Алина Кускова - Мансарда для влюбленных

– В какой-нибудь, – повторила Оля, не представляя свою всегда стремящуюся к гламуру подругу отмывающей в речке остатки силоса.

– Перекантуются и вернутся, – хмыкнула Пеги, по-отечески обнимая Ольгу. – Анжелика мобильный телефон взяла, позвонит, если что.

Оля кинулась в комнату, где ее сомнения оправдались. Телефон подруга взяла, но подзарядку забыла.

И она принялась ей звонить. Не слишком вовремя, судя по сопению Анжелки и кряхтению какого-то типа, судя по всему, беглого итальянца. Разговаривать подруга отказалась, сославшись на неотложные дела, обещала позвонить позже, когда они устроятся на новом месте. Оля разочарованно положила трубку. Вот так всегда! Даже в самые пиковые моменты беглой жизни Анжелка умудряется получать удовольствие. А она, как последняя дура, мучается из-за одного поцелуя. Сколько романтики в отношениях подруги и мафиози! Как замечательно она проводит время в полях! А Оля сидит в Малых Чернушках и ждет неизвестно чего или кого.

Известно чего, она ждет, пока Феликс Иванович восстановит ее автомобиль. И тогда она сядет за руль и помчится… Мчаться без Анжелки было скучно. Одной ехать к морю уже не хотелось. Взять с собой студента? К этому времени у нее уже не будет денег, а студент привык к голодной жизни, они поголодают в дороге вместе. К тому же Антон Николаевич Земляникин – подающий надежды специалист по философии. Ей есть о чем с ним поговорить. С ним интересно.

Но дух захватывает при встречах с Баланчиным. Предложить ему романтическую поездку на юг? И сделать это предложение при Музе, которая впадет от этого в ступор или, наоборот, изойдет злостью. Оля рассмеялась, Пелагея обернулась и посмотрела на нее с удивлением.

– Не напекло? – она показала на голову.

– Еще как, – смеясь, ответила Оля, – мозги плавятся!

Пелагея посоветовала повязать мокрый платок и прилечь. Но лежать и бездействовать Оле не хотелось. Раз она может быть спокойна за подругу, которая в данный момент занимается на картофельном поле сексом, то следует подумать и о себе. Итак, Оля думает о себе. Что она о себе думает? Привлекательная, очаровательная, когда захочет, в меру воспитанная… Муза, между прочим, та еще хамка. Даже не соизволила познакомиться. Или этого не захотел Баланчин? Это уже диагноз: Оля, думая о себе, вновь возвращается к нему. Все складывалось, как нельзя отвратительно.

Приблизительно так же, только в несколько раз хуже, чувствовали себя заезжие иностранцы, у них раскалывались головы и болели все зубы сразу. Лечение самогоном помогло лишь на несколько часов, во время которых те окунулись в полное забытье. Очнувшись, толстый сел на скрипучей кровати и хлопнул себя по лбу широкой ладонью.

– Мама мия! – пробормотал он и принялся расталкивать своего товарища. – Педро! Педро! Марио Берлусконни! – Но тщедушный Педро не подавал признаков жизни. – Санта Лючия! – схватился за голову толстый и принялся бегать по комнате взад и вперед.

– Не мельтеши перед глазами, – сбоку на ободранном диванчике приподнялся Марчелло Туесков. – И так черти прыгают по всем углам. – Он протер глаза и попытался подняться.

– Педро! Финита! Педро, – квохтал толстый и продолжал бегать.

– Финита, финита, – проворчал Туесков и подставил иноземцу подножку.

Толстый в последний раз взмахнул руками, как раненый воробей крыльями, и рухнул на пол.

– Вот и хорошо, – сказал, глядя на него, Туесков, – а то голова и так раскалывается. Бегает, мельтешит. Ничего с твоим Педро не будет. Самогонка крепкая, домашняя, на травах настоянная. Проспится парень, и отправитесь дальше путешествовать, чего уж там. На обратной дороге милости прошу к своему шалашу. Куда вы там собирались? В Третьяковскую галерею? Далековато будет. Придется Пелагею просить, чтобы подвезла. Только у нее машина вонючая, да вам, иноземцам, как раз в диковинку.

Толстый поднял голову, под его глазом расплылся здоровенный синяк.

– Эх ты, сердешный, – покачал гудящей головой Марчелло, – не повезло-то как. Сам споткнулся! Слышишь? Вот немчура проклятая, ничего не понимает. Я тебе говорю, за культурную программу нужно выпить! – Туесков потянулся к столу. – Одному нельзя, получится чистой капли спирта алкоголизм. Вдвоем – пьянство. А трое это уже коллектив. Собрание человеков! Улавливаешь мысль?

Толстый итальянец, кряхтя, поднялся с пола и сел за стол, поставив перед собой пустой стакан.

– Ничего ты не улавливаешь, – вздохнул Туесков и направился тормошить тонкого. – Хлипкий, ему мало надо. Говорил же ему: «Баста!» – а он мне: «Хеппи энд». Вот тебе и хеппи энд.

Туесков потряс тонкого, хлипкого Педро, как яблоню-трехлетку, давшую одно-единственное яблоко за лето. Педро открыл мутные глаза и зловеще посмотрел на Туескова. Толстый на всякий случай перекрестился. Туесков, не обращая внимания на злыдня, насильно усадил его за стол и налил самогонки в его посуду. Дрожащими руками Педро ухватился за стакан.

– Будем, господа иностранцы! – провозгласил Марчелло и опрокинул содержимое своего стакана внутрь. – Чтоб нам всегда так жилось! – Если бы итальянцы догадались об истинном значении последней фразы, то умерли бы тут же, не откладывая мучения в долгий деревянный ящик.

Но те не поняли конечный смысл фразы и закивали головами.

– Я вам что скажу, – поддерживал светскую беседу Туесков, – сегодня ходить по нашей деревне опасно. Народ говорит, приехали какие-то мафиози убивать беглого Марио Берлусконни.

– Марио Берлусконни! Марио Берлусконни! – радостно закивали те.

– Его, иноземца треклятого. Взбудоражил всю деревню, всех девок переполошил, а одну с собою увез. Так что сидите тихо, чтобы мафиози вас с Марио не перепутали и животы вам вместо него не повспарывали.

– Марио! Марио! – радовались итальянцы.

– Культурную программу можете отложить до более спокойных времен. Педро! Наливай.

Тонкий ожил и засуетился, принялся ухаживать за хозяином.

– Марио? Марио? – заглядывал он в стекленеющие от беспробудного пьянства глаза Туескова.

– Нет его. – Тот развел руками. – Сбежал! Я же русским языком говорю. М-да, русского они не понимают. Будем, мужики! – Он поднял стакан и чокнулся с гостями. – Что вы такие квелые сидите? Не переживайте, – он похлопал по бутыли с самогоном, – у меня в подполе еще одна стоит.

– Ихь бин капут, – сказал толстый по-немецки в надежде на блистательные успехи Туескова в школе и указал на бутыль.

– И я о том же, – обрадовался Туесков, – капут ей, братцы.

– Марио капут, – повторил толстый.

– Капут Марио, – заявил тонкий и резанул ребром ладони по горлу.

– Ну, это мы еще посмотрим, – усмехнулся Туесков. – Наши девки проворные, не зря он одну с собой прихватил. С ними как за каменной стеной, не пропадешь. – И Марчелло стукнул кулаком по столу.

Итальянцы притихли и выпили. К вечеру обе бутыли самогона валялись под столом совершенно пустые. Рядом с ними валялись иностранные гости. Они были заботливо прикрыты маскировочной сеткой и утыканы лопухами. Марчелло же отправился на поиски мафиозников, переполошивших деревню.

Для разборок с ними он прихватил палку из частокола, его душа требовала зрелищ и действ.

Ольга сидела на излюбленной лесной опушке и гадала на ромашках. «Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет…» У беспощадно ободранного цветка осталось еще несколько лепестков, сулящих неприятности или неземное блаженство. Ольга сделала паузу в расправе над ромашкой. Неприятно будет осознавать, что Баланчин собирается послать ее ко всем чертям и наслаждаться обществом своей стервозной Музы. Целоваться же с ним и есть то неземное блаженство, скрытое в словах «к сердцу прижмет». Или то, или это. Она вздохнула и оборвала последние лепестки. «Плюнет». Получилось, что он все-таки наплюет в ее чистую, трепетную душу. Бабник! Негодяй! Старый развратник. Хорошо, не старый. Но он старше ее на несколько лет. Но точно развратник. Зачем он поцеловал ее вчера?! Лично она его об этом одолжении не просила.

Плюнет? Это она на него плюнет первая. Причем сделает это сейчас же!

Оля внимательно поглядела на раскинувшегося на траве рядом с ней Антона. Сегодня утром на подоконнике она вновь обнаружила букет садовых цветов. В стиле философа, безусловно, было бы приносить ей полевые ромашки или колокольчики. Значит, таким беспардонным образом действует художник, освобождая свой палисадник для более полезной растительности. Правильно, скорее всего, Баланчин так рассуждает: «Посажу перед домом редиску. А лишние цветы отнесу глупой девчонке, которая от меня без ума». Как он ошибается! Ольга Муравьева еще ни разу в жизни не сходила с ума от любви.

Ни разу. Сейчас вот сходит. Нужно отвлечься от художника и переключиться на пастуха. Оля улыбнулась и постаралась направить свои мысли на его светлую, выгоревшую макушку. «Он хороший, его любят животные, я тоже смогу его полюбить… Что я, телка, любить пастухов?!»

Антон поймал на себе ее заинтересованный взгляд и удивленно приподнял брови. Говорить что-то не хотелось, солнце пекло, жара стояла утомительная.

– Ничего, ничего, – ответила на его немой вопрос Оля, – просто я тут подумала…

– О чем? – лениво поинтересовался Антон.

– Знаешь, Земляникин, – Оля отбросила бренные остатки вредной ромашки в сторону, – давай поцелуемся, что ли?! Ну, чего ты лежишь бревном?!

Брови Антона взлетели еще выше. И сам он приподнялся на одном локте.

– Ты это серьезно? – озадачился Земляникин.

– А что еще делать? – призналась Ольга. – Как там твой бочковой Диоген говорил?

– Любовь – это дело тех, кому нечего делать, – процитировал философ. – Но это не значит, что я целиком и полностью поддерживаю его точку зрения на этот аспект вопроса…

– Очень хорошо делаешь, что не поддерживаешь, – обрадовалась Ольга. – Поцелуй меня! Немедленно.

Антон перекатился по траве ближе к девушке, сел и наклонился к ее лицу. Оля предусмотрительно закрыла глаза. Если она представит, что ее целует некто другой, то все пройдет отлично. Если она представит, к примеру, Джеймса Бонда или Терминатора… Да, здорово было бы поцеловаться с Терминатором, с Суперменом. Только не представлять художника!