– Я считаю, что мы все должны носить с собой что-то против мочевого камня.

– Чтобы нас овевал свежий океанский бриз… – Антон выглядел так, как будто он сейчас снова разразится своим бегемотским смехом. Бу-га-га. Но под моим мрачным взглядом он взял себя в руки и принял участие в разговоре, который опытной рукой вела Полли. На сей раз про отпуска на лыжах, которые обе семьи провели вместе несколько лет назад.

– Ты помнишь, как ты ехала по треку в бикини, Фредерика? – спросил Антон.

– Я помню, – сказал Йоханнес. – В этот день пришлось эвакуировать вертолётом по крайней мере пятерых мужчин, потому что они наехали на подъёмник.

– Точно, – засмеялась Фредерика, как бы случайно расстёгивая верхнюю пуговку своей блузки. Зачем это ей надо? Здесь не было никаких подъёмников, на которые можно наехать.

– Наша Фредерика всегда была особенно дикой девчонкой, – несколько озабоченно сказала фрау Кёрнер. – Всегда немного слишком заметной. – Да, возможно. Но могу поспорить, что она ни разу не бросилась в глаза с освежителем на бедре.

– Ей пора замуж и рожать детей, – сказал герр Кёрнер.

– Ах, папа, для этого я слишком увлечена своей работой, – сказала Фредерика. – Кругом столько всего происходит, и знакомишься с интересными людьми. – Она подмигнула Антону. – Всё время что-то новое…

– Да здравствует разнообразие! – сказал Антон и подмигнул ей в ответ. Я это видела совершенно точно.

Фредерика рассказала парочку анекдотов из своей профессиональной жизни. У неё была действительно интересная работа. Как специалист по связям с общественностью, она часто встречалась с известными людьми, музыкантами, актёрами, архитекторами, политиками, руководителями фирм. Истории, которые она рассказывала, были очень забавными. Все над ними смеялись, даже я, хотя и не очень искренне. Я могла её слушать и дальше, но она, к сожалению, нагнулась ко мне и спросила:

– А кто вы по профессии, Констанца?

Я сглотнула. При других обстоятельствах я бы что-нибудь придумала. Или надела бы свои солнечные очки и низким, хриплым голосом сказала: «Я крёстная мать. Я не говорю о моей работе, capito?».

Я подумала, не упомянуть ли мне прерванную учёбу. «Собственно говоря, я психолог, по крайней мере, почти, но…» – нет, это ни к чему не приведёт.

– Я домохозяйка, – ответила я.

– Ох. – Фредерика вздёрнула брови почти к самым волосам. – Как… э-э-э… реакционно! Сколько же лет вашим детям?

– Четыре и четырнадцать. – «Реакционно» – это ведь не очень хорошо, или как? Я редко использовала это слово, в основном в связи со Джорджем Бушем.

– Уже такие взрослые? И вы никогда не думали о том, чтобы вернуться в профессию? – спросила Фредерика. – Я могу себе представить, что сидеть дома очень скучно.

– Мне нет, – ответила я. – Мне нравится варить мармелад. – Ах, это прозвучало довольно глупо.

Взгляд Фредерики был очень выразительным. Ох, как это отстало! Женщина, которая лучше будет варить мармелад, чем работать. Словно в шоке, она снова схватилась за руку Антона. Тот, казалось, не замечал, что она непрерывно за него хватается. Постепенно мне это стало действовать на нервы.

– Ну, я ненавижу домашнюю работу, – сказала она. – За неё даже не платят денег.

Мне ни в коем случае не хотелось производить впечатления, что мне нравится чистить туалет или гладить. Но когда я уже открыла рот, чтобы перечислить все те вещи, за которыми я – кроме уборки – провожу время, я неожиданно получила поддержку от Полли.

– Лично я нахожу правильным, когда женщина сидит дома с детьми, – сказала она. – Даже четырнадцатилетние дети выигрывают от присутствия матери в доме, а для четырёхлетних это просто необходимо. Я никогда не могла понять всех этих разговоров о самореализации. На примере Антона очень хорошо видно, к чему может привести, когда муж и жена одновременно делают карьеру. Дети оказываются заложниками. Почему слово «домохозяйка» стало почти ругательным? Как будто для этого не нужны особенные таланты. Я, во всяком случае, горда тем, что я домохозяйка.

– Браво, – сказал Урс Кённер. – Я того же мнения. Женщина должна стоять у плиты.

И после того как мы это прояснили, он обязательно захотел прямо на месте подписать договор о сотрудничестве.

Полли пригласила остальных на стаканчик портвейна в гостиную.

– А мы можем доиграть нашу шахматную партию, – сказал мне Йоханнес. – Как ты думаешь?

Некоторые дни никак не хотели кончаться. Этот день был одним из таких.

– Окей, – сказала я. – Доведём это дело до конца.

– Наш свежий морской бриз, э-э-э, Констанца, была чемпионкой Германии по шахматам, – сказал Антон Фредерике, пока Йоханнес сдвигал тарелки и расставлял шахматы своего отца.

– Вице-чемпионкой, – механически поправила я, пытаясь припомнить свою партию с каспаровым34 и Е4Д4. – В юности. И только в Шлезвиг-Гольштейне.

– С игрой в шахматы как с ездой на велосипеде, – сказала Полли. – Разучиться невозможно.

– Ну что? – спросил Йоханнес, расставив фигуры точно так же, как они стояли во время приёма у Антона, когда Юлиуса вырвало. – Ещё двенадцать ходов до бесславного конца?

Я кивнула. Но что я должна вам сказать? До бесславного конца осталось девять ходов. И это произошло очень быстро.

– Мат, – сказала я Йоханнесу, не смея поверить своему счастью. Спасибо, каспаров34, спасибо, Е4Д4, вы великолепны. Вы и моя V-комбинация. Тысячи поцелуев через киберпространство.

– Ты действительно хороша, – сказал Йоханнес, и Антон с Фредерикой были очень впечатлены.

Это был прекрасный момент, и я им в полной мере насладилась. Моя честь как домохозяйки и первой европейской носительницы освежителя для туалета была восстановлена.

И я была действительно хороша в шахматах! Кто знает, возможно, у меня действительно был шанс стать вице-чемпионкой Шлезвиг-Гольштейна, если бы я попыталась.

* * *

– Ты замечательно победила Йоханнеса в шахматах, – сказал Антон, когда мы ехали домой. – Я не мог отвести от тебя взгляда. Ты так сексуально покусывала свою нижнюю губу. И тебе понадобилось всего девять ходов. Это было действительно супер-сексуально.

– Я так торопилась только потому, что эта Фредерика не выпускала тебя из рук, – сказала я.

– Фредерика? Я не заметил.

Ах, не надо мне об этом рассказывать!

– Ты и не заметил, что в течение вечера она всё больше расстёгивала пуговицы на своей блузке? – спросила я.

– Нет, – ответил Антон. – Я даже не заметил, что на ней была блузка.

– Ну да, Йоханнес это, во всяком случае, видел, – сказала я. – Его так отвлекло Фредерикино декольте, что я без сопротивления съела его ладью. В конце концов застёгнутой оказалась одна-единственная пуговица. Я боюсь, что эта рыжая особа охотилась за тобой.

– Не думаю, – ответил Антон. – Мы давно знакомы.

– Что? Не хочешь ли ты сказать, что между вами что-то было, между тобой и Фредерикой?

– Ах, это было давно. Когда мы учились. И это было несерьёзно.

Я могла только разочарованно смотреть на него. Вот откуда, оказывается, такая близость между ними. Наверное, они весь вечер об этом вспоминали. А-ах!

Антон решил сменить тему.

– Ты оказала моей матери действительно большую услугу, – сказал он. – Вы обе замечательно поработали. Это было очень сексуально, как ты поджаривала цветки кабачка во фритюре.

– Да, женщина должна стоять у плиты, – ответила я. – То есть с Фредерикой у тебя не было ничего серьёзного? А у нас всё серьёзно?

– Да, разве ты этого не знаешь? – нежно сказал Антон.

Я была в таком хорошем настроении, что я оценила это как позитивный ответ на свой вопрос. Намного позже я подумала об этом и посчитала, что это был никакой не ответ. И никакой не позитивный. Но в этот вечер я этого не поняла. День был слишком волнующим. Особенно для моего самоуважения этот день был путём вверх и вниз. Сначала я наколдовала чудесное меню (вверх), потом спутала Микеланджело и да Винчи (вниз), потом принесла с собой освежитель из туалета (глубоко вниз), чтобы потом победить Йоханнеса в шахматах (снова вверх). Но Полли, старая кошёлка, была со мной очень мила. Так мила, что я больше не считала её старой кошёлкой (вверх).

– Хорошо, что я по крайней мере умею готовить, – сказала я.

– Ах, не сомневайся в своих способностях, – ответил Антон и засмеялся. – Это действительно позор, что Кёрнер подписал договор только потому, что моя мать не слишком уважает работающих женщин. Но цель иногда оправдывает средства.

– Ты действительно так считаешь? – раздумчиво спросила я, снова думая про Бернарда и Пашульке. – Если цель оправдывает средства…

– А ты что думаешь?

– Ничего. У меня как раз есть идея.

Внезапно я почувствовала себя очень хорошо (на самом верху).

Ягуар завернул в Шершневый проезд.

– Антон?

– Хм?

– За последние недели произошло столько всего, что у меня не было времени обеспечить себя литературой, – сказала я. Бровь Антона взлетела вверх, и я продолжала: – Ну ты знаешь: «Сто рафинированных приёмов, которые можно провернуть на вытяжке и с паровым утюгом»… – но сегодня я даже рискну показаться глупой. Труди говорит, что это всё равно вопрос инстинкта. Или он есть, или его нет.

– Да, – ответил Антон, припарковывая автомобиль на моём въезде. – Тут Труди права. – Несмотря на темноту, я увидела его потрясающую улыбку. – Но, возможно, мы должны подождать, пока дом не будет в полном твоём распоряжении?

Точно, я сейчас жила не одна. Почти во всех окнах горел свет. Меня ожидали Мими, Труди и кошки. И кто знает, кто ещё.

Наверное, сегодня был не тот вечер, чтобы показывать Антону своё новое неглиже. К нему мы тоже не могли поехать, поскольку его ожидали Эмили и её бэбиситтер. А завтра Антон улетает с Эмили в Лондон.