Марджори улыбнулась:

— Вы с мамой так часто говорили об этом «сноле», что, мне кажется, запомнила.

Мистер Моргенштерн тряхнул головой и сбросил сомбреро:

— Солнце хорошее. Немного солнца в лицо не повредит мне.

— Папа, почему ты не берешь отпуск? Ты выглядишь усталым. И ты такой бледный.

— Твоя мать тоже любит это повторять. Вы обе правы.

Он наклонился вперед, упершись локтями в колени и медленно крутя сомбреро в руках. Марджори вдруг вспомнила Джорджа Дробеса и его коричневую шляпу. Джордж как будто выплыл из отдаленных времен ее «снола». Отец произнес:

— Скажу правду, Мардж, два-три дня безделья приводят меня в изнеможение.

— Ты должен научиться распределять обязанности, папа. Для твоей же пользы, тебе это нужно.

Он мрачно усмехнулся:

— Ну, я смотрю на это так. Сет слишком ленив, чтобы стать доктором в конце концов. Через семь лет он будет заниматься бизнесом, тогда я смогу не напрягаться. Что такое семь лет?

— Боже мой, папа, через семь лет мне будет двадцать семь. Древность.

— Ну, тебе виднее. Время летит, не успеешь оглянуться. Я надеюсь, к тому времени у тебя будет двое детей. Чем раньше заведешь их, тем лучше. И чем больше, тем лучше. Марджори, пока я жив, скажу одну вещь. Я хотел бы тебе посоветовать: заводи детей!

Она засмеялась:

— Это потому, что у тебя такие хорошие?

— Нет, потому, что это истина. Ничто в жизни не стоит большего.

— Ну, тогда все бессмысленно, не так ли? Ты растишь детей, с тем чтобы они могли вырастить детей, которые также будут растить детей, — к чему это все?

— Да, да, милая. Когда-то я говорил так же. Но, родив первого ребенка, ты поймешь это.

Она произнесла нетерпеливо:

— Если все так, как ты сказал, почему ты не можешь объяснить прямо сейчас? Пока это меня волнует: дети могут стать помехой до того, как мне не стукнет тридцать. К тому времени я наверняка буду готова вычеркнуть себя из общества и стать родильной машиной. (Эту фразу Мардж позаимствовала у Ноэля — она показалась ей удачной). Но до этого я хочу получить от жизни все заслуживающее внимания. Любой идиот может рожать детей. Они все и занимаются этим, как кролики.

— Я понял, — медленно кивнул отец.

Он взгромоздил сомбреро на макушку. Отец привел ее чувства в абсолютное смятение. Он выглядел странно в этой глупой шляпе и простом черном купальном костюме, обтягивающем отвисший живот, с такими тонкими конечностями и бледной кожей. Только его лицо было знакомым. Оно немного походило на то, каким было после бани. Инстинктивно ей хотелось отвести глаза.

— Скажи мне, Марджори, что является стоящим в жизни?

— Хорошо. Я скажу. Развлечения. И любовь. И красота. И путешествия. И успех. Боже мой, много в жизни стоящего, папа!

Марджори было непривычно говорить с отцом откровенно о самой себе, как будто на его месте был Ноэль Эрман или Маша Зеленко. Это напоминало болтовню с новым другом, когда она не была уверена, что ему можно доверять. Но ей нравилось это.

— Прекрасная еда заслуживает внимания, лучшие вина, любимые места, лучшая музыка, лучшие книги, лучшее искусство. Стремление к чему-то хорошо известному, важному, требующему раскрытия всех моих способностей, вместо превращения в ничтожную миллионную часть человеческого стада! Дети, несомненно, ценность, если я живу и не гожусь на что-нибудь большее. О, не пойми меня превратно, папа.

Ее тон смягчился, поскольку отец выглядел побежденным.

— Я уверена, что полюблю их сразу, как только они будут у меня, и все мои ценности поменяются, и я соглашусь остепениться, и буду надоедать моей дочери наставлениями, чтобы она была хорошей девочкой и мыла уши, и не висела на телефоне, как моя мама. Но, папа, подумай над этим. Это самое лучшее, кем я могла бы стать? Взгляни на меня! Я только начинаю. Я совершенно не гожусь ни на что другое? Должна ли я поскорее стать матерью?

— Я думаю, твоя мать была очень счастливой женщиной, — сказал мистер Моргенштерн, откашливаясь. — Ты считаешь, что ей было скучно? Поговори с ней.

— О, папа, мне поговорить с ней? Ты знаешь, это бесполезно.

— Она находчивая женщина. Тебе может не нравиться кое-что в ее поведении, но…

— Послушай, я люблю ее, папа. Но я не могу разговаривать с ней. Я никогда не могла и не смогу сделать это. Мы две кошки в одной сумке, и этим все сказано.

— Это очень плохо. Она многое могла бы рассказать тебе, многое. — Он снова натянул шляпу на голову: — Погрести еще?

— Зачем? И так хорошо, подрейфуем.

— Как ты намереваешься получить те прекрасные вещи, о которых говорила, милая?

— Играть в театре. Тебе это известно.

— Это очень ненадежное занятие. Большинство артистов голодает. — Он засмеялся: — Богатый муж — лучший шанс.

— Может, я буду исключением из большинства. Я могу попробовать.

Помолчав, он сказал:

— Ну, это очень интересно. Мы должны чаще делиться мнениями, вот так, как сейчас.

— Да, непременно, папа.

— Скажу тебе, Марджори, многое из того, о чем ты говорила, стоит иметь, возможно, я не до конца представляю. Ты более образованна, чем я. Музыка, книги, вино, искусство, все это, скажу тебе, мне кажется, неплохо, если ты счастлива, но если ты несчастна, от них мало пользы. Главное — это счастье. Любовь, конечно, я согласен с тобой. Но любовь предполагает детей, именно так, как я и говорил.

— Необязательно, папа, вспомни католиков.

Она увлеклась непослушанием и немножко смутилась, когда он покраснел.

— Да, Марджори, ты знаешь много, я в этом убедился. Я рад, что ты так хорошо образована. Только, если ты по-настоящему любишь, то хочешь их, вот в чем дело.

— Ну, в этом мы расходимся, папа. Существуют разные виды любви.

Отец вставил весла в уключины и начал медленно грести. Глядя на свои движущиеся руки, он снова заговорил:

— Относительно путешествий: в этом что-то есть. Как только появятся дети, ты не сможешь путешествовать. Нет. — Он помолчал. — Довольно странно, мы говорили с твоей матерью об этом прошлой ночью. Мы не могли уснуть. Мы… ну, ты знаешь, мы беседовали. Мы говорили, что ты еще нигде не была. А посещая бесплатный колледж, ты позволила нам сэкономить примерно тысячу долларов. Поэтому, ну, такая идея, тебе хочется путешествовать? Думаю, мы сможем это организовать. Мы не так бедны.

Он повернул лодку так, что яркое солнце било ей прямо в глаза. Она, щурясь, смотрела на него и хмурила брови:

— Что все это значит? Нравится ли мне путешествовать? Да, я мечтаю об этом.

— Ну, если ты хочешь путешествовать, то почему бы и нет? — ответил он поспешно. — Возьми шесть-семь сотен долларов, съезди на Запад. Калифорния, Йеллоустонский парк, Большой каньон. Ты достаточно взрослая для самостоятельного путешествия. Ты встретишься со множеством разных интересных людей.

— Папа, я… — Она заикалась и смеялась. — Это настолько неожиданно, что верится с трудом… с голубых небес… зачем… спасибо. Может, мне лучше было бы получить это в письме…

— Не волнуйся. Это то, что ты заслужила, и ничего более. Мама сказала, шесть-семь недель перед началом занятий в колледже. Ты могла бы совершить чудесное путешествие, и еще…

— Что еще?! — Она пристально посмотрела на отца, но он не отводил взгляда от весел. — Вы же не собирались в поездку этим летом.

— Дорогая! Время для поездки выбирается тогда, когда выпадает случай.

— Но я же работаю, отец, у меня здесь работа. Я полагала, что вы имели в виду следующую весну, когда я закончу колледж.

— По словам твоей матери, Грич не платит тебе.

— Да, ты прав… Но мне нравится здесь. Прямо вот так, сорваться и пуститься в путешествие, сейчас, когда я… однако это безумная идея.

— Понимаешь, мы с мамой все обговорили, и таким образом возникла мысль о поездке, тем более что ты сама упомянула об этом… — его голос утих.

После недолгого молчания Марджори холодно спросила:

— Что, мать не могла сказать мне об этом сама? Почему она поручила это сделать тебе? — Он посмотрел на нее из-под седеющих бровей. Под глазами у него были большие темные круги.

— Какая разница, кто это сделает?

— Она, должно быть, действительно ненавидит Ноэля, если хочет расстаться с семьюстами долларами.

— Марджори! Пожалуйста, не думай, что мы пытаемся…

— В чем же дело? Отец, Ноэль — сын судьи Эйрманна, не так ли? «Как же высоко она хочет взлететь!» Так ты думаешь? Я просто прыгать должна от радости? Не хочу этим сказать, что отношения между нами ничего не значат для нас, но…

— Я думаю, что он очень умный и приятный юноша; так же считает мать.

— О, папа, скажи мне наконец, пожалуйста, о чем идет разговор? Если не ты, то мать это сделает рано или поздно со своей дипломатией парового молота. Что она имеет против него? Имя Ноэль? Ему оно также не нравится. Возможно, вскоре он избавится от него.

— Мать вспомнила некоторые вещи, Мардж. Мне трудно объяснить, дорогая…

— Продолжай же!

— То, что Белла Клайн рассказала ей, услышанное от Зигельманов. Я ничего не имею против этого человека, но если все это правда, а я в этом уверен… то он тебе не пара. Он, понимаешь, ковбойского типа парень, путавшийся с Бог знает сколькими девчонками и даже замужними женщинами. Я не хочу сказать, что он плохой, но он какой-то ленивый. Со всеми его способностями и талантами он не сделал ничего. Он спит целыми днями и пишет песенки только тогда, когда его заставляет голод. Он даже не общается со своим отцом. Говорят, что он атеист.

— Он не атеист. Он верит в Бога. Он сам так сказал мне.

— Марджори, я полагаю, ты не собираешься сказать мне, что религиозный человек мог бы вести такой образ жизни?