В Иллинойсе Гордон читал студентам лекции по русской литературе девятнадцатого века, слишком, может быть, подробно вдаваясь в трудности перевода с русского на английский. Слушатели его русского языка не знали, читали Толстого и Достоевского в кратком переложении для вечно занятых и поэтому, конечно, не понимали, что имеет в виду их профессор, утверждая, будто Пушкина ни в коем случае нельзя переводить на английский пятистопным ямбом, и почему его так волнует именно эта, совершенно не насущная, проблема. Здесь, в России, с Инной Гордон впервые познал всю радость общности интересов. Талантливая бизнесвумен, красавица, к сорока семи не потерявшая ни капли своей изначальной женственности, понимала его языковые изыски с полуслова, соглашалась, поправляла, спорила – и отдавалась, вдоволь наговорившись, со сладострастным криком раскованной зрелости, лишенной и слабой тени феминизма, столь свойственного американкам.

Уговорить Инну лететь с ним – вот что задумал не на шутку влюбленный Гордон, приглашая ее к себе.

– В твоей стране больше нельзя оставаться, бэби, – начал он, как ему представлялось, издалека, – после того, что я видел в последние месяцы…

– Идеал нельзя отрывать от почвы, – как всегда, с полуслова правильно поняла его Инна, – я с тобой не поеду, извини.

Насмотревшийся вдоволь советских фильмов, Гордон знал, откуда эта фраза, и сначала принял Иннин отказ за удачную шутку, но ей действительно не улыбалось за пару лет до пенсии очутиться в чужой стране, без привычной работы, без коллег, друзей, без Натана, Ильи и Сереженьки, даже если в последнее время их отношения и оставляли желать много лучшего.

Все четверо теперь жили вместе в небольшой квартире Натана в Беляеве, потому что Илья свою более шикарную продал и вложился в крупный кинопроект, который прогорел. Скученность на пятидесяти квадратных метрах жилой площади не улучшала внутрисемейного микроклимата.

– Подумай, королева, я серьезно… я тебя люблю!

– Не о чем тут думать! – отрезала Инна, раздражаясь и пугаясь его внезапной настойчивости. – Ты предлагаешь мне ради ваших тамошних дешевых джинсов и колбасы бросить сына на произвол судьбы. Я не согласна.

– Обидно, что ты не даешь моей родине даже самого маленького шанса, – уязвленный Гордон натужно улыбнулся. – Когда-то давно мне, между прочим, тоже говорили, что Россия – гиблое место. Сплошные клише: тундра, арктический мороз, тоталитаризм, пьяные мужики и усатые бабы в телогрейках. Та еще нирвана, но однажды я собрал рюкзак и отправился посмотреть своими глазами, что правда, а что нет. И честное слово, не жалею. А Сережу… за кого ты меня принимаешь?.. Сережу мы, конечно, взяли бы с собой.


В ту ночь Инне так и не удалось заснуть. Она лежала в постели рядом со своим темнокожим любовником и, по старой привычке, пыталась взвешивать незнакомые ей нежные чувства на весах здравого смысла. Снова с переменным успехом. Никакого удовольствия от физической близости с Гордоном она не испытывала. Стоны и крики были ее добровольной данью утомительному мужскому тщеславию – получив этот легко перевариваемый паек, партнер удовлетворенно расслаблялся и быстро оставлял ее в покое. С годами восьмичасовой сон и свежий воздух становились все важнее, тем более что свежего воздуха по месту ее жительства никогда не было. В этом ракурсе Америка представлялась не таким уж плохим вариантом. Трудно было вообразить себе, что какой-то заштатный университетский Блумингтон посреди прерий может быть более загажен выхлопами, чем Москва. Там ей, вероятно, удалось бы отсрочить неизбежную пластическую операцию еще на пару лет. С другой стороны, здесь, в зачумленной столице, в своем кругу, Инна – королева, номер один, все та же Инна Первая. Кем будет она там, в Блумингтоне? Никем. Потому что один специалист по русской литературе и литературному переводу у них уже имеется. У второго наверняка нет шансов. Допустим, жить можно и за счет Гордона, но кто сказал, что постепенно стареющий профессор в ближайшее время не потеряет или уже не потерял свое теплое место? За четыре-то года? И сколько он зарабатывает? Хватит ли этого на приличную жизнь, такую, ради которой имело бы смысл начинать все сначала?

Потом, есть ли в Блумингтоне интеллигентное общество? Сравнимого понятия, по крайней мере, в английском языке нет. Стоит ли надеяться, что то, чего нет даже в большом оксфордском словаре, существует в реальности?

Ну и, наконец, семья. Как быть с сыном и двумя мужьями? Сережа, с подачи сердобольного Ильи, пробует себя на актерской ниве, но таланта у мальчишки, признаться, никакого, он даже в массовке выглядит чужеродным телом. Что он будет делать в Америке? Он даже английского толком не знает, так, на школьном уровне, несмотря на иняз. Сам Илья с бывшими сотрудниками киностудии пытается снимать рекламные ролики для телевидения, но они слишком умные для тех, кто согласен платить. Натан… Да, у Натана открылся настоящий талант, что-то среднее между ранним Глазуновым и сюрреализмом Дали, но здесь его картины не нужны вообще никому. В Америке… Инна снова взглядывает на спящего Гордона. Есть ли у него такие связи и такие деньги, чтобы организовать каталоги, выставки, рекламу? Скорее, нет.

«Итого, – подытоживает она свои раздумья, видя, как за окном понемногу начинает брезжить серый рассвет, – мне, естественно, придется остаться и заботиться о них по-прежнему, чтобы они не сгинули совсем в этой чересчур радикально обновленной, ни на что больше не похожей стране…»


Уже за завтраком, правда, ее снова стали мучить сомнения. Ей, от рождения любопытной и до сих пор не повидавшей в этом мире ничего, кроме отечественных курортов, запали в душу слова Гордона о том, чтобы посмотреть на Америку своими глазами, не через призму предрассудков холодной войны и в то же время без огульного восхищения конституционными свободами, сформировавшегося у забитой цензурой советской интеллигенции за непроницаемым железным занавесом.

Гордону она об этом не сказала, но своим объявила, придя домой:

– Я лечу в Штаты, мальчики!

– Летишь с Гордоном, – уточнил Натан.

– Зачем? Думаешь, тебя там очень ждут? – откликнулся практичный Илья из ванной.


Все точки над «и» расставил сам Гордон, больше не повторив своего приглашения.

5

Тем не менее в Америку Инна все-таки попала, но позже, уже без него, и всего на месяц, которого ей, однако, хватило, чтобы понять, что дома она осталась не напрасно. В стране роскоши и блеска, где решительно каждый считал себя личностью, нескончаемые приемы, презентации и фуршеты, где она без выходных с утра до вечера переводила российскому бизнесмену Александру Лодыжинскому, сопровождали, как спутники, дела, связанные с деньгами. На русскую женщину, элегантно одетую, красивую, с манерами аристократки, внимание обратил только однажды официант, случайно уронив ей под ноги бокал с шампанским и многократно, витиевато извиняясь.

Доктор Чен, глава крупной компании «Санрайдер», излагал присутствующим суть сетевого маркетинга. Вокруг Инны сидели и стояли люди явно состоятельные, серьезные.

Может быть, поэтому или потому, что дела в спецшколе в последнее время шли не так уж хорошо и на четверых не всегда хватало, Инна стала вслушиваться еще внимательней, не только в целях точного перевода, но и для себя. К вечеру доктор Чен убедил ее окончательно, что будущее, в том числе ее собственное, именно за этой формой бизнеса, которая будто ковер-самолет из сказки, только садись и лети: предлагаемый товар сомнений не вызывал, а знакомых, чтобы выстроить необходимую сеть, у Инны, Ильи и Натана было более чем достаточно. Подогревала ее также мысль о сыне, которого, конечно, можно было бы пристроить к выгодному делу. По крайней мере, выглядеть солидным и убедительным Сережа умел не хуже своей матери.


В тот вечер, совсем озверев от чужого языка, Александр Лодыжинский принял решение хорошенько расслабиться. Ресторан, сауна, массаж, бар – все, что предлагала гостям гостиница «Лексингтон» на Третьей авеню. Будущий официальный представитель компании «Санрайдер – Россия», он нуждался в светлой голове для предстоящих деловых переговоров о разделе намечающихся прибылей с доктором Ченом.

– Готовьтесь, Инночка, сегодня вы всю ночь со мной, – предупредил он безапелляционно, полагая Иннино время своей собственностью.

– За всю ночь наценка, двести долларов, – тоже без обиняков заявила измотанная перевод-чица, не представляя, как выдержит круглосуточный марафон.

В ответ Александр, спонтанно меняя свои и ее планы, молча сунул ей пятисотенную зеленую бумажку прямо за бюстгальтер, в разрез белоснежной блузки, больно ухватил за запястье, затащил к себе в номер и, заперев дверь, швырнул на кровать.

– Раздевайся, сучка продажная!

С объяснимым ужасом и необъяснимым вожделением Инна увидала у него в руке брючный ремень.

– Что вы, Александр!..

Больше она ничего не говорила, только стонала. От боли, само собой. И от удовольствия. Грязного. Стыдного. Безумного.


На следующее утро у российского бизнесмена голова была самая что ни на есть работоспособная, зато переводчица его переводила ему и Чену бог знает как, не в состоянии думать ни о чем, кроме слишком быстро пролетевшей ночи. Первой – и последней – в ее жизни ночи без сна, о которой она не пожалела.


Результатами переговоров, опять затянувшихся дотемна, Александр тем не менее остался доволен. «Санрайдер – Россия» родилась.

– Я буду ее первым дистрибьютором, – сказала Инна, заняв свое место в самолете, летевшем в Москву.

– Вторым, – спокойно поправил Александр.

В маркетинговой сети пирамидальной структуры, где доходы концентрировались на вершине и на порядок снижались на каждом следующем уровне, это имело значение.

6

Так Инна стала по-настоящему богатой. На новые, заоблачные, доходы она купила для своей странной семьи большой красивый дом в Барвихе, Натану – поддержку владельца модной художественной галереи, Илье – рекламу его нового фильма на двух ведущих каналах телевидения, Сереже… Она долго думала, что Сереже важнее всего, да так и не придумала, а потом вопрос этот отошел на второй план и забылся, потому что сын действительно оказался талантливым дистрибьютором и вскоре стал сам вполне прилично зарабатывать. Правда, под ее чутким руковод-ством и всегда на уровень ниже.