Мери Каммингс - Маленькие женские тайны

В очередной раз забывшись, она проснулась от звонка мобильника, подтянула его к себе и нажала кнопку. Хотела сказать «Да?», но вместо слов из горла вырвалось болезненное карканье.

Впрочем, человек на другом конце линии не обратил на это внимания.

— Клодин? — воскликнул он. А-аа, Дженкинс…

— Угу…

— Вы извините, что я так поздно звоню. Просто хотел скорее сообщить — все подтвердилось! Вы слышите, все в точку! Клодин, вы — гений, понимаете?!

— Угу, — о чем он? Голова так болела, что не было сил ни соображать, ни даже слушать, но сыщик продолжал возбужденно долдонить:

— Я прямо из участка звоню. Она все еще дает показания, даже не стала особо запираться.

— Угу.

— Клодин, вы как-то странно отвечаете… у вас все в порядке?

Тут мычаньем было не отделаться, так что пришлось выговорить целую фразу:

— Болею. Температура, горло.

— Ох… извините, я не подумал… Ладно, выздоравливайте, а я завтра позвоню и все подробно расскажу. Спокойной ночи!

— Угу…

Ночь тянулась и тянулась; Клодин то отключалась, то вновь приходила в себя, то дрожала в ознобе, то обливалась потом. Подушка была уже вся мокрая.

Поначалу она уговаривала себя, что надо просто еще немного потерпеть — завтра ей наверняка уже станет лучше, а на следующей неделе она улетит в Мексику; оставит Томми записку, что-нибудь вроде «Я греюсь на солнышке — присоединяйся!», билет с открытой датой — и улетит… Потом — сдалась и думала лишь об одном: что утром (ведь наступит же оно когда-нибудь, это утро?!) попросит администраторшу вызвать врача — пусть он сделает что-нибудь, чтобы ей стало легче!

Наконец, в очередной раз придя в себя, Клодин увидела, что небо в просвете между шторами уже не черное, а серое. «Светает… наконец-то…» — подумала она и вновь отключилась.

Очнулась она потому, что кто-то тряс ее за плечи. С трудом открыла глаза — перед ними замаячила обеспокоенная физиономия Томми. Клодин сморгнула — физиономия никуда не исчезла.

Что — уже вечер?

— Что здесь происходит? — требовательно спросил он. — Что с тобой?

— Ничего, — прохрипела она. — Я простуженная.

— Вот черт! И давно ты так?

— Со вчера… Отойди, заразишься.

— Не бойся, — усмехнулся он, — у меня от любой заразы иммунитет есть. Ладно, сейчас мы тебя будем лечить, — приложил ей ко лбу ладонь — большую и приятно-прохладную, и Клодин с облегчением закрыла глаза.

Дальнейшие события она помнила урывками — и теплый душ, и махровый халат, который уютно окутал ее тело, и сопровождающиеся легким, но чувствительным потряхиванием слова Томми: «Не спи, не спи — тебе еще надо чаек вкусненький попить и таблетки принять!» (А что делать, если глаза сами закрываются?!)

«Вкусненький чаек» на поверку оказался несусветной гадостью — приторно-сладкой, кислой и терпкой одновременно; Клодин не знала, что он туда намешал, но бренди точно не пожалел.

После этого в ее воспоминаниях возник пробел — очевидно, ей все-таки было дозволено заснуть.

Проснулась она оттого, что над ее головой кто-то разговаривал, и первое, что увидела — пожилую администраторшу. Точнее, двух администраторш — стоя у кровати в одинаковых синих в белый горошек платьях, они смотрели на нее с одинаковым сочувственным выражением.

Клодин повернула голову — рядом на постели сидел Томми.

— У меня в глазах двоится, — пожаловалась она. — А ты почему-то все равно один!

— Я один, единственный и неповторимый, — весело подтвердил он. — Ну-ка, садись — сейчас будешь бульон пить!

— Откуда ты здесь взялся?

— Пришел.

Бульон она не помнила, но, наверное, выпила — иначе бы он не отвязался.

Когда Клодин следующий раз проснулась, то сразу поняла, что наконец-то пошла на поправку. Голова была ясной, горло почти не болело.

Рядом, поверх одеяла, в одних трусах спал Томми. Впрочем, он тоже почти сразу проснулся, лишь на несколько секунд отстав от нее.

— Ты что — услышал, как я глаза открыла? — шепотом спросила Клодин.

— Нет. У тебя ритм дыхания изменился. Как ты?

— Лучше.

Он потрогал ей рукой лоб:

— Вроде действительно температуры нет… — вздохнул: — Ты меня здорово сегодня напугала. Вхожу — в комнате ладаном пахнет, а ты бледная лежишь, глаза закрыты. Я тебя зову, трясу, а ты не просыпаешься, и голова, как у дохлой курицы, болтается.

— Это не ладан, это «Авиньон» — духи такие, — объяснила Клодин. — Да, — вспомнила она самое главное, чему даже не успела еще толком порадоваться. — Представляешь, я нашла убийцу!

— Какого убийцу?

— Того самого, из-за которого Ришара чуть не посадили. Помнишь бабищу в черном, которая к нам на фуршете подходила, ты еще сказал, что она не в себе? Так вот, это она Элен убила. Я догадалась по запаху духов, вот этих самых, «Авиньон», от нее ими пахло. И потом девочка, на которую она во вторник напала, тоже их учуяла. А у нее и мотив был, так что все сходилось. Вот! Я — гений! — на случай, если он до сих пор не понял и не проникся, сообщила Клодин.

Вместо того, чтобы похвалить ее, Томми засопел, как обычно делал, когда сердился.

— Так значит, вот чем ты все эти дни занималась?

— Да…

— А можно тебя спросить, когда ты последний раз ела?

— А что сегодня?

— Пятница.

Все еще пятница? Так что — получается, он приехал раньше, чем собирался?

— Вчера я выпила чашку шоколада.

— А ела — нормальную, горячую пищу? — переспросил Томми.

— Позавчера, — вздохнула Клодин, уже понимая, к чему он клонит.

— Знаешь, у меня такое ощущение, что тебе не тридцать лет, а от силы десять! — покачал он головой. — Не ешь, не лечишься — совершенно не заботишься о своем здоровье… (Так и есть, без нотаций обойтись не мог.) А если бы ты загнулась тут одна? Почему ты не позвонила Фионе? Она бы рада была помочь, ты же знаешь!

— Не хотела беспокоить. Думала, отлежусь.

— Так если бы ты отлеживалась! А то неизвестно где целыми днями болталась! И врача вызвать отказалась. Хорошо хоть миссис Миллет вчера вечером позвонила в штаб и попросила мне передать, что ты больна.

— Так вот почему ты раньше приехал! А кто такая миссис Миллет?

— Хозяйка нашей гостиницы. Она же администратор. Та самая, которая тебе бульон сварила, кстати.

— А я думала, ее мисс Хартцог зовут…

— Мисс Хартцог ее сестра, они близнецы.

Вот оно что! Клодин еле сдержалась, чтобы не хихикнуть — а она-то думала, что у нее в глазах двоится!

— А что касается того, что я, как ты выразилась, «приехал», — продолжал Томми, — так до шоссе, куда за мной джип прислали, мне от нашей стоянки еще добрых миль пятнадцать пришлось по горам топать!

У нее возникло ощущение, что он не столько жалуется, сколько еще немного и рисуется. Тем не менее такой подвиг заслуживал похвалы — поерошив коротенькие волосы у него на затылке, она мурлыкнула:

— Мой геро-ой!

— Вот-вот — с тебя все как с гуся вода! — Клодин покорно кивнула. — Ты упрямая и безответственная! — она снова кивнула. — И из меня веревки вьешь! — на сей раз кивать она не стала — это было бы недипломатично; потянулась к нему, поцеловала в уголок рта и потерлась носом об щеку.

Поцелуй Томми вытерпел, но занудничать не перестал:

— Сотовый твой сегодня чуть не лопнул от перенапряжения, — недовольно буркнул он, — все время какие-то мужчины названивали!

— А кто именно? — поинтересовалась Клодин.

— Мама твоя звонила — беспокоилась…

(Интересно, с чего это ее мама вдруг попала в число «каких-то мужчин»?!)

— …Я сказал, что ты уже выздоравливаешь. Каррен звонил, и его отец тоже.

— Он уже приехал?

— Не знаю. Еще Луиза — просила передать, чтобы ты завтра к шести тридцати подъехала. Я сказал, что ты перезвонишь, когда проснешься. И еще дважды звонил какой-то тип по фамилии Дженкинс — очень подозрительным тоном меня расспрашивал, кто я такой и где ты.

— Это сыщик, который на адвоката Ришара работает, — объяснила Клодин. — Он бывший полицейский.

— Оно и чувствуется. Во всяком случае, ощущение было такое, будто он не сомневается, что я тебе наставил фингалов под оба глаза, запер в комнате и отобрал телефон, а теперь всем вру, что ты заболела.

Клодин хихикнула, представив себе эту картину.

— А может, стоило? — вздохнул Томми.

— Что — стоило?

— Запереть тебя в комнате. Чтобы сидела дома, лечилась и оставила охоту на убийц тем, кому это положено. Хотя, — он кисло усмехнулся, — наверное, не помогло бы. Ты все равно все делаешь по-своему.

— Угу, — кивнула Клодин и придвинулась к нему ближе. Вжалась лицом в плечо, лизнула солоноватую кожу возле ключицы и удовлетворенно выдохнула:

— Ты!..

Это короткое слово вмещало в себя очень многое: «Наконец-то ты здесь, ты — единственный, кто меня понимает. Ты пришел, и теперь все будет хорошо. И хватит, наконец, читать мне дурацкие нотации — лучше просто обними!»

Он вздохнул и, обхватив рукой, притянул ее к себе; теплое дыхание щекотнуло ухо:

— А то, что ты самая умная, я и так знаю — можешь мне не объяснять!

Из дневника Клодин Конвей: «Господи, как я не люблю быть с ним в ссоре!»

…Она даже не пыталась запираться.

Когда миссис Ларчмонт предъявили фотографию Элен Карсак и спросили, знает ли она эту девушку, женщина не стала отнекиваться, не потребовала адвоката — просто ответила:

«Да, я прикончила гадину!» На первом допросе она говорила больше двух часов, рассказала и о том, как задушила Элен, и как напала на Лауру Ното — и как, за семь лет до того, убила собственного мужа, столкнув его с лестницы.