Герман Вук - Марджори

— Марджори, дорогая, послушай. Ты знаешь… Бог знает, ты не первая девушка в моей жизни, и не вторая. Но я клянусь тебе, что у нас с тобой все по-другому. Ты потому так безумно влюблена, что и я влюблен точно так же. Другой причины для такой любви нет и быть не может. Один раз в жизни, говорят, такое случается с каждым, и я, клянусь Господом, начинаю верить в то, что это происходит и с нами.

— Ты назвал это курортным романом…

— Да-да, знаю, я чувствовал себя значительно умнее, выше тебя, крепче стоящим на ногах, верно ведь? Не дави на меня, Мардж, дорогая, не пытайся прижать меня к стенке, как бы тебе этого ни хотелось. Со мной такое не проходит. — Он опирался на перила террасы, прижимая ее к себе. Она почти физически ощущала, как тает ее решимость.

— Я не поеду на Запад. Останусь здесь. Я сделаю все, что ты потребуешь. Мне наплевать на все, кроме возможности быть с тобой. И ты это знаешь. Ты знал об этом с того самого момента, как поцеловал меня в первый раз.

Крошечная часть ее самой стояла поодаль и с любопытством наблюдала, как они снова слились в поцелуе, но теперь уже совсем другом. Оставшаяся, значительно большая ее часть тонула в страсти. Она как-то смутно подумала о том, что никогда раньше Ноэль не соблазнял ее, и вот теперь он это делает. Но она не могла сопротивляться. Ей этого даже не хотелось. Сладость его губ, касающихся ее губ, эта сладость, захлестнувшая все ее существо, смела весь ее опыт. Невинность ее испарилась. В одно мгновение, не успела она и глазом моргнуть, как барьер исчез, и вот она уже жаждала взрослого удовлетворения взрослого желания.

— Ладно, — прошептал Ноэль. — Так не годится. Пойдем. — Он вынужден был легонько потянуть ее. Он сделал это одновременно нежно и настойчиво, с приглушенным низким смехом.

— Куда?

— Ко мне.

— Нас будут искать.

Ноэль улыбнулся.

— Не к тебе, — сказала она.

— Почему не ко мне?

— Куда-нибудь еще.

— Ну, почему? Не будь ребенком.

— Уолли. Он… Это только перегородка. А он с другой стороны, под одной крышей с нами.

— Он пьян. К тому же он в любом случае спит как убитый.

Она отдалась напору его руки и сделала несколько шагов.

— Ноэль. — Она остановилась. До сих пор ее чувства были сконцентрированы на них двоих. Теперь же она вдруг увидела луну и звезды на залитом лунным светом голубом зеркале озера, услышала плеск воды где-то внизу террасы и — очень неясно — звуки продолжающейся вечеринки. — Ноэль, я люблю тебя. Все остальное мне безразлично. Вся моя жизнь может пройти, но этого ничто не изменит. Я люблю тебя, Ноэль.

Они поцеловались быстро, украдкой, слегка наклонившись друг к другу, как будто парочка, скрывающаяся от посторонних глаз в общественном месте. И рука об руку пошли вниз по ступеням, а затем через лужайку.

Прожектора и подсветки после полуночи были выключены. Темнота, покрывавшая лужайку, кое-где рассеивалась благодаря лампе, светившей с грубого деревянного столба. В призрачном свете этой лампы стремительно носились комары и ночные бабочки. Было удивительно тихо. Всплески воды в фонтане казались звучными и музыкальными, как будто это был водопад.

Они дошли уже до середины поляны. Шли молча, в одном ритме, с тихим счастьем в сердцах. Марджори так никогда и не смогла понять, что это было — что она увидела краешком глаза и что заставило ее взглянуть в сторону фонтана. Уже вглядываясь прямо туда, она все еще ничего не видела: пятно белого цвета или, скорее, желто-белого, только чуть-чуть отличающееся от пены на бурлящей воде, еле заметное в тусклом свете фонаря. Потом она заметила, что поверхность воды в фонтане как-то неровно рябила. Она сказала:

— Там что-то есть, в фонтане. Какой-то идиот уронил туда что-то большое… О Боже! — Она впилась ногтями в ладонь Ноэля. Желтый цвет был от желтого пляжного костюма, и ей показалось, что она видит, как этот костюм колышется под струями воды.

— В чем дело? — спросил Ноэль. Он посмотрел в том же направлении, что и она, и сказал пугающе напряженным голосом, разорвавшим тишину:

— О ГОСПОДИ!

Она побежала, и он побежал.

Самсон-Аарон лежал вверх лицом в длинном и широком бассейне. Его глаза и рот были открыты. Струи фонтана падали на лицо, и черты его казались смазанными. Тело его слегка выступало из воды, потому что бассейн был всего лишь пару футов глубиной. Но голова была скрыта под водой. Ноэль схватил его за плечи и придал ему сидячее положение прямо в воде, так, чтобы спиной он опирался на край бассейна. Голова Самсона-Аарона безжизненно упала набок. Глаза невидяще закатились.

— Дядя! Дядя! Боже мой, дядя! — Руки ее обвили его тело, проникая под мокрую насквозь одежду. Ее губы дотронулись до мокрого лица. — Ноэль, он холодный, он ужасно холодный!

— Я позову врача! — Ноэль побежал в темноту, вода с него текла ручьем. Марджори согнулась над большим, неловко лежащим телом, не обращая внимания на то, что платье ее погрузилось в воду. — Дядя, дядя! Господи, Самсон-Аарон! Дядя! Дядя! — Она прислонила его голову к своей груди. — Дядя, это Марджори. — Она горько плакала. — Вернись, дядя! Дядя!

Он не реагировал. Она нащупала пульс. В какой-то момент она всерьез запаниковала — ей показалось, что пульса нет. Но потом она услышала как будто слабое биение. Она не могла бы наверняка сказать, дышал он или нет. Его широкая грудь не поднималась и не опускалась — ну, разве что чуть-чуть. Но она заметила, что его губы теплые — гораздо теплее, чем лицо. Слезы все еще текли по ее щекам, но первое потрясение прошло. Она была почти спокойна, когда со стороны мужской половины лагеря послышался шум: голоса, топот бегущих ног. Виден был свет и проблески от фонарей. Она с обостренной ясностью замечала все вокруг — и запах примятой травы, и свет от луны, мерцавшей почти у нее над головой, и звезды, и зеркально лунную поверхность озера, и громкие всплески струй в фонтане. Все было такое знакомое, такое обычное — все, кроме того, что Самсон-Аарон, насквозь мокрый, сидел в фонтане по пояс в воде, тяжело привалившись к ее груди.

Доктор, плотный, почти полностью лысый молодой человек, прибежал в пижаме, с черным чемоданчиком в руках. За ним мчались два официанта, раздетые, в одном нижнем белье. Волосы у всех троих были взъерошены, и они выглядели заспанными и очень испуганными.

— Давайте вытащим его из воды, — сказал доктор, схватив дядину руку.

— С ним будет все в порядке? — спросила Марджори, приблизив свое лицо к лицу доктора.

— Как давно это случилось, вы не знаете? — спросил он вместо ответа, быстро и тщательно подготавливая все для укола.

— Может быть, сделать искусственное дыхание? — предложил один из официантов.

— Верно, давайте, — сказал доктор.

Марджори старательно пыталась вспомнить время, которое они с Ноэлем провели на террасе.

— Может быть, около двадцати минут назад он ушел с вечера. Может, чуть больше или меньше — нет, не больше! Даже двадцати минут еще не прошло.

Доктор закатал дяде левый рукав и сделал укол. Ноэль подбежал вместе с Гричем и еще несколькими людьми из персонала в тот момент, когда официанты делали дяде искусственное дыхание. Доктор склонился над лицом Самсона-Аарона, повернутым в сторону, безжизненным, с закрытыми глазами и слегка приоткрытым ртом, с прилипшими мокрыми волосами. Все молчали.

— Остановитесь. Вода не выходит изо рта, а воздух проходит свободно. Он не утонул.

— Доктор, как он? Что это, доктор? Что мы можем сделать? — произнесла Марджори.

Доктор взглянул на нее, и с его лица исчезло бесстрастное выражение, свойственное людям его профессии. Он был просто крайне напуганным полным молодым человеком.

— Марджори, все очень плохо.

Сердце у нее заколотилось от волнения. Она спросила:

— Он умер?

— Я могу попытаться сделать инъекцию адреналина прямо в сердце. Понимаешь, у него остановилось сердце.

— Сделайте все, что можете, доктор! — Она произнесла эти слова спокойно, она чувствовала себя центральной фигурой в этом скорбном круге людей, драматической фигурой в сцене. И еще она чувствовала, как ею начинает овладевать невыносимый смертельный ужас.

Доктор готовил инъекцию. В движениях его чувствовалась скованность. Марджори отвернулась, когда официанты приподняли дядю и обнажили ему грудь для укола. Она прикрыла глаза и привалилась всем телом к Ноэлю. Он поддерживал ее напряженной рукой.

Она услышала, как Грич спросил:

— Что еще мы можем сделать, доктор? Может быть, позвонить в больницу в Тетерсвилле? Они сделают все, что я им скажу.

— Если он сейчас очнется, ему понадобится прежде всего кислородная подушка, и… мне кажется, с ним очень плохо. Через минуту я скажу точно.

— А пока мы можем позвонить и сказать им, чтобы они были готовы.

— Хорошо, мистер Грич, — согласился доктор.

Грич поручил одной из девушек позвонить в госпиталь.

— Марджори, — позвал доктор. Она посмотрела на него. Он поднялся со своего места рядом с дядей и сейчас укладывал инструменты в чемоданчик. — Он когда-нибудь жаловался на боли в груди? Тошноту? Что-нибудь случалось у него с сердцем?

Она монотонно ответила на множество вопросов. Дядя, как и прежде, мокрый и неподвижный лежал на траве. К ней постепенно приходило понимание, что он и вправду умер.

— Его мучила жажда. Это было последнее, что он сказал. Ему ужасно хотелось пить, — проговорила Марджори.

Доктор посмотрел на Грича. Потом еще раз склонился над дядей, внимательно посмотрел на него. Затем выпрямился и снял стетоскоп.

— Марджори, мне очень жаль, но твой дядя умер. Наверняка это сердечный приступ. Он не утонул.