Герман Вук - Марджори

— Мы просто стареем, Арнольд.

— В наши дни рассказывали анекдоты о свахах, помогающих познакомить жениха и невесту. И теперь все так же, по старой схеме: она встретит подходящего ей парня, произойдет объяснение; ну а дальше все ясно…

— С той старой схемой у тебя вообще не было бы проблем с Марджори, — резко ответила мать.

Отец улыбнулся и с некоторой долей лукавства посмотрел на нее. За более чем двадцать лет их совместной жизни мистер Моргенштерн впервые столкнулся с проблемой сватовства своей дочери-еврейки, и это болью отозвалось в его сердце.

— Я только хотел сказать, что эта новая система весьма странная. Нам дорого обойдется твое стремление ввести ее в лучшие дома. А однажды вечером, на танцах, что сможет помешать ей влюбиться в какого-нибудь обаятельного дурака из плохой семьи? И это будет конец всем нашим планам. Помнишь того, первого, в лагере? Ей тогда было всего тринадцать! Тот Бертрам…

Мать скривилась:

— У нее сейчас больше здравого смысла.

— Ума у нее действительно прибавилось. А это разные вещи. И разума у нее не больше, чем тогда. Может, капельку больше. И что касается… ну… с точки зрения традиций… как это делалось в наше время… — Он не докончил фразу и поглядел в окно.

— Все это, — с трудом произнесла мать, — лишь потому, что девочка учится ездить верхом? Не забывай об одном. Она все равно выберет того, кого полюбит. Того, кто ей нравится, а не того, кого выберем мы. И это правильно.

— Она выберет, кого хочет? — удивленно спросил отец. — В этом мире? Она получит того, которого заслужит.

Надолго воцарилась тишина. Отец допил кофе, взял газету и пошел в гостиную.

— Вот мы и приехали, мисс. — Такси остановилось перед зданием Академии верховой езды Клуба охотников, недалеко от ворот с вывеской из белой жести, на которой была нарисована маленькая лошадь гнедой масти. Запах лошадиного пота и навоза ворвался в такси. Она услышала топот копыт. Таксист, обернувшись назад, заметил ее новый костюм для верховой езды и неуверенный взгляд. Он ухмыльнулся, обнажив желтые лошадиные зубы:

— Вперед, малышка. Желаю долгих лет жизни.

Марджори смерила его высокомерным взглядом и дала двадцатипятицентовик на чай, чтобы доказать, что она аристократка, которой нравятся лошади. Зажав нос платком, она поднялась вверх по склону, усыпанному опилками вперемешку с навозом. Марджори шла, чуть-чуть выворачивая ступни ног внутрь, дабы избежать неуклюжей утиной походки; она заметила, что другие девушки в костюмах поступают точно так же.

Розалинда Грин, коренастая, немного сутулая девушка, вразвалку вышла ей навстречу из темной конюшни. Она была в новом костюме отвратительного оливкового цвета:

— Привет! Мы уже не надеялись, что ты придешь. Лошади давно готовы.

— Извини за опоздание, — сказала Марджори и пошла вслед за Розалиндой вдоль длинного ряда стойл, в которых лошади пофыркивали, топтались на месте, позвякивали подковами и громко ржали.

Две эти девушки познакомились в лифте Эльдорадо. Розалинда, которая была старше Марджори на полтора года, являлась успевающей студенткой группы «А», но у нее напрочь отсутствовало чувство юмора, и она не имела успеха на танцах и вечеринках. Розалинда могла бы просто возненавидеть Марджори за ее тонкую талию, за изящной формы лодыжки и бесконечную болтовню. Но она была так уверена в собственном превосходстве, что могла ей это простить. Розалинда родилась на Сентрал-Парк-стрит; она училась на предпоследнем курсе в Бернарде и была помолвлена с неким Филом Бойхэмом, сыном известного врача-кардиолога. Ей нечего было бояться умной, симпатичной, слегка честолюбивой девушки из Бронкса, ничем, в общем-то, не примечательной второкурсницы из бесплатного государственного Хантеровского колледжа. Розалинда искренне опекала Марджори. Марджори мирилась с этим покровительством, так как Розалинда могла ввести ее в общество Колумбийского колледжа. Они провели вместе уже сотни часов, болтая об одежде, прическах, косметике, машинах и мальчиках. Марджори потеряла контакт со своими подружками в Бронксе и не нашла приятельниц в Хантере. Розалинда была сейчас ее лучшей подругой.

— Вот она, Джефф! — крикнула Розалинда.

В самом дальнем конце конюшни пять лошадей — очень больших, нетерпеливых и довольных предстоящей прогулкой — становились на дыбы, били копытами в свете электрической лампочки. Джефф, загорелый, невысокого роста грум, в смятых бриджах и потертых ботинках, стоял среди животных, подтягивая подпруги и отдавая команды Билли и Сэнди, которые седлали своих лошадей. Он угрюмо взглянул на Марджори и произнес:

— Насколько хорошо вы можете держаться в седле, мисс?

— Не совсем хорошо, — быстро ответила Марджори.

Добрый свет на мгновение вспыхнул в глазах грума:

— Для вас нормально. Многим они не нравятся и тогда… Тпру, тупой ублюдок! — Он ударил кулаком по ребрам танцующей лошади.

Фил Бойхэм сказал:

— Это моя лошадь. Не бесите ее. — И с этими словами он плюхнулся на пыльную скамью рядом с девушкой Сэнди, Верой Кешман, привлекательной блондинкой-второкурсницей из Корнелла, которая выглядела вялой и раздраженной.

— Дай ей Черную красавицу, Джефф, — сказал Сэнди, подмигнув и улыбнувшись Марджори. Сейчас он быстро и умело обращался с конской сбруей. Его бриджи полиняли, а ботинки выглядели немногим лучше, чем у грума. Костюмы остальных наездников были почти такими же новыми, как и костюм Марджори.

— Дайте мне самую смирную лошадь, какая только у вас есть, — попросила Марджори. — И угостите ее таблеткой снотворного перед началом поездки.

Сэнди засмеялся.

Билли Эйрманн, краснощекий и вспотевший, возился со стременами, болтающимися под брюхом лошади. Вдруг, яростно рванув стремена на себя, он умудрился развязать все, над чем трудился до этого, и упал на пол, прямо под лошадь, а седло и стремена с грохотом свалились на него сверху. Грум с презрением взглянул на парня, подобрал седло и поставил Билли на ноги.

— Я-то думал, мистер, что вы можете сами справиться со всем этим. Ведь так вы, кажется, говорили?

— Научите меня делать это, как-нибудь, — задыхаясь произнес Билли, вытирая навоз с лица и отряхивая жакет.

— Только, пожалуйста, мистер, не в воскресенье, когда и так работы по горло. — Джефф закинул седло на спину лошади, а Билли, еле волоча ноги, потащился к скамье и упавшим голосом обратился к Марджори:

— Вот видишь, Марджи, как бывает…

Марджори, про себя посмеивающаяся над ним, подумала о том, какое же это несчастье, что из всей толпы знакомых именно Билли так привязался к ней. Единственным отличием Билли от остальных молодых людей было то, что отец его являлся главным судьей Верховного суда, и имя его, казалось, чаще других мелькало на бланках благотворительных нью-йоркских организаций. Сначала, во время знакомства с ним и полдюжиной других парней в квартире Розалинды, он произвел на Марджори сильное впечатление, когда она узнала, кто его отец; но вскоре она поняла, что он — всего лишь добродушный болван, в котором ничего нет от достоинств его отца. Все же он был из Колумбийского колледжа. И именно он пригласил ее на танцы прошлым вечером. И когда он проходил мимо, обдав ее запахом навоза, от которого она задохнулась и отступила на шаг, она улыбнулась.

Джефф критически посмотрел на нее, когда закреплял седло на лошади Билла, и произнес:

— Мне пришла идея, мисс. Дать вам Очаровательного принца… Эй, Эрнест! Приведи-ка сюда Очаровательного принца.

Марджори спросила:

— Он спокойный?

— Самый спокойный из всех живых созданий.

Чернокожий мальчик в джинсах лениво прошествовал из дальнего конца конюшни в другое стойло.

— Очаровательный принц выходит! — прокричал он.

Через минуту или две он начал выводить лошадь; именно начал, а не вывел, поскольку процесс этот продолжался довольно долго. Не потому, что животное не слушалось его. Конь вышел вполне охотно. Это походило на то, как если бы негр отвязывал животное от большой катушки с намотанной на ней веревкой внутри стойла. Это было на редкость длинное и огромное живое существо, равных по величине которому Марджори едва ли встречала за всю свою жизнь. Теперь уже можно было видеть его заднюю часть с хвостом, неторопливо помахивающим из стороны в сторону.

Животное оказалось не только огромным, но и какой-то особенной масти: оно было все покрыто мелкими красноватыми крапинками. Мальчик-негр забросил ему на спину седло и подвел его к Марджори. Конь нагнул голову, кивая Марджори. Его морда, как и любой другой лошади, по мнению Марджори, выражала самодовольную тупую враждебность.

— Как называете вы такой цвет? — поинтересовалась она у грума.

— Цвет не имеет абсолютно никакого значения, — ответил Джефф, сплевывая табачную жвачку. — Этот конь — порождение бога и дьявола, спокойный жеребец от миролюбивой кобылы.

— В его спокойствии я как раз сомневаюсь.

— Да он же чалый.

Чалый! Это слово вызвало в ее воображении широкие равнины Запада и топот летящих копыт.

— Эй, народ, седлай лошадей, — крикнул грум. Он придерживал стремена, в то время как Марджори пыталась вскарабкаться на лошадь, но так и не смогла. Это создание было таким здоровым, как та старая кобыла, на которой она ездила в манеже. Она беспомощно оглянулась вокруг, стоя одной ногой в стремени (бриджи при этом на ее бедрах натянулись). Сэнди Голдстоун, усмехаясь, подошел к ней, схватил другую ногу и перебросил через седло.

— Спасибо, — еле слышно пролепетала она.

— Ну как, стремена нормальной длины? — спросил Джефф.

— Да, все абсолютно нормально.

Грум отошел от нее и оседлал свою лошадь, цвета кофе с молоком. И как раз в это мгновение Марджори осознала, что стремена буквально болтаются у нее под ногами, а носки ее ног едва касаются их.