Губы адвоката сложились в издевательскую улыбочку. Он давал понять Бернарде, что не будет говорить сейчас о том, кто такая на самом деле Исабель.

— Бернарда, — игриво обратился он. — А откуда у тебя такая фамильярность в отношении имени твоей хозяйки? Так может говорить лишь мать о своей дочери, а не экономка о хозяйке… Итак, — произнес он торжественно. — Двое слуг решили сорвать адвокату выполнение его служебного долга. — Он посмотрел на Бернарду, словно судья перед назначением наказания. — Прекрасно-прекрасно, Бернарда. — Улыбка исчезла с его лица, и оно стало угрожающим. Он поднялся с кресла и, возвышаясь над женщиной, официальным голосом спросил: — Ты хоть приблизительно можешь представить себе, чем это вам грозит? Если Бенигно окончательно одурманил свой ум алкоголем, то, надеюсь, ты можешь подумать ответственно? Если нет, то я тебе расскажу, что за это дают в суде.

Бернарда смотрела на него и презрительно молчала. У нее не было желания спорить с этим отвратительным, злобным человеком. Она удивлялась, как могло случиться, что мадам Герреро терпела его так долго.

— А знаешь ли ты, Бернарда, что некоторые из находящихся в кабинете мадам Герреро документов более важны для тебя, чем для меня. — Закинул он удочку с наживкой для Бернарды. — А? Что ты скажешь на это? — Пока она молчала, Пинтос вороватым взглядом окинул все выходы из этой комнаты, словно опасался, что кто-то может подслушать их разговор. — И тем не менее ты продолжаешь, Бернарда, как тупой полицейский, мешать исполнению закона. — Пинтос гордо ткнул себя в грудь, показывая, что он представляет закон.

— Я не понимаю, о чем вы пытаетесь сказать, адвокат. Что бы вы мне сейчас ни говорили, у вас все равно нет разрешения на вход в библиотеку. — Покачала головой Бернарда.

— А! Разрешение! — воскликнул Пинтос, начиная терять терпение. Он заходил по комнате вокруг Бернарды. — Значит, ты, простая служанка, и пьяный полудворецкий-полуводитель составили заговор против меня, чтобы помешать выполнению задачи адвоката. — Пинтос распалялся все больше и больше, словно произносил обвинительную речь на суде в присутствии большого скопления народа и представителей прессы. Это выглядело глупо и смешно. — Человеку, который в течение стольких лет вел верой и правдой дела мадам Герреро! — Пинтос опять вспотел, на этот раз не от волнения, а оттого, что после такой тирады ему стало действительно жарко.

Бернарда никак не реагировала на его бурное выступление, глядя на адвоката, словно на больного. Пинтос ощущал это и злился все больше.

— Хорошо, пусть говорит служанка мадам Герреро, пусть она поучит адвоката, что ему делать! Ну давай, учи меня, Бернарда! — Налетел он на нее и тут увидел стоящую рядом Исабель. Он так увлекся своей речью, что пропустил момент, когда девушка спустилась со второго этажа.

— Служанке нет никакой необходимости что-то говорить, когда рядом появляется хозяйка дома, — сказала Исабель. Она взглядом дала понять Бернарде, чтобы та отошла в сторону и не мешала разговаривать. Бернарда нехотя исполнила немой приказ. — Адвокат Пинтос, — обратилась Исабель к адвокату, — я полагаю, вы в курсе того, что случилось в нашем доме, и согласитесь со мной: сейчас не самое удачное время для деловых разговоров. — Но видя, что Пинтос не торопится согласиться с ней, она продолжила уже менее дружественно: — У нас большое несчастье. В этом доме траур!

— Да, конечно. — Закивал, словно китайский болванчик, Пинтос, понимая, что ссориться с Исабель ему пока невыгодно. — Поймите меня правильно, я хотел всего лишь помочь вам из уважения к мадам Герреро.

— Когда мне понадобится ваша помощь, адвокат Пинтос, я сообщу. — Исабель следила, как Пинтос не может справиться с помощью огромного платка с обильно выступившим у него потом. Он вытирал, вытирал пот платком, последний стал уже совсем мокрым, но все равно лицо адвоката блестело и покрывалось каплями.

— А сейчас я хочу, чтобы вы знали, — сказала Исабель твердо, — у вас нет разрешения ни на какие действия в этом доме!

— Ваш характер, сеньорита, — засмеялся Пинтос, — весьма отличается от характера всех Герреро.

— Пусть вас не волнуют ни мой характер, ни мое воспитание! — Исабель дала понять, что не боится намеков. — Я сама позову вас, адвокат Пинтос, когда вы понадобитесь. Но прежде всего я хочу, чтобы вы не забывали: отныне в этом доме распоряжаюсь одна я!

Бернарда наблюдала, как Исабель весьма достойно расправляется с адвокатом, и понимала: Исабель не даст себя в обиду. У нее есть характер, ум, знания, которые она получила в колледже. Пожалуй, она куда лучше всех поставит адвоката на место. Чувство гордости заполнило материнское сердце Бернарды.

— Хорошо, — буркнул Пинтос и, не прощаясь, быстро вышел из комнаты. Он ясно дал понять своим поведением, что отныне у Исабель есть враг. Хлопнула входная дверь. Адвокат даже не позаботился придержать ее, когда выходил. Да, когда Пинтоса обижали, поведение его становилось далеко не джентльменским.


Коррадо с интересом наблюдал за тем, как Мануэла пыталась нарисовать цветными карандашами загон для лошадей и самих лошадей. На одной из них она нарисовала девочку, то есть себя. Выходило у нее, прямо скажем, далеко не так, как это было на самом деле, но Коррадо рисунок представлялся самым гениальным на свете.

Мануэла так старалась, что испачкала себе весь язычок разноцветными карандашами. Но была довольна.

Мерседес тихо вязала в другом конце комнаты, изредка поглядывая на дочь и мужа. Она видела по лицу Коррадо, что, кроме художеств дочери, что-то еще волнует его. Мерседес очень хотелось бы знать, о чем думает Коррадо, а спросить она не решалась. И он не делился с ней мыслями, как это было раньше. Наконец она не выдержала.

— Думаешь о своих племянниках? — спросила Мерседес, заставив мужа вздрогнуть от неожиданности. — Как помочь им переехать сюда?

— Нет, — улыбнулся Коррадо. — Ты не угадала. Я думаю о нашей Мануэле. Она растет красавицей, и не одно мужское сердце будет страдать по ней. — Коррадо поймал благодарную улыбку дочери.

— А я вот думаю о них, — укоризненно произнесла Мерседес. — Вопрос нами решен, и что-то необходимо делать… Мануэла, — позвала она дочь.

— Что мама? — повернулась девочка, ожидая, что та ей скажет.

— Оставь нас, пожалуйста, наедине. Ненадолго, — сразу же успокоила Мерседес огорченную Мануэлу, и та, собрав свои рисунки, понесла их в детскую комнату.

— Спасибо, — поблагодарила Мерседес.

— Не знаю, мамочка.

— Что будет после приезда твоих племянников? — спросила Мерседес.

— А разве мы об этом еще не говорили с тобой? — вопросом на вопрос ответил Коррадо. — Я же объяснил все, что касается моего брата и его детей.

— Я волнуюсь не из-за приезда твоих племянников, а из-за того, что они могут все знать, — пояснила Мерседес. Это и была причина ее тревог. Ведь мальчики могли рассказать обо всем Мануэле. Этого Мерседес опасалась больше всего. Мануэла не должна узнать о прошлом отца. — Почему ты так уверен, что об этой истории никто ничего не знает?

Коррадо поднялся из-за стола и направился к жене.

— Потому что о ней никто ничего не знал. — Подойдя к дивану, Коррадо присел рядом с Мерседес: он с минуту наблюдал, как ее пальцы ловко управляются со спицами. — Потому что семья той девушки старалась скрыть от всех эту историю. «Чем больше народа знает, тем больше позора», говорят на Сицилии. И к тому же не осталось ничего, что могло бы напомнить о прошлом.

— А если твоим племянникам все же известно что-то? — Не успокаивалась Мерседес.

— А что, например, может быть им известно? — Коррадо сам мучился этими сомнениями, но боялся показать их жене.

— Например, то, что у тебя, Коррадо Вересы, есть сын или дочь там, на Сицилии, откуда они приехали.

— Нет! — резко возразил Коррадо. — Нет ничего, что связывало бы меня со всем этим. — Он уже не смог сидеть спокойно и встал, начал ходить по комнате. — Мерседес, ты должна мне верить. Племянники ничего не знают. Об этом мой брат писал мне в письмах. И друг святого отца, священник из поселка, подтверждает это. В поселке не осталось ничего, что связывало бы меня с моим прошлым, — убеждая жену, Коррадо параллельно убеждал и себя. — Ничего нет, ни этой женщины, ни сына, ни дочери, ничего! — Собственная неуверенность в том, что он говорит, заставляла Коррадо излишне горячиться, и Мерседес, внимательно наблюдавшая за ним, замечала это. У нее не было уверенности в том, что она примет в своем доме племянников Коррадо. Пока она не будет совершенно уверена, что их появление не повлияет на Мануэлу, она не скажет Коррадо «да». Дочь ей была дороже всего.


Похороны мадам Герреро состоялись в прекрасный солнечный день. На одном из центральных кладбищ Буэнос-Айреса у семьи Герреро был свой участок. Здесь покоились все представители этого семейства. Теперь и мадам Герреро нашла тут последний свой приют.

Пришло много знакомых, друзей семьи, чтобы поприсутствовать на церемонии и оказать последние почести этой уважаемой всеми при жизни женщине.

Исабель опять спрятала глаза за темными стеклами очков. Бенигно старательно выполнил порученное ему дело, и похороны были организованы самым лучшим образом. Звучала траурная музыка. Священник читал Библию…

Исабель видела у гроба и Эмилио, и Фернандо, и даже Пинтос стоял со скорбным выражением лица и наблюдал за церемонией.

У каждого было свое отношение к мадам Герреро.

Глядя на могилу, Бернарда опять вспомнила тот далекий день, когда ее нашла возле своих дверей мадам Герреро и приютила у себя. Бенигно год за годом прокручивал в памяти все тридцать лет, которые он служил в доме. Иногда ему приходила в голову мысль, что он не смог жениться, ибо не встретил женщины, похожей на его хозяйку, — настолько большим влиянием на него она пользовалась. Исабель слушала молитву, которую читал священник, и мысленно повторяла ее, прося у Бога, чтобы память о мадам Герреро помогла ей в жизни.