Берк не отрываясь смотрел на него.

— Что?

— Кейт всегда настаивала, что все произошло не так. Правда, ее нельзя в этом винить. Не очень приятно думать, что твой отец убил себя и твою мать просто ради того, чтобы избежать тюрьмы — и публичного унижения, конечно. Поэтому Кейт и придумала историю — которую, как мне кажется, она и сегодня все еще считает правдой — о том, что произошло в ту ночь.

— И в чем заключается эта правда? — спросил Берк, хотя подозревал, что уже знает ответ.

— Она полагает, что молодой человек — тот, кто придумал обман с алмазными копями, — вернулся ночью и устроил поджог, чтобы не допустить дачу показаний Питером Мейхью под присягой. Потому что Мейхью и его адвокаты были полностью уверены, что смогут доказать его невиновность, если только им удастся найти проходимца, удравшего со всеми деньгами…

Дэниел Крэйвен. Кто еще это мог быть! Что ответила Кейт, когда он спросил, чем мистер Крэйвен так расстроил ее? Тем, что не пришел на похороны? Господи, какой же он дурак! Она ведь подозревает его в том, что он устроил пожар, где погибли ее родители. Неудивительно, что она так побледнела, увидев его на балу…

А он, пустоголовый болван, обвинил ее в ту ночь в саду в дружелюбии — вежливое обозначение того, что, как он подумал, она там делала — к тому человеку, который вполне мог оказаться убийцей ее родителей!

Берк был уже довольно пьян — ведь еще только полдень, а он уже выпил кварту виски. И все же этим нельзя было объяснить раскаяние, которое непрошеным гостем прокралось в его душу.

— Получается, — начал он, старательно выговаривая слова, потому что знал за собой привычку глотать окончания, когда находился в таком состоянии, — что на самом деле отец не был вором в прямом смысле слова.

— Нет, — ответил Бишоп. — Он был просто глупцом.

— Глупцом, — повторил Берк, — но и джентльменом.

— Глупым джентльменом.

— И все же, — настаивал на своем Берк, — он был джентльменом. А значит, Кейт — дочь джентльмена.

— Да, — немного подумав, подтвердил Бишоп. Но это слово у него прозвучало как «дэ-э». — А какая разница? Кем бы ни был отец, мужчина обязан относиться к женщине как подобает.

Берк сердито взглянул на него.

— Ты что, хочешь сказать, будто я относился к Кейт не как подобает джентльмену? Это она рассказала тебе в письме?

— Нет. Только то, что она не может больше оставаться в Лондоне, и еще она спросила, не буду ли я так любезен, чтобы переправить ей ее вещи. — Он отобрал графин у Берка и надолго приложился к нему. — Это, видишь ли, все, для чего я ей нужен. Адрес, по которому она может складировать свои вещи. — Затем граф прищурился. — А с чего это, интересно, ты называешь ее Кейт? Для тебя, Трэхерн, она должна быть мисс Мейхью. Если только нет какой-либо причины, о которой я не знаю, почему она так внезапно убежала из твоего дома.

— И куда, — хитро, как ему показалось, спросил Берк, — она попросила переслать вещи?

Опустив сосуд с виски, Бишоп хихикнул.

— Ты держишь меня за идиота, Трэхерн? Ты думаешь, я тебе все расскажу? Даже если бы она не рассчитывала — очень мудро, должен сказать, — что я не расскажу тебе, как бы сильно ты ни наседал?

Берк рассмеялся вслед за ним.

— Но ты все равно расскажешь, — заявил он, — потому что теперь мы — друзья, ты и я, и ты понимаешь, что я желаю Кейт только самого хорошего.

— Не желаешь, — рассердился Бишоп. — Я точно знаю, что не желаешь. У тебя к Кейт тот же интерес, что и у меня. Кроме одной, конечно, детали, что я хочу на ней жениться.

Берк хмуро посмотрел на него:

— С чего это ты взял, что я не хочу на ней жениться?

— Ты? — Бишоп расхохотался. — Жениться на Кейт? Невозможно!

— Это почему же? — ощетинился Берк. — Почему это невозможно?

— Всем известно, что после развода ты, Трэхерн, зарекся от женитьбы. Даже Кейт об этом знает.

Берк внимательно посмотрел на него.

— А как именно Кейт узнала об этом? Я никогда ничего подобного ей не говорил.

— А тебе и не нужно было этого делать. Это я рассказал ей. Я сказал ей, что ты скорее всего просто позабавишься с ней, а когда она тебе надоест, выбросишь вон. — Бишоп чуть не уронил графин, когда повернулся, чтобы осуждающе посмотреть на своего собутыльника. — Она ведь не из-за этого убежала, нет? Ты что, совратил ее, ты, ублюдок?

Берк не мог придумать, что ответить на это. Он ведь и впрямь совратил ее, хотя в тот момент это не было похоже на совращение. И очевидно, именно из-за этого она и убежала. Но он, конечно же, не собирался раскрывать душу перед графом Палмером. Он решил, что не может всю вину за то, что произошло, возложить на графа, поскольку и сам был непосредственным участником событий… В конце концов, он довольно увлеченно обрисовал ей детали их будущей жизни во грехе. Тогда как на самом деле он должен был строить планы женитьбы.

Но откуда ему было знать? Она ни разу не обмолвилась ни словом о своем происхождении. Откуда ему было знать, что она дочь джентльмена?

Конечно, это не оправдание. Он не должен был вести себя ни с какой женщиной так, как он вел себя с Кейт, будь она дочерью джентльмена или кого угодно. Но за семнадцать лет ему ни разу даже мысль о женитьбе не приходила в голову. Как же он мог подумать об этом в ту ночь?

Он должен был об этом подумать. И если бы он подумал, то сейчас не сидел бы среди обломков мебели и не пил бы виски из горлышка в понедельник средь бела дня, удивляясь, как это человек, у которого нет сердца, может быть настолько уверен, что его сердце разбито.

Глава 22

«Дорогой лорд Уингейт» — так начиналась записка.

Что ж, все правильно. Что еще он мог ожидать? Что она обратится к нему по имени? Она лишь однажды так назвала его, да и то только потому, что он об этом ее попросил. И вряд ли она стала бы делать это в письме, где говорится, что она больше никогда его не увидит.


«Дорогой лорд Уингейт.

Я понимаю, что Вы, видимо, сильно рассердились на меня, но мне кажется, что я должна была уйти. Я не смогу стать Вашей содержанкой. Я бы очень хотела попытаться быть ею, но чувствую, что просто не подхожу для этого. В результате мы оба можем оказаться несчастными. Надеюсь, Вы простите меня и не будете возражать против того, что я попросила лорда Палмера передать Вам это письмо. Мне кажется, будет лучше, если я не буду какое-то время видеть Вас и писать Вам. Пожалуйста, передайте Изабель, что я люблю ее, и попытайтесь объяснить ей, почему я должна была уехать, не объясняя, конечно, истинных причин. И удержите ее от того, чтобы сбежать с мистером Сондерсом. Он как-то упомянул при мне, что готовит нечто подобное.

Могу лишь добавить, что хочу, чтобы Господь Вас хранил, и, пожалуйста, знайте, что я остаюсь и буду всегда искренне Ваша,

Кейт Мейхью».


Берк, прочтя письмо до конца, вернулся к началу страницы — на самом деле даже и не страницы. Полстраницы, написанной на листе обычной писчей бумаги, которую можно купить в любом сельском магазине. Что ж, Кейт не глупа. Она не пишет на гостиничной бумаге, по которой ее можно было бы легко найти, — и начал читать записку заново.

Но сколько бы раз он ни читал ее, слова оставались теми же самыми.

Никаких обвинений. Нигде в тексте она не ругает его. Нет никаких следов того, что она плакала при написании, чернила нигде не размыты. Интересно, сколько раз она переписывала записку, прежде чем остановиться на этом варианте. Она постаралась не дать ни одной зацепки для того, чтобы он мог ее найти. И она не выказала ни малейшей надежды — хоть и не сознавала этого — на то, что он может начать разыскивать ее.

Что ж, он это заслужил. Он вообще не ожидал получить от нее письмо. И он даже не поверил своим глазам, когда Бишоп сунул его ему в руки в тот момент, когда он — весь в крови и сильно пьяный — собрался от него уходить. Сначала он подумал, что это написанный на скорую руку счет за погром, который он учинил в гостиной леди Палмер.

— Это от Кейт, — сказал граф, его голос звучал приглушенно из-за того, что он все еще прижимал к кровоточившему носу свой галстук. — Она прислала это вместе с письмом ко мне. Сначала я не собирался передавать тебе записку, но… теперь, думаю, тебе лучше ее прочесть.

Берк по привычке перевернул записку, проверяя печать. Бишоп, изрядно пьяный, горько рассмеялся.

— Не беспокойся, я не читал это. Не хотел. Что же, черт побери, произошло между вами… Ну а по правде, я даже и знать не хочу.

Берк был с ним полностью согласен. Он тоже ничего не хотел знать. Он хотел бы забыть все, что произошло, начиная с того туманного вечера, когда он впервые ее увидел. Вот почему спустя шесть часов он сидел у себя в кабинете, а не в библиотеке. Он не мог заставить себя переступить порог библиотеки после той ночи, когда они с Кейт… Нет, это он тоже пытался забыть.

Он сидел там и пил виски, без конца перечитывая записку. Он понимал, что это не особенно помогает забыть ее, но был не в состоянии просто отложить письмо в сторону, потому что это было единственное, что осталось ему на память о ней. За исключением ночной рубашки и пеньюара, которые он подобрал с пола, чтобы не обнаружила прислуга, и теперь держал у себя под подушкой.

Сентиментальность? Да. Невыносимая тоска? Пожалуй.

И все же он ни за какие деньги в мире не расстанется с этими вещами — и с письмом.

Он уже в сотый раз перечитывал письмо в надежде, что изменится хоть одна строчка, когда дверь в его кабинет распахнулась.

— Простите, — не поднимая глаз, недовольно пророкотал Берк, — но я не просто так закрыл дверь.

— А я не просто так ее открыла! — Изабель в вечернем наряде стояла перед ним, в ее глазах блестели слезы. Ее волосы были чересчур гладко забраны наверх, а на затылке взрывались целой копной завитушек. Зрелище было довольно жалким. Кейт не позволила бы ей выходить из дома в таком виде.