– Ой, дадоро миро,

Ваш тукэ ило миро,

Ваш тукэ трэ чявэ сарэ… – тут же радостно затянула Танечка, текста не понимавшая, но слова и мелодию запомнившая давно и правильно.

– Нет, Танюш, давай сегодня лучше другое… «А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся…»


Они сидят обнявшись, Оксана, Анюта и Танечка, и на три голоса распевают красивый, грустный романс, а напротив них сидит Гена и чувствует именно то, что ему положено. Необоримое влечение к этой несчастной, одинокой, доброй женщине, на самом краю пропасти, называемой смертью, и к ее девочкам, таким хорошим, таким беззащитным.

«Вот до чего докатилась! Нашу с девочками нежность, самое чистое, самое дорогое, как грошовые запонки, в ломбард на оценку!..»

– Тяжело вам, наверное, Геннадий Сергеевич…

– Мне? Почему?

– Да потому, что про нас, болезных, все понимают, а кто пожалеет тех, кто рядом, здоровый? Вот девчонки мои больше меня страдают, каждый день сюда, в больницу, как на работу, подушки поправлять, печально подносить лекарства. И дома пусто, даже не пожалуешься никому, отца-то нет… Ваша-то жена счастливая. Только не ценит почему-то. Ни вас, ни Володеньку. Разве вам с ним такая нужна?

«Вот змея!»

Свете, давно уславшей Вовочку с бабушкой домой, аж кровь бросается в голову. Стоя за дверью, она слышит каждое Оксанино слово. Вот сейчас Гена, конечно же измученный до предела, заглотит хитрую наживку и уйдет к этой рыжей вешалке, которая только и ждет прибрать к рукам порядочного, богатого мужика.

– Ну, зачем вы так, Оксана Аркадьевна? – Генин голос за дверью становится жестким. – Володьку все-таки не вмешивайте. Если помощь нужна, скажите, я помогу.

6

Теперь от стыда хоть сквозь землю провалиться. И не денешься ведь никуда из VIP этой чертовой! Мужчина, чьими добрыми чувствами она так грубо воспользовалась, ушел, дав понять, что и без Ицзин разгадал ее топорный маневр. Танечка продолжает щебетать, как птичка, детские песенки. Зато Анюта вот уж десять минут сидит молча. Наверное, ей теперь в первый раз в жизни стыдно за мать. Или не в первый?

– Тебе за меня стыдно? – спрашивает Оксана, устав от молчания.

– Извини. – Анюта, не умеющая врать, опускает глаза еще ниже.

– Я, наверное, скоро умру, – говорит Оксана шепотом, убедившись, что Танечка не услышит, – я поэтому… Должен же кто-то о вас позаботиться.

– Ну что ты, мам, не надо!..

Оксане непонятно, к чему относится Анютино «не надо». Не надо умирать? Не надо заботиться?

– Ты мне так и не рассказала, как у тебя с учебой…

– С учебой? С учебой все в порядке.

Оксане по интонации ясно, что Анюта чего-то недоговаривает.

– А с чем не в порядке?

– Да нет, все в порядке… просто… просто, мам, я… я выхожу замуж.

Анюта выходит замуж. Вот оно! То, чего она опасалась. Скоропалительный брак. Окошко в лучшую жизнь. Оксане требуется время, чтобы прожевать и проглотить неожиданную новость.

– За кого?

– За Левушку.

– Какого Левушку? – От волнения Оксана и правда не соображает.

– Ну как за какого? За Фаининого!

В самом деле, вспоминает Оксана, они ведь наверняка знакомы с тех пор, как Анюта ее подменяет у старушки. Внук хоть редко, но заезжает к бабушке.

«Ну, еще лучше! За богача! С бухты-барахты! К тому же из странной этой семьи!»

– Фаининого? – В суеверную Оксанину душу закрадывается нехорошее предчувствие. – А может, не надо?..

В самом деле, велика ли ей радость – породниться с теми, кого обокрала!

– Что значит не надо?! – Анюта смотрит на мать так, что у той на загривке волосы встают дыбом. – Почему не надо?!

– Мезальянс…

– Да что ты, мам, говоришь такое? Двадцать первый век на дворе! Все давно равны!


Назавтра они пришли уже втроем, веселые, шумные, за руки втащили в палату Танечку, хохочущую и болтающую в воздухе ногами.

За ночь Оксана отошла от первого шока, смирилась с предстоящим родством и теперь внимательно рассматривала мельком ей знакомого Левушку.

– Мама, у нас для тебя такой сюрприз! В жизни не угадаешь! – не давая матери ответить, Анюта вытащила красивый футлярчик из кармана Левушкиных брюк. – Это наш тебе подарок! Чтоб ты у нас на свадьбе была красивее всех! Смотри, какая прелесть!

– Прелесть, прелесть, прелесть, – пропела обезьянка Танечка на разные лады.

Открыла Оксана коробочку и чуть не взвыла, еле удержалась: на черном бархате сверкали филигранным серебром и брильянтами великолепные антикварные серьги. Те самые, краденые, английской королевы Елизаветы Первой!

– Это у тебя откуда, Левушка?

В тот момент она бы нисколько не удивилась услышать, что заклятая вещь, как неразменный рубль, каждый раз возвращается в свою сахарницу, но будущий зять объяснил все материалистически. Были, мол, с бабушкой у ювелира, искали что-то достойное, и вот нашли. А с бабушкой потому, что ее отец до революции в мастерской Альфреда Тилемана в Санкт-Петербурге ювелирному делу учился, так что и дочь его с детства в украшениях разбирается не хуже специалистов. Вот только как она собственные серьги не узнала, этого Левушка не объяснил, а Оксана, конечно, не спросила.


– Ты что же, мамуля, сегодня такая рассеянная? – спрашивает Анюта. – Чувствуешь себя неважно?

– Сама не знаю, – врет Оксана не моргнув, – соскучилась я, наверное, тут. Иди сюда, Танечка, смотри, что у мамы для тебя есть…

Ничего особенного у нее нет, всего-навсего половинка желтого, почти безвкусного яблока, оставшаяся после обеда, но Танечка девочка тоже непритязательная и рада.

– Ты, мам, серьги примерь, а? Ужас как любопытно!

– Ну что ты, Анют, до свадьбы не буду, примета плохая… – У Оксаны нет никакого плана, как избавиться от королевского сглаза, но хоть бы уж прямо сейчас не надевать, может, и придумается что-нибудь. – Вы их пока спрячьте куда-нибудь подальше, а я уж к свадьбе тогда и обновлю.

– Не знал я, Оксана Аркадьевна, что вы, как Татьяна у Пушкина, верите во всякую муру! – Балагур Левушка изображает пугливую жеманницу. – Но чего не сделаешь ради любимой тещи!

Он такой забавный, этот Левушка, такой остроумный, что перепуганная женщина понемногу забывает свои страхи и просто от всего сердца радуется за дочь. Одно плохо: когда они собираются уходить, Оксана вдруг замечает в походке у Левушки какую-то непонятную хромоту.

7

Думала Оксана, думала и все-таки решилась. Вызвала Левушку к себе, одного. Стыдно, конечно, было, еще похуже, чем с Геной, но, что ни говори, счастье дочери дороже собственного реноме. Левушка приехал под вечер, после работы, еле живой, а в палате, как назло, полный сбор – не поговоришь.

Пошли в коридор, встали у окна.

– Что такое, Оксана Аркадьевна? – спросил Левушка в тревоге. – Рассказывайте, только правду. Вам хуже?

– Ой, Левушка, совсем плохо, – не подумав, выдохнула она, – не знаю даже, с чего начать…

Подняла глаза на зятя и вовсе испугалась: лицо землистого цвета, осунулся. Ни дать ни взять раковый больной! Да еще правую ногу как-то странно держит почти на весу.

– Что с ногой у тебя?

– Это не важно, что у меня с ногой! Что с вами, скажите наконец!

– Со мной? Да что со мной! – Оксана наконец поняла, о чем он думает. – Нет, милый, ты про болезнь мою забудь, не в ней дело. Воровка я, вот что!

– Ну, слава богу! – Левушка облегченно вздохнул и уже спокойнее поинтересовался: – Это как?


– За сколько продали? За тысячу?! – выслушав историю ее грехопадения, Левушка скорее развеселился. – Ну, вы даете!

– Не хотела я, черт попутал…

– Да, теперь я понимаю, почему бабушка всю дорогу ворчала: обманул, мол, папаша покойный! Говорил, уникальный шедевр, а оказалось – обычный ширпотреб.

– А я не понимаю… – Оксана от стыда чуть не плакала. – Какой ширпотреб?

– Оксана Аркадьевна, – Левушка обнял расстроенную женщину за плечи, – вы не переживайте. Красть нехорошо, конечно, но справедливость, как видите, восторжествовала.

– Зачем так говоришь, Левушка? – все-таки обиделась Оксана. – Я хоть и плохо поступила, но ведь для детей своих старалась! А теперь вот умру молодой! Где ж тут справедливость?

– Теща моя драгоценная, вы сейчас о чем? – Левушка воззрился на нее с изумлением.

– А ты о чем?

– Я о том, что бабушка за то, что вы ей помогали, вам по завещанию серьги отписала, старинной работы, позапрошлого века, а тут ей недавно плохо стало, «Скорую» вызывали, вот она и говорит: найти надо, а то помру, и с концами. Полезла в сахарницу, там пусто. Переложила, говорит, наверное, и не помню куда. Всю квартиру перерыли с ней, без толку. Тогда она сказала, что надо к ювелиру в антикварный, найти что-нибудь похожее. Приехали, а у него серьги точно как ее. Бабуля и решила: ширпотреб!

– И что ж теперь? – Оксана так и не могла прийти в себя.

– Теперь берите и носите в свое удовольствие! – Левушка улыбнулся. – Ваши.

– А с проклятьем как?

– С каким проклятьем?

Будущая родственница, видно, собиралась добить усталого бизнесмена окончательно.

– С королевским, Елизаветиным! С кровью мучеников, убитых по ее приказу?! Я взяла – у меня рак, ты подержал футляр в кармане – и тоже уже неделю хромаешь! Сходи к онкологу, не тяни, ранний диагноз завсегда лучше позднего. Страшно мне!

– Шутите? – Левушка в самом деле ждал, что теща вот-вот расхохочется, но она по-прежнему чуть не плакала и, судя по мертвенной бледности, действительно умирала от страха. – Ну, хорошо, давайте по порядку. Бабушке моей сколько лет? Вот именно, восемьдесят пять. И не болела она никогда ничем, даже гриппом. Я на прошлой неделе в ванной наступил на осколок стакана, его рабочие при ремонте разбили. Рана точно под большим пальцем, глубокая, потому и хромаю, и долго заживает. Про вашу болезнь ничего не могу сказать. Одно только: эти серьги мой прадед делал в качестве экзамена, в 1925 году, а сделав, выкупил и подарил своей жене на рождение Фаины. Никакой крови на них не было и нет. Проклятий тоже. Утешил я вас?