно поразила одна мысль, пробившись сквозь туман потрясения и горя. Мысль о том, что смерть Самсона-Аарона помешала ей отдаться Ноэлю и что вряд ли что-либо другое на свете смогло бы ее остановить.

Девушки не так уж часто получают приглашение на главную роль на Бродвее на следующий день после окончания колледжа. Марджори Моргенштерн это удалось.

Перед самым началом церемонии, когда она, переодеваясь, хохотала и проказничала с остальными выпускницами в раздевалке Карнеги-Холла, преподаватель драматического искусства мисс Кимбл стремглав влетела к ним. И глаза, и нос — все у нее покраснело. Она крепко обняла ошарашенную Марджори, окутав ее ароматом хвойного мыла, прижалась к ней мокрым лицом, поцеловала и вручила письмо для бродвейского продюсера Гая Фламма.

— Это, конечно, не волшебный ключ, который откроет тебе врата рая. Но поверь мне, девочка, любой контракт — это прекрасно, если ты заключаешь его на Бродвее. Ты стоишь на пороге славы, дорогая моя. Я верю в это. Передай от меня огромный привет Гаю, и да хранит тебя Господь!

С этими словами, подарив Марджори еще один поцелуй и еще одно облако хвойного аромата, мисс Кимбл исчезла.

Марджори шагала в переполненный концертный зал, где оркестр очень громко, но нестройно играл «Пламя битв и торжество побед». Голова ее была приподнята, плечи развернуты, глаза смотрели прямо перед собой, на пучок кудрявых волос Энни Монахан, шагающей впереди нее. И только краешком глаза она смутно видела ряды любопытных лиц и белые пятна программок в руках.

У форменного платья из грубой черной шерсти, которое выдали для выпуска, был неприятный запах, как будто оно долгие годы провалялось в углу на чердаке. Марджори казалось, что она видит себя со стороны — в черной квадратной шапочке с кисточкой, покачивающейся у виска. В раздевалке она острила вместе с остальными над абсурдностью этого наряда и наигранной помпезностью всего выпускного вечера в снятом внаем зале. Но в этот торжественный миг, шагая в проходе между рядами, она забыла, как игнорировала месяцами занятия и как ненавидела, всей душой ненавидела колледж Хантера за то, что это отнюдь не Корнелл или Барнард.

В душе у нее смешались сентиментальная жалость и возвышенное предвкушение счастья. Она часто видела имя Гая Фламма на афишах. Он не был всемирно известным режиссером, но он в любом случае наверняка был режиссером на Бродвее. Неожиданное письмо от мисс Кимбл, лежавшее у Марджори в кармане, значило для нее больше, чем диплом, который ей должны были вручить. Это было настоящее посвящение в профессию, каковы бы ни были ее успехи в колледже, куда там диплому! Это письмо должно было осветить ее путь в будущее.

Кроме того, Марджори очень волновало, присутствует ли в зале Ноэль. И если да — то как ей быть после окончания церемонии. Мама, естественно, захочет пойти к Крафту. А Ноэль, который мог с аппетитом поглощать пищу в самой шумной и грязной забегаловке, об этом ресторане говорил, что его атмосфера наводит на него ужас.

После катастрофически скучных речей началась церемония вручения дипломов. Семь сотен девушек, одна за другой, выходили на сцену и получали от декана рукопожатие и белый свиток, как на конвейере. Жидкие аплодисменты слышались то в одном, то в другом конце зала при выходе очередной девушки. Лишь медалисты и общественные лидеры вызывали бурную овацию.