Алина Кускова - Мансарда для влюбленных

– Ах ты, вредный Павлик Морозов, – шипела она. – Так подставить бедного Марио! Куда ему теперь деваться? Кто тебя тянул за язык? И не смей все сваливать на бабушку. Я знаю, что она всегда учила тебя говорить одну правду и ничего, кроме правды. Где-то я это уже слышала… А, вспомнила, в зале суда, когда разводилась Пташкина со своим четвертым. Катастрофа! Муравьева! Как ты могла так поступить со своей лучшей подругой? С лучшим другом лучшей подруги?! Фактически уже мужем. Представляешь, Лялька, Марио сделал мне официальное предложение! И я его, не будь дурой, приняла.

– Дура, – вздохнула сочувственно Ольга. – А я-то думала, что одна такая.

– Ладно, – махнула та рукой, – я на тебя не обижаюсь, призналась и призналась. Воспитание – страшная штука. Теперь придется Марио снова перепрятывать, но уже без тебя.

Оля устало принялась объяснять подруге, что про кровать сказала нарочно. После всего услышанного мафиози будет искать Марио где угодно, только не под кроватью Феликса Ивановича. Мало того, что он воспринял это как шутку, так и сам себя убедил в том, что под кроватями нормальные люди не живут. Правда, он не знает, что Марио и его подруга не совсем нормальные, но это уже к делу не относится. Сейчас Пелагея, благо у нее есть свободное время, растолкует непонятливому мачо, что искать Марио следует в другом месте.

– Думаешь? – озадачилась Анжела. – Что-то в этом есть. Я видела в сериале про разведчиков, как наш спецагент так же обманул немецкое гестапо. Там еще песня такая была: «Кое-кто у нас порой честно жить не хочет… » Только закончилось все плохо. Спецагента в том месте и нашли. Что же они с ним сделали?

– И фильм не тот, и песня другая, – сказала Оля, проходя в спальню и глядя на подоконник.

Цветов не было. Правильно, еще не вечер, вернее, не ночь. А так хотелось, чтобы они были! Возможно, она увидела бы их в последний раз. В самый последний раз. Как он только этого не понимает?

– Он заглядывал в окно, – проследив за ее взглядом, сказала Анжелка. – Положил розу, я ее поставила в вазу на кухне. Вазу поставила, не успела налить туда воды. Ладно, признаюсь, я про розу с вазой и водой забыла. Зато вот вспомнила же про Баланчина!

– Что ты вспомнила? – засуетилась Оля, устремляясь на кухню. – Он что-то говорил?!

На столе, словно приготовленная к растерзанию огромным кухонным ножом, лежала королева цветов с ярко-алым бутоном и колючими шипами на длинном зеленом стебле.

– Он говорил, – наморщила лоб Анжелка, – он говорил, что эта роза напоминает ему тебя. То есть что ты напоминаешь ему эту розу. Колючую и красивую. Божественно красивую, что ли. Он вообще как-то высокопарно выражается, доложу я тебе. Странно, правда? Мог бы сравнить с орхидеей. Ну, что ты на меня так смотришь?! Всего не упомнишь. Еще он говорил… Что же еще он говорил? А, что-то такое нехорошее. Сейчас вспомню. Он положил розу, поздоровался, сказал про колючки и шипы… Точно! Вспомнила. Еще он сказал, что жизнь закончилась. Сказал по-итальянски. Но я же теперь итальянский язык очень хорошо понимаю. Так и сказал: «Жизнь кончена!» Где-то я это уже слышала. Наверное, Пташкина говорила, когда разводилась со своим четвертым… Ну, что ты так на меня смотришь?! Думаешь, он пошел сводить с нею счеты?! Ты посиди, Оленька, посиди, не волнуйся. Я сейчас сбегаю, посмотрю!

Она усадила Ольгу на табурет и умчалась. Оля вытерла сухие глаза, прижала к груди розу и замерла в напряженном ожидании. Сейчас Анжелка вернется и расскажет жуткие подробности того, как Баланчин погиб из-за неразделенной любви. Тогда и Ольга скажет, что ее жизнь кончена. Жизнь кончена… Более обстоятельно подумать она не успела, вернулась подруга и заявила, что Баланчин вместе со своей Музой находится в мастерской, где они делят раритетный автомобиль.

Делить в принципе было нечего, но Муза вернулась и заявила свои права на раритетный автомобиль, стоявший в мастерской-гараже Феликса Ивановича и терпеливо ждущий заказанных деталей. Дмитрий не возражал, он пожал плечами и сказал, что Муза вправе забирать все, что ей понадобится для деловых совместных отношений с ним. Она обрадовалась и потащила художника к мастеру.

Бегая возле автомобиля, Муза вела себя как ребенок, у которого чуть не отняли дорогую игрушку. Баланчин стоял поодаль и хмуро наблюдал за этим действом. Он всегда знал, что ее привлекали в нем лишь деньги и слава. Сначала переживал, потом смирился, а сегодня ему было все равно. Сегодня, кладя на подоконник любимой девушки розу, он сам себе сказал: «Финита ля комедия!» Там была ее подруга, но это ничего не меняло. Раз Баланчин принял решение, а он его принял, ничто не сможет его остановить.

Он всегда добивался расположения женщин, они с надеждой смотрели ему в глаза, любовались его картинами, осыпали комплиментами, просили о свидании… Ольга была единственной, кто его отвергал. И не потому, что он ей не нравился. Вовсе нет. По какой-то другой, непонятной причине.

Баланчин поправил солнцезащитные очки, прикрывающие синяк под глазом, и ухмыльнулся. Причина крылась в пастухе? В этом длинном нескладном парне с философским образованием? Женское сердце – потемки, никто никогда не разберет, чего оно хочет на самом деле. В том числе и сама его обладательница.

Муза продолжала склонять Феликса Ивановича к переезду в столицу. Она все еще не теряла надежды, что мастер согласится на ее безумную, с точки зрения мастера и Баланчина, авантюру. Феликс Иванович подробно принялся объяснять Музе, как он привык к своей глубинке и не может жить без Пелагеи и Марфушки, без чириканья воробьев по утрам и пения соловьев по ночам. Да он ко многому привык, без чего не может существовать ни в одной столице мира, какие бы блага ему ни предлагали.

Муза не понимала, крутилась, убеждала…

Баланчин еще раз при мастере повторил, что все права на автомобиль закрепляет за Музой, и вышел.

На пороге мастерской он столкнулся с Анжелой. Та наверняка подглядывала. Странная девица ее подруга; у Ольги все странное: поведение, привычки, маршруты поездок, за это он ее и полюбил. А она не любит ни его творчество, ни его самого. Баланчин поправил очки и посторонился. Значит, все-таки философ?

– Финита ля комедия, – повторился он, пропуская Анжелу, и зашагал дальше.

Анжела не собиралась участвовать в разговоре с Музой, от этой стервы, как предупредила ее подруга, следовало держаться подальше, что она и собиралась делать. Потому и побежала следом за художником, но тот уже закрывал за собой калитку. Анжела вернулась к подруге и рассказала о его бесповоротном решении.

– Сказал, что наигрался, с него достаточно. Или пошел топиться, или вешаться. Мужчины такие сложные натуры, сразу не поймешь, что он сделает.

– Наигрался? – с сомнением в голосе повторила Оля. – Тогда это про меня. А топиться и вешаться это не про него. Он сильная личность, переживет и забудет. Анжелка, я так не хочу, чтобы он меня забывал!

– Не хочешь, так беги следом за ним и признавайся, что к нему совсем не равнодушна!

– Он это знает, – вздохнула Оля.

– Какие сложности, – недовольно повела плечом Анжела, – ничего не понимаю. Двое любят друг друга, так отчего же мучаться? Вот мы с Марио другое дело. Мы сражаемся за свою любовь, за свои жизни. – Она села рядом с подругой. – Я забежала к нему. Ему тесно под кроватью и неудобно. Мы решили с ним перебраться в мастерскую или к Марфушке в хлев. Там тепло и сытно. Нет, силос он есть не будет, еду стану носить ему я. Лялька, сиди тихо и осыпай свою глупую голову пеплом, а мы с Марио начнем мелкими перебежками пробираться к хлеву, пока мастер занят с клиентом. Ладушки?

Оля кивнула. Она была настолько расстроена, что могла согласиться с чем угодно. Правда, расстраиваться особого повода не было, но последние слова Баланчина про то, что он наигрался… Последние?! Неужели, он доведет дело до самоубийства?! Творческие натуры способны на что угодно!

– Глупости, – сказала у двери Анжела, – все будет хорошо!

Оля кисло улыбнулась и вздохнула. Действительно, лезут в голову всякие глупости. Дмитрий не малое дитя, чтобы совершать глупости. К тому же неизвестно, как он к ней относится. Может быть, она сама всего тут навыдумывала… Нет, такие пылкие объятия выдумать невозможно. А поцелуй?! Оля блаженно прикрыла глаза и размечталась. Вот она на своей «девятке» выезжает со двора, машет аборигенам ручкой, те машут ей в ответ. А позади всех стоит Баланчин с петлей на шее и взглядом тоскующей собаки провожает ее машину. Она останавливается, подзывает его для того, чтобы запечатлеть последний поцелуй на его губах, он гордо разворачивается и уходит. Нет, пусть остается и печатлеет! Это она после последнего поцелуя нажмет на педаль газа и умчится вдаль. Один последний поцелуй – вот что ей надо!

– Нет! Ни за что! Никогда! Не надо! Катастрофа!

Крики раздавались со двора, где Анжела должна была перебираться со своим Марио мелкими перебежками. Ольга подскочила к окну, но, ничего не увидев (что-то случилось на противоположной стороне двора), кинулась к выходу. Долго искать несчастных не пришлось. Они стояли, прислонившись к сараю, обнимали друг друга и признавались друг другу в любви. Странное место они выбрали для изъяснений, отметила про себя Оля и только собралась уходить, как заметила в глубине двора итальянского синьора Иванова.

Ноги предательски задрожали. Нет, не только ноги, это она стала предательницей. Ее уловка не сработала, наемник оказался хитрее, он понял, что Оля говорила чистую правду, и вернулся во двор.

– Синьорита Пеги! Синьорита Пеги! – кричал тот, видно, для отвода глаз.

Двое у стены сарая кричали несколько громче, потому Пеги не сразу услышала, что ее зовут.

– Русские не сдаются! – заорала Анжелка и закрыла собой Марио. Тот отодвинул ее и спрятал за собой. Она вновь вылезла вперед него. Он опять ее отодвинул и спрятал.

– Какое самопожертвование, – всхлипнула Ольга и побежала к ним для того, чтобы закрыть своим, откормленным Пелагеей телом этих двоих влюбленных. Раз она виновата, то выстрел примет на себя. Перед глазами Ольги промелькнула вся жизнь: Баланчин, Баланчин и еще раз он же.