Атака Уолли привела Марджори в неописуемое смущение.

— Это неправда, это совершенная ложь! Ты говоришь это, только чтобы обидеть меня, ты, безжалостный негодяй! — говорила она, но в ее памяти лихорадочно проносились события последних недель, и обвинение Уолли вдруг соединило в логическую цепочку целый ряд ситуаций и разговоров.

— Да, я делала предложения, касающиеся освещения. Я отвечаю за это. Но…

— Марджори, я сам раньше был осветителем. Скажи, меня кто-нибудь видел на сцене во время репетиций? К тому же твои предложения далеко не ограничивались освещением…

На ее глаза стали наворачиваться слезы.

— Ну, если я вела себя столь идиотски недвусмысленно, почему же ты сомневаешься, что я его любовница?

— Я поверю в это только тогда, когда ты мне сама об этом скажешь. Ничто другое меня не заставит поверить в это. Он прав, говоря, что я романтик. По крайней мере во всем, что касается тебя.

Она топнула ногой.

— Я не желаю, чтобы нас хоть что-то связывало, ты слышишь? Надеюсь, в двадцать пять ты сочинишь свой шедевр, заработаешь семь миллионов долларов, получишь приз Пулитцера и сделаешь счастливой какую-нибудь девушку. Никогда больше не говори мне о своем колоссальном таланте! И не смей при мне поливать грязью Ноэля! Вообще, мне безразлично все, что ты говоришь, и не потому, что любовь лишила меня разума, а потому, что тебе всего лишь девятнадцать лет и ты еще ничего не понимаешь в жизни. Да, у тебя есть талант, но ты жалкий невежа во всем, что касается хорошего вкуса. Моя вина лишь в том, что у меня хватило наглости сказать тебе в лицо — ты сочиняешь пошлые вещи. И я не возьму назад ни единого слова, Уолли. Когда-нибудь ты мне сам скажешь спасибо; может быть, даже извинишься, если достаточно повзрослеешь.

Он умоляюще протянул к ней руки.

— Мардж, прошу тебя, поверь, я совсем не потому, что ты так отозвалась о моей работе…

— А теперь послушай, что я тебе скажу. — Она повысила голос. — Ноэль всегда прекрасно к тебе относился, и ты знаешь это. Он во всем помогал тебе, восхвалял тебя до небес. По мере того как рос твой опыт, он давал тебе все более сложные задания. Он не боится тебя и не завидует тебе… Ноэль будет рад больше всех, если к тебе придет успех в «Южном ветре». А ты… ты способен его видеть лишь сквозь пелену своих амбиций и ревности. И тебе так вскружил голову твой небольшой успех вчера вечером, что после нескольких рюмок все это вылезло наружу. Послушай, Уолли, я не так уж слепа, как ты думаешь. Ноэля испортили его красивая внешность и обаяние. И я прекрасно знаю о его былых похождениях. Но несмотря ни на что, он одним взмахом пера создает гениальную музыку, он поставил в «Южном ветре» изумительные шоу, он преуспел во всем, за что бы ни брался. Даже моя мама, которая опекает меня, как банкир свои миллионы, полюбила его. Она еще не знает о «Принцессе Джонс». И если «Принцесса Джонс» не станет сенсацией, а я думаю, что станет, то следующая пьеса, которую он напишет, уж непременно. Ничто не остановит Ноэля Эрмана, если он по-настоящему берется за…

— Твоя мама… полюбила Ноэля? — прервал ее Уолли дрожащим голосом. — Это правда?

— Поверь, я бы не взяла на себя труд лгать тебе.

Уолли закурил другую сигарету, сгорбившись и пряча ее в руках, как школьник. Он сел на камень. Плечи его согнулись, большая голова упала на грудь, челка черных волос закрыла лоб.

— Видит Бог, все это могло быть правдой, Мардж: что меня ест зависть, что я неуклюжий, вульгарный тип, что я ехидничаю над Ноэлем и оскорбляю тебя, лишь потому что перебрал рома. Лучший способ завоевать тебя, не так ли? О Боже! — Он уронил голову на ладони.

Она почувствовала, что должна как-то утешить его. Конечно, он изобразил ее попытки давать советы на репетициях как деспотизм ужасной гарпии, но она знала, какие злые языки у актеров труппы, и теперь решила быть начеку.

— Уолли, пожалуйста, не бери в голову! Ты не представляешь, какой трудный был у меня день сегодня! — Она положила ему руку на плечо. — Знаешь, ты наговорил мне много обидных слов, но я по-прежнему люблю тебя и восхищаюсь твоими работами.

Он взял ее за руки.

— Марджи…

Она наклонилась, поцеловала его и рассмеялась:

— А лилии-то нет! Ну что, Принц Лягушка? Почему ты не превращаешься? Ты же обещал!

Он с трудом поднялся.

— Теперь ты видишь, что я лгал тебе. Я не смогу превратиться. Я был, есть и навсегда останусь только лягушкой, вот и все.

— Неправда. Ты будешь медленно, но неуклонно превращаться и лет через десять станешь прекрасным принцем…

— Мне нужно помочь установить прожекторы. Спасибо за беседу. Я этого не забуду.

На ужине при свете факелов присутствовал сам Самсон-Аарон. Он поглотил неимоверное количество чили с рисом и энчиладо, смеясь над протестами Марджори. Его рука покоилась на бутылке виски, и он наполнял стакан Ноэля и свой собственный, как только они пустели. — Что, моя маленькая королева, ты хочешь быть похожей на Милтона? — хохотал он, и его красное лицо горело в рассеянном желтом свете. Марджори попыталась убрать от него подальше бутылку. — Фиеста есть фиеста, не так ли, мистер Эрман? — Ноэль не переставая смеялся над потоком его еврейских шуток и афоризмов (Марджори удивлялась, как он мог их понимать).

Самсон смеялся вместе со всеми. Когда стали петь мексиканские песни, он быстро схватывал мелодию и подпевал вместо слов свое «да-дидли-да». Через некоторое время Марджори перестала беспокоиться и от души веселилась в странной компании. Маленький столик Ноэля располагался возле фонтана, на самой вершине отлогой лужайки, чтобы видеть, как проходит ужин. Из-за шума разноцветных брызг, наполнявших воздух влагой и свежестью, приходилось говорить громче.

Ощущение, что все происходящее ей снится, почти полностью захватило Марджори. С одной стороны струились водопады, становящиеся то красными, то зелеными, то синими, то белыми; с другой — вытянулся ряд столов, освещаемых колыхающимся светом. Под черным небом со сверкающими звездами сидели и ели экзотические блюда слева Ноэль в своем сомбреро, желтом костюме и коричневом гриме; справа дядя в своих невероятных светло-лиловом трико и сиреневой шляпе с помпоном. Все ее тело пронизывало странное смешанное чувство легкости и боли, не покидали покалывание в руках и звон в ушах, душевная и физическая усталость и вместе с тем дерзкое, пьянящее желание участвовать даже в большом безумстве. Все эти чувства вихрем бушевали у нее внутри, и, получая странное наслаждение от происходящей фантасмагории, ей одновременно хотелось, чтобы все это продолжалось как можно дольше, и чтобы она уже с ясным рассудком проснулась серым утром в понедельник, и ничего серьезно плохого не случилось бы.

Бой быков не удался. Его было плохо видно, несмотря на свет прожекторов: мешали столы, да и большинство гостей пребывало в оцепенении от пережитых событий дня, еды и напитков. К тому же эту шутку повторяли в третий раз. Дядя вернулся к столу, тяжело дыша. С него градом катил пот, он был бледен, но улыбался.

— Здорово, да?

Ноэль и Марджори стали уговаривать его пойти в домик, чтобы принять душ и переодеться, и, к ее удивлению, он согласился.

— Большая честь для простого посудомоя, — он никак не мог отдышаться, — почему бы и нет? Спасибо, мистер Эрман. — Он исчез в темноте.

Марджори и Ноэль посмотрели друг на друга. Ноэль сказал:

— Я думаю, мы могли бы обойтись и без этого. Но это здорово помогло.

— Конечно, — согласилась Марджори.

Над черной водой озера засверкали и захлопали вспышки фейерверка, раскрывающиеся разноцветными бутонами.


Лето прошло.

Настала наша последняя ночь.

Слышишь? Это вальс «Южного ветра».

Перед тем, как расстаться,

Наши влюбленные сердца

Соединятся в вальсе «Южного ветра».

Ноэль сидел за пианино. Уже без грима, в черном свитере с высоким воротом он выглядел бледным, но необыкновенно молодым и красивым. Марджори, одной рукой обняв дядю за талию и с бокалом шампанского в другой, очарованная этой вечеринкой среди множества разукрашенных декораций, картонных камней и деревьев, клубков веревок и электрических кабелей, осветительных ламп, чувственно покачивалась в такт музыке. Труппа, оправившаяся от усталости с помощью дешевого калифорнийского шампанского, поставляемого Гричем, сгрудилась вокруг репетиционного пианино: полусгнившей развалины без крышки, с прожженными сигаретами клавишами и дребезжащими молоточками. Металлические звуки пианино усиливали прекрасную меланхолию нового вальса Ноэля:


Время властно изменить нас, разлучить нас,

И любовь может не сбыться,

Но невзирая на время и расстояние,

Наши сердца будут вместе

Каждый раз, когда мы услышим

вальс «Южного ветра».

Послышался одобрительный шепот и короткие аплодисменты.

— Это чудесно, Ноэль, — сказала Адель.

— Это вульгарная базарная вещь для финала «Трудового дня», — поправил Ноэль, пробегая пальцами по клавишам, — думаю, что выжмет из публики пару слез. — Он проиграл песню еще раз. Звенящая, печальная мелодия глубоко тронула Марджори. Она не была согласна с Ноэлем, что музыка вульгарна. Несколько актеров подпевали, покачивая в такт головами.

— Она чудесна, — сказал дядя, обращаясь к Марджори, — только немного грустная. Я больше люблю веселые песни. — Он наскоро побрился перед тем, как прийти на вечеринку, и на его полном лице виднелись полосы пудры.

— Устал, дядя?

— Побуду еще немного, потом пойду. Отличная вечеринка: молодежь…

— Хочешь еще шампанского?

Он улыбнулся: