— Говори, не тяни! — Сергей понял, что весь этот разговор начат не зря.

— Ты помнишь, что я тебе сказала, что номер машины той женщины подмосковный?

— Ну, помню! — В сердце Сергея внезапно возникла слабая надежда.

— А ты его посмотрел тогда, тот номер?

— Нет! — Он действительно потом здорово ругал сам себя, что не удосужился взглянуть сразу на тот небольшой ряд букв и цифр.

— Вот то-то и оно! — В голосе Марины уже торжественно звучал свадебный марш. — А я вот запомнила! И не только запомнила, а придя в комнату, тут же и записала! — И Марина показала ему беленький клочок бумаги.

— Записала? Не врешь? Дай сюда! — Сергей не знал, как ему благодарить Марину.

— Просто так не отдам! Целуй крепко, кому говорю!

— Да я не просто тебя расцелую! Я тебя три раза вокруг всего пансионата на руках пронесу! — заорал Сергей, выхватывая из ее рук заветную бумажку, которой она дразнила его. Но на самом деле, оставив Марину, тут же побежал в свой номер за сумкой. Из ворот друзья выехали друг за другом.

— Ты домой? — крикнула ему через открытое окно своей машины Марина.

— Нет, в ГИБДД! — проорал Сергей и, надавив на газ, оставил их далеко позади себя.

— Зачем ему на ночь глядя в ГИБДД? — удивился Алексей, краем глаза кося на Марину.

— Пусть там знакомых поищет, пригодятся! — ответила ему жена и кокетливо поправила прическу. — И между прочим, Алешенька, мне пора покупать новое платье! — сказала она.

— По какому случаю? — удивился муж.

— Кажется мне, — ответила Марина, ласково целуя его в щеку, — что в скором времени мы будем приглашены на свадьбу. А к такому торжественному мероприятию всегда надо готовиться заранее! — И Марина с чувством выполненного долга пристегнула ремень безопасности и закрыла глаза, собираясь продремать всю оставшуюся до дома дорогу.


2003 г.

ПОЕЗДКА В ЧУЛКОВО

Восемьдесят километров в час — приличная скорость для зимней дороги. Был вечер, машины встречались редко. Снег бился хлопьями в ветровое стекло. Двое в этой машине молчали. Мужчина следил за дорогой. Женщина рядом откинула голову на спинку сиденья и как будто дремала. Вдоль салона лежали яркие горные лыжи. Стаявший с них снег расплылся мокрым пятном и холодил мужчине ноги.

— Ты опять лезла на самый верх, — наконец сказал он. — Там был один лед. Выпендривалась перед тем парнем в синем костюме?

— И перед тем, что в зеленом, — тоже, — не открывая глаз, лениво ответила женщина и протянула руку, чтобы включить музыку.

— Не включай. Меня это отвлекает. И так ни черта не видно. — Его лицо было напряжено. Она видела, что он сжал губы.

— Ты лучше сбавь скорость, с музыкой так приятно ехать! Какой-нибудь мягкий фокстрот или джаз…

Он посмотрел на нее с нескрываемой злобой:

— Ты можешь слушать музыку?

На миг она будто окаменела. Но быстро взяла себя в руки.

— Я помню. Полтора года ровно. Тогда было лето… — Она помолчала. — Если тебе неприятно, я не буду включать приемник. Но мне хотелось бы, чтобы ты знал… — Она специально сделала паузу, и, хотя голос ее был все так же негромок, он звучал твердо. — Я вполне могу слушать музыку. И сегодня, и завтра. И послезавтра тоже.

Он не повернул головы, а потому не увидел, что в белесом свете дорожных фонарей ее лицо выглядит как печальная маска. Не первый раз они в эту зиму возвращались вечером из Чулкова. Не первый раз играли этот спектакль.

По утрам на горе светило яркое солнце, радовало глаз разноцветье лыжных костюмов, слышались звуки подъемника и шуршал под лыжами снег. Его пласты, как вода из-под моторной лодки, ровными дугами ложились по следам хороших лыжников.

На берегу никогда не замерзающей реки люди жарили шашлыки, пили глинтвейн из пластмассовых стаканчиков или традиционно пропускали «по маленькой», хохотали. Из динамиков разносилась веселая музыка. Восторженно визжала детвора с санками, завистливо смотрели вверх те, кто пришел на прогулку пешком. Короток был зимний воскресный день — незаметно красное солнце быстро скатывалось за реку, и машины разъезжались по раздолбанной старой дороге, по колеям, заполненным тяжелым мокрым снегом. Лыжники махали друг другу на прощание, беззлобно матерились, выталкивая завязшие машины. Водители облегченно вздыхали при выезде на шоссе. Гудели мышцы. Женщины вспоминали о домашних делах. Воскресный день был окончен, все спешили домой.

Они всегда уезжали позднее всех. Служители уже выключали подъемники, кидали в машины обледеневшие валенки и принимали «на посошок», а они еще сидели в своей машине на опустевшей стоянке, смотрели на реку, пили кофе из термоса, ели бутерброды с запеченным сыром. Им некуда было торопиться. Дом их был пуст.

— Как же так? Почему? — Он опять травил ее душу вопросами. Он и катался с окаменевшим лицом, благо под широкими и плотными лыжными очками оно от этого казалось еще более мужественным. Она, напротив, улыбалась.

«Мне не за что испытывать угрызения совести, вся моя душа нараспашку!» — словно говорила ее улыбка, сияющая чужим и знакомым, собакам и детям. Они были красивой парой. И ездили сюда, потому что никто здесь не знал их тяжелую тайну. И только дома или в машине, когда они были одни, как сейчас, ее лицо застывало, как маска Пьеро, а он давал волю эмоциям.

— Тот «чайник» в синем костюме чуть не сломал из-за тебя ногу, — опять сказал он. — Пытался повторить твои дурацкие пируэты с бугра на бугор.

— Ты заметил? — обрадовалась она. — В этом году я сильно прибавила, И в скорости, и в умении.

— Настолько, что совершенно забыла о безопасности! Если ты проломишь себе башку, а я буду сидеть по больницам рядом с тобой, кто тогда будет зарабатывать нам на жизнь?

— Не ревнуй! — сказала она. — Я катаюсь прилично. Но мне приятно, что ты проявляешь ко мне интерес! Трудно все время терпеть рядом постную физиономию.

— Тебе приятно. И только. Ты никогда никого не любила.

Поворот был под сорок пять градусов, и машину слегка занесло.

— Смотри на дорогу и не неси ерунду! — Она чуть встревожилась, хотя это был не первый подобный разговор.

— Почему же так получилось? Не с теми, не с другими, а именно с нами? И с нашим сыном… — Голос его задрожал.

— Опять? — Она разозлилась. — Если ты не можешь не закатывать истерики за рулем, тогда давай я поведу машину!

Он помолчал, а потом, повернув к ней голову, глядя прямо в глаза, заорал:

— Потому, что ты его не любила!

— Ну замолчи, — попросила она.

Боже, как ей надоели эти скандалы! Как она могла его убедить в своих чувствах?

— Я любила его. Ты знаешь это не хуже меня. Но я больше не могу думать об этом! Если ты не перестанешь, мы во что-нибудь врежемся! А я хочу жить! Наконец-то жить после стольких лет мучений. Ты забыл, что это были за годы?

В ее голосе слышались мольба и отчаяние. Она наклонилась вперед, и теперь они оба сидели напрягшись, упрямо глядя вдаль на дорогу, по которой неслись вихри снега.

Он прибавил скорость.

— Тише! Снег метет! Или давай заедем куда-нибудь, посидим… Может быть, метель стихнет!

Он гнал вперед, судорожно сжимая в руках руль.

— Очевидно, ты хочешь меня убить!

— Ты просто шлюха! Не мать! Как ты можешь кокетничать с мужиками, когда наш сын погиб!

— Останови машину! Я выйду!

Он затормозил. Метель разыгралась с такой яростной силой, что перед глазами стояла сплошная снежная пелена. Машин больше не было на дороге. Они стояли на обочине одни среди поля. Фары без толку пялились в черноту ночи. Предстояло преодолеть десять километров. Она побоялась идти в своем синтетическом легком костюме и заплакала.

— Какой же ты подлец!

— Я?

— Ты! Где ты был, когда еще восемь лет назад я тебе говорила: «С нашим сыном творится неладное! Посмотри, какие у него друзья! Где он ходит?» Что ты сказал мне в ответ? «Все были такие. Вырастет — поумнеет!» Он вырос. Но умнее не стал. Когда в седьмом классе он начал открыто пить и курить, что сделал ты? Сказал: «Такой возраст! С кем не бывает!» И уехал в командировку. На семь месяцев. Оставил меня с ним одну. А он напялил дурацкий шарф с надписью «Убей врага!», выгреб из дома все деньги и ушел на Ленинградский вокзал, чтобы вместе с другими такими же недоучками ехать болеть за какую-то идиотскую футбольную команду. Но я уже тогда говорила тебе, что ему все равно, за кого болеть. Лишь бы уйти из дома, не видеть нас и слыхом не слыхать ни о каких уроках. Я бегала за ним одна. По вокзалам, по подворотням, по каким-то подвалам, где собираются отбросы общества, по настоящим притонам. И слушала его мат. Один раз в присутствии друзей он толкнул меня так, что я упала. За что? За то, что я сказала ему, что надо идти домой. Что жизнь с друзьями не вечна. Что надо учиться и думать о будущем. Он толкнул меня нарочно, чтоб все видели, какой он крутой. Я думала, они меня тогда затопчут…

— Ты сама его била!

— Да, била. Ремнем. А что мне оставалось делать, если он не понимал слов! Приводил в квартиру каких-то подонков, и они, не стесняясь, при мне, обсуждали, как лучше угнать чужую машину. Да, я запирала дверь, чтобы он не мог убежать из дома, и подкарауливала его возле школы. Я орала, теряя человеческий облик, потому что не хотела, чтобы он попал в милицию, сел в тюрьму. А он обзывал меня в ответ нецензурными словами. И ты это слышал! И молчал!

— Я не знал, что сказать. Я думал, что все пройдет. Он ведь был когда-то хорошим мальчиком…

Он тогда действительно не знал, ни что сказать, ни что делать. Дома был ад. Сын хамил, врал, не хотел учиться. Жена или кричала, или плакала. Он чувствовал себя виноватым, потому что зарабатывал не так уж много, а все вокруг говорили, что многие проблемы можно решить, если имеешь деньги. Но у него не получалось зарабатывать больше. И еще внезапно он встретил ее. Она была точно розовый мак — нежная и молодая. Он не мог от нее оторваться и тоже врал, так же как сын. Дома не знали о ней. Он хотел уйти из семьи и жениться на ней, но не решился сразу, а потом оказалось поздно. Она погибла. Вранье исчезло само собой, но с женой он все равно не мог спать больше двух лет. Хотя разве жена была виновата? Та девушка просто вышла весной прогуляться, и ее сбил на тротуаре пьяный автомобилист.