Она словно гордилась сказанными словами!

— И в конце концов, ведь я же с тобой оказалась возле этого казино! — Она опять как-то криво ухмыльнулась.

— А тебе никогда не было жалко меня или своего мужа?

Она спокойно подняла бровь.

— Ведь мы в ответе за тех, кого приручили, — ответила Анна.

Она повернулась и пошла прочь. Но все-таки в ее фигуре была еле заметная растерянность — ведь не каждый же день ей случалось проигрывать по нескольку тысяч долларов. А впрочем, может, я ошибался и у нее просто устали ноги, в туфлях на высоких каблуках.

Я вышел на дорогу, поймал для нее машину и дал шоферу последний стольник. Она мне даже не кивнула. Адрес ее я тоже назвал сам.

Потом я звонил ей еще много раз, но никто не подходил к телефону, и только через месяц я услышал голос ее мужа. Он говорил так, будто только что вернулся с похорон:

— Анны нет, она в казино.

Когда из дома исчезла вся посуда, тряпки, золото и другие сколь-нибудь ценные вещи, родственники поняли, что надо принимать кардинальные меры. Анна к тому времени переключилась уже на простенькие игровые автоматы. Она вставала утром, когда муж уходил на работу, и в старом пальто, которое уже невозможно было продать, шла на дешевый рынок, где были установлены автоматы в вонючем душном зале, и начинала играть. Кое-какую мелочь для игры ей удавалось напопрошайничать накануне у входа в метро. К полудню ее обычно выгоняли, потому что к этому времени в заведение подтягивались более денежные игроки.

Ничего не оставалось делать, как поместить Анну на лечение. Ее страсть к игре пытались вылечить сильнодействующими лекарствами. От них ее психика тормозилась, а тело и лицо раздувались, как влажный пузырь, и скоро она с трудом могла поднести к голове руку.

Через некоторое время Анна уже не хотела не только играть, но и читать, есть, пить и разговаривать.

«Они ее загубят!» — безмолвно кричал я в черноту ночи, мотая головой по жаркой, душной подушке.

Всю осень и зиму Анна провела в больнице. К весне же муж отвез ее в реабилитационный санаторий. Я несколько раз приезжал к ней. В сущности, это уже был другой человек. По взглядам окружающих я понял, что ее здесь не любят и что, наверное, ей приходится тяжко.

Она как-то сразу, резко постарела. Однажды я увидел со стороны, как Анна смахнула со стола в пригоршню хлебные крошки и вынесла на веранду кормить птиц. Вот уж чего раньше она не сделала бы никогда! Воробьи и голуби тут же подлетели к ее ногам и стали жадно склевывать корм, а она, не замечая меня, смотрела на них оплывшими, слезящимися глазами. Странный контраст между молодой весенней природой и этой раздутой, почти пожилой женщиной, отгоняющей слишком навязчивых птиц, для того чтобы подкормить более слабых, поразил меня. Сердце мое сжалось от чувства жалости и вины. Но тут же, к своему ужасу, я почувствовал, как со страшной скоростью из него, из обоих предсердий и желудочков, истекает и улетучивается моя такая сильная и странная любовь к Анне. Любовь, которая держала и мучила меня весь этот долгий год, не позволяя ни полноценно жить, ни работать, ни смотреть на других женщин.

Не выйдя из своего убежища, не дав о себе знать, я повернулся, ушел и больше ни разу не приезжал в санаторий.

Однако в конце лета, устраивая своего очередного пациента на консультацию в большой медицинский центр, я снова увидел Анну. Я подошел как раз в то время, когда у центрального входа ее бережно высаживал из машины муж. Она опять была в сером брючном костюме, но уже другого фасона и значительно большего размера — видимо, после больницы она не смогла восстановить форму. За темными очками скрывались ее серые глаза, я, конечно, сразу узнал и почти прежнее равнодушное выражение ее лица, и спокойные движения. По всей вероятности, муж ее не хотел меня видеть, но Анна, повелительно махнув рукой в мою сторону, велела ему подвести меня к ней. Она протянула мне руку.

— Ты был прав! — сказала она. — Я жалею, что не послушала тебя раньше. Жизнь без страстей комфортнее и милее.

Не требуя от меня ни ответа, ни какой-либо реакции на свои слова, она отпустила меня легким, освобождающим жестом, и я больше не заметил ничего старушечьего в ее поведении. Пока она говорила со мной, муж деликатно отошел от нас и открыл в машине заднее окно. Из него тут же высунулась взволнованная пасть слюнявого серого в крапинку молодого дога. Завидев меня рядом с хозяйкой, дог неуверенно, по-щенячьи, но уже громогласно тявкнул, и Анна, полуобернувшись, лениво сказала ему:

— Ну, Тоби, замолчи!

Муж с готовностью вынул из багажника мягкую тряпку и вытер серому Тоби слюнявые брыли. Я откланялся и пошел к своему пациенту. Анна же, взяв мужа под руку, медленно зашагала к больничному подъезду. Повернувшись еще раз в ее сторону, я заметил, что у нее очень сильная одышка.

И еще раз, года через полтора, уже будучи счастливо женатым на другой своей молоденькой пациентке, я опять встретил ее мужа. На этот раз он был один, и я не сомневался, что он хотел избежать встречи со мной. Честно сказать, я тоже не мечтал его видеть. Мы поравнялись и уже были готовы разойтись, сделав вид, что не знаем друг друга, как вдруг он, странно дернув похудевшей и постаревшей головой, повернулся и преувеличенно низко поклонился мне.

— Все психотерапевтствуете? — Он побледнел, и я увидел, что его душит страшная злоба.

«Неужели Анна опять играет?» — чуть не вырвалось у меня, но, к счастью, я промолчал. Он, этот несчастный, умный человек, угадал мой вопрос.

— Она умерла, — сказал он. — Четыре месяца назад. Эти чертовы лекарства окончательно подорвали ей сердце. Оно у нее с детства было слабенькое.

Он повернулся и пошел прочь.

«Никто не может предвидеть всех обстоятельств!» — хотел было крикнуть я, но он, согнув спину, быстро ушел, не желая ничего слушать.


Июль — сентябрь 2004 г.

НА КЛЯЗЬМЕ

— Сереженька! Что будешь делать в выходные? — Это звонила Марина, жена Алешки, школьного друга Сергея. Он знал ее, как и Алешку, сто лет. Маринин голос звенел от возбуждения, от предвкушения двух счастливых, свободных летних дней.

— Еще не решил. — Сергей оторвался от своих дел и улыбнулся, представив, как она тычет в бок Алексея круглым загорелым локтем.

— Он еще не решил, чудак! — Марина разговаривала с Сергеем и с собственным мужем одновременно. Муж, вероятно, как всегда, сидел возле нее.

Как ни позвонишь им или ни зайдешь, всегда они вместе, рядом, рука об руку, поражался Сергей. Мысли вслух выражает, конечно, Маринка. Но ее звонкий голосок — рупор их общих с Алексеем взглядов на жизнь.

— Не у всех же есть такие славные подруги, что самому и решать ничего не приходится! Только выражать полную готовность и солидарность во всем! — улыбаясь, сказал Сергей.

— Давно говорю, жениться тебе пора! — парировала Марина.

Разговор о его возможной женитьбе был заезженным коньком в их разговорах. Пожалуй, у Марины не осталось ни одной незамужней подруги, которую она не познакомила с Сергеем. Все эти девушки были и красивы, и умны, как и сама Марина, а он чего-то все ждал, все не решался сделать окончательный выбор.

— Знаем-знаем ваш идеал! — Насмешливый голосок в трубке приобрел ироничные интонации. — Нужна высокая стройная блондинка с неземными голубыми глазами! Внешне — вторая Николь Кидман, а внутренне — олицетворение всех земных совершенств.

— Вот именно! — подтвердил Сергей. — Да где ж такую взять?

— Ну, раз взять пока негде, — голос Марины приобрел деловые нотки, — поедем-ка с нами в пансионат! Заезд — вечером в пятницу, отъезд — в воскресенье. Песчаный пляж, купание с утра до ночи, кормежка до отвала. Поедешь?

Что ж, предложение было заманчивым.

В пятницу, уйдя пораньше с работы, друзья успели проскочить Кольцевую до образования самых длинных пробок и буквально через час оказались в зеленом певучем раю. Сквозь сплошные стеклянные окна столовой виднелись нежные ветви ив, крутые деревянные мостки через небольшую речушку, лодочная станция со стоявшими наготове скутерами и катамаранами… Даже жужжащие комары, казалось, были не в состоянии испортить двухдневный праздник. После ужина всей компанией пошли прогуляться и слушали, как в роще неподалеку свистал соловей.

«Рай! Просто рай!» — таково было единодушное мнение.

Стоянка для автомобилей возле пансионата постепенно заполнялась машинами. Это подъезжали те любители летнего отдыха, которые задержались в вечерних пробках. Друзья заметили, как в ворота въехала потрепанная беленькая «восьмерка» и вслед за ней — шикарный блестящий «мерседес». Казалось, между пассажирами двух столь разных средств передвижения не может быть ничего общего, однако, как только «восьмерка» остановилась, из нее быстро вылез подвижный худенький мальчик и сразу устремился к престижному авто. Дверца «мерседеса» тоже отворилась, и из него не торопясь вылез дородный, хотя и не старый еще господин. Увидев мальчика, он тут же прикрыл за собой дверцу, чтобы предотвратить его попытку проникнуть внутрь.

— У тебя очень пыльные ноги! — поморщившись, сказал господин и прошел назад, чтобы открыть багажник.

Мальчик, вытянув худенькую шейку, попытался через затененное стекло заглянуть в кабину и даже успел украдкой провести рукой по значку «мерседеса» на капоте, как услышал протяжный ласковый голос:

— Сережа, ничего не трогай! Иди сюда!

Поскольку мальчик оказался тезкой одному из друзей, взрослый Сергей инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть, кто это так ласково произносит его имя. Из «восьмерки» вышла невысокая женщина в чем-то неприметно-синем, отвела в сторону мальчика и дала ему нести маленький рюкзачок. Вальяжный мужчина со своей сумкой, обильно украшенной наклейками и сверкающими застежками, нетерпеливо обернувшись, стал подниматься по ступенькам веранды. Женщина, взяв мальчика за руку, торопливо присоединилась к нему. Сергея удивило, что она сама несла свой довольно тяжелый на вид чемодан, а мужчина не сделал никакой попытки помочь ей и даже не придержал дверь. Сергей хотел было подняться по ступенькам, чтобы помочь, но властная рука Марины увела его прочь к лодочной станции.