Сара Маклейн - Манящая тайна

И именно она, Мара, лишила его всего этого. А теперь, глядя на него, она изучала его шрамы, изучала карту белых и розовых рубцов, заканчивавшихся синяками — клеймами его профессии.

Впрочем, нет, не профессии. Ведь он был богат и титулован. Но все же почему-то дрался.

Темпл! Боец!

И это она его создала. Может быть, поэтому ей теперь и казалось правильным позаботиться о нем.

А кто делал это раньше?

Мара не могла задать этот вопрос, поэтому задала другой:

— Почему Темпл[2]?

Он шумно выдохнул, его здоровая рука сжалась в кулак, но тут же разжалась.

— Вы о чем?..

— Ну… почему вы выбрали себе такое имя?

Он криво усмехнулся:

— Наверное, потому, что у меня такое телосложение.

Шутливый ответ. Вернее — уход от ответа. И Мара поняла, что не следовало настаивать. Она перевела взгляд на черный рисунок у него на коже.

— А зачем чернила?..

— Это татуировки.

Рука Мары словно сама собой потянулась к узорам, но она вовремя спохватилась и отдернула руку.

— Не бойтесь, — произнес Темпл негромко. — Чего вы боитесь?

Мара в смущении пробормотала:

— Я не должна это делать. Простите…

Темпл вдруг рассмеялся.

— Но вам же хочется… — Он согнул руку, и чернильные узоры задвигались словно живые. — Они не кусаются.

В комнате было прохладно — огонь еще не разгорелся, но от его руки полыхнуло жаром. Мара провела пальцами по замысловатому рисунку, по завиткам линий и темному пространству между ними.

— Как? — спросила она.

— Маленькая иголка и большая склянка чернил, — ответил Темпл.

— А кто это делал? — Мара посмотрела прямо в его черные глаза.

Он перевел взгляд на ее пальцы, скользившие по рисунку; теперь это казалось ему приятным.

— Одна из девушек в клубе.

Пальцы замерли, и она пробормотала:

— Эта девушка очень искусна.

Темпл пошевелился.

— Да. И к счастью, у нее твердая рука.

Она ваша любовница? Маре очень хотелось задать этот вопрос, но вот ответа она слышать не хотела. Не хотела даже думать о красивой женщине, склонившейся над ним с отвратительной иголкой в руке. Не хотела думать о том, что произошло потом, после того как иголка тысячу раз проткнула его кожу.

— Было больно?

— Не хуже, чем боксерские матчи по вечерам.

В конце концов боль — его привычное состояние. И вообще какое ей до этого дело?

— Теперь моя очередь, — произнес он.

И Мара, сразу насторожившись, пробормотала:

— Вы о чем?..

— Моя очередь задавать вопросы.

Эти слова мгновенно разрушили чары. Опустив руку, Мара прошептала:

— Какие вопросы? — Будто она и так не знала. Будто не знала все эти годы, что однажды наступит минута, когда ей придется отвечать.

Хоть бы он рубашку надел, что ли… А впрочем, ей все равно.

Но если он намерен расспрашивать о той ночи, случившейся тысячу лет назад, о ночи, когда она совершила множество ошибок, изменивших ее жизнь, то все же будет лучше, если он полностью оденется. И отодвинется от нее подальше. И перестанет быть таким… неотразимым.

А он вдруг спросил:

— Где вы научились так хорошо обрабатывать рапы?

Этого вопроса Мара совсем не ожидала, он застал ее врасплох, и перед глазами замелькали картинки: кровь и крики; ножи и горы окровавленных тряпок; последний вздох матери, слезы Кита, и холодное жестокое лицо отца, не выражающее вообще ничего. Никаких чувств. Никакой вины. И уж точно — никаких угрызений совести.

Уставившись на свои руки, на переплетенные ледяные пальцы, Мара вздохнула и, тщательно подбирая слова, проговорила:

— За двенадцать лет мне много раз предоставлялась возможность научиться этому.

Темпл промолчал. И казалось, что воцарившаяся тишина растянулась на целую вечность. А затем он вдруг взял Мару за подбородок и заставил посмотреть в его пронзительные черные глаза.

— А теперь — правду.

Она судорожно сглотнула.

— Думаете, вы знаете меня настолько хорошо, что можете понять, когда я лгу?

Он долго молчал, кончиками пальцев поглаживал ее щеку — словно напоминая ей о поцелуе у портнихи. У Мары перехватило дыхание, когда его пальцы скользнули ей на шею и коснулись лихорадочно бившейся под кожей жилки.

И все это время она смотрела прямо ему в глаза, отказываясь отводить взгляд, не желая быть побежденной.

И тут он вдруг приблизил к ней лицо, и губы ее приоткрылись словно в ожидании поцелуя, которого она, оказывается, жаждала больше всего на свете.

Но он лишь легонько прикоснулся губами к ее губам, не более того. А ей отчаянно хотелось, чтобы это прикосновение сделалось настоящим поцелуем.

Ужасно разочарованная, она вздохнула и вдруг услышала какой-то низкий хриплый звук, вырвавшийся из горла Темпла. Мару охватил трепет. Он что, зарычал? Как скандально. И как чудесно!

Но Темпл так и не поцеловал ее по-настоящему. Вместо этого он проговорил:

— Я провел целую жизнь, наблюдая, как люди лгут, Мара. И джентльмены, и мерзавцы. И я стал великим знатоком правды.

Она снова сглотнула, ощущая его пальцы у себя на горле.

— Полагаю, вы-то никогда не лжете…

Он внимательно посмотрел на нее:

— Я лгу постоянно. Я самый худший из мерзавцев.

И сейчас, не получив столь желанного поцелуя, Мара охотно ему поверила. Да, он мерзавец! Даже хуже, чем мерзавец!

Но что будет, если она все-таки расскажет ему правду — вывалит ее к его ногам, всю, до последней капли?

А если и в самом деле?.. Если рассказать ему все, что она сделала? Если обнажить перед ним всю душу и позволить ему судить ее как за хорошие поступки, так и за грехи?

— Скажи мне правду. — Слова его прозвучали лаской. И соблазном. — Кого ты уже исцелила, Мара? — Темпл умолк, и казалось, он был готов ждать ответа целую вечность.

Ей же вдруг отчаянно захотелось рассказать ему правду. Однако…

«Ничто, сказанное тобой, не заставит меня простить», — эти его слова эхом прозвучали у нее в ушах, и она поняла: нельзя отдаваться на его милость. Да, он жаждал возмездия, и лучше ей об этом не забывать.

К тому же правда — странная вещь, совершенно нереальная, и поэтому лишь немногие прибегают к ней. Более того, даже в правде часто содержится изрядная доля лжи.

— Все дело в том, что я очень ловко управляюсь с иголкой, вот и все, — ответила Мара.

— Я готов заплатить за правду. — Слова его прозвучали нежно, как ласка, но они вдруг показались ей ужасно обидными.

Мара покачала головой:

— Правда не продается, ваша светлость.

Но Темпл еще не закончил — она видела это в его взгляде. И тогда Мара сделала то единственное, что могло его отвлечь. Приподнялась на цыпочки и поцеловала его.

Если бы ему пришлось поставить все, чем он владел, на то, что произойдет в этой комнате сегодня вечером, он бы держал пари, что сам ее поцелует.

Ему хотелось поцеловать Мару с того момента, когда он обнял ее в том переулке.

Да нет, еще раньше!

С той минуты, как она выбила его из колеи, намекнув, что тогда, ночью, двенадцать лет назад, между ними могло произойти нечто большее…

Нет, еще раньше!

Ведь после серьезного боя, который не заканчивается, пока кто-то из противников не нанесет решающий удар, всегда возникает некое состояние «на грани». Эта теория справедлива и в том случае, когда твой противник — женщина, а нанесенный удар — наслаждение.

Поэтому Темпл игнорировал вожделение, уверенный, что оно — всего лишь напряжение после драки, которое было необходимо ослабить. Он переживал состояние «на грани» достаточно часто, чтобы знать: оно скоро пройдет.

Да только сейчас почему-то не проходило. Напротив, оно ревело и бушевало в нем — даже тогда, когда Мара задела в переулке его рану и боль насквозь его пронзила. Оно, это состояние, почти полностью поглотило его, когда они ехали к его дому, — настолько поглотило, что он не сумел удержаться и пригласил ее войти.

Этим приглашением он словно нарочно посыпал себе соль на рану, потому что понимал: если она согласится, он будет желать ее еще сильнее. А ее стройные ноги, ее лицо, ее чудесные волосы… Ох, у него прямо-таки руки чесались — ужасно хотелось освободить их от заколок, чтобы хлынуло море золотистых волос…

Но все это — ничто по сравнению с тем, как его восхищали ее сила воли, ее язвительные ответы и остроумные реплики. Да, эта женщина оказалась достойным противником.

И вожделение только усилилось, когда она начала зашивать его рану, храня при этом свои секреты. А когда он все-таки прикоснулся к ней, оно стало непреодолимым, неопровержимым, опасным…

Поэтому — да, он бы побился об заклад, что поцелует ее. Но не поставил бы и пенни на то, что это она его поцелует. И проиграл бы, потому что Мара Лоув полна тайн. И она, похоже, готова на все — лишь бы уберечь их от него. Ради этого она готова даже поцеловать герцога-убийцу!

О Господи, она ведь и в самом деле его поцеловала! Да-да, прильнула губами к его губам. У него в тот миг перехватило дыхание от ее губительной ласки, и он заставил себя замереть, не притрагивался к ней. Он был уверен, что если прикоснется к ней своими огромными руками, то просто спугнет ее и она снова сбежит. Но когда ее губы приоткрылись, а кончик языка скользнул по его нижней губе… Проклятие, мужчина может держаться только до определенного предела!

И он не выдержал — заключил ее в объятия и глухо застонал. Да, он уже не мог удержаться, не мог разжать объятия. Чуть приподняв Мару, он принялся ее целовать — словно она была создана для его поцелуев. Словно он всю жизнь мечтал целовать ее. Словно объявлял ее своей.