Оливия Уэдсли - Маленькие радости

Днем тысяча разных вещей, казалось, громко называли его имя. Его папиросы, перчатки, шапки, бумаги. Тони смотрела на них и думала, что еще два дня назад в это время Роберт был жив. О, эти бесконечные мысли: два дня, три дня тому назад он был здесь, сидел в этой комнате, и мы смеялись, бог мой, мы смеялись!

На третий день приехала леди Сомарец. Фэйн телеграфировал ей, не сказав о том Тони. Тони находилась возле Роберта и наполняла вазы белой сиренью и белыми розами, когда она приехала. Через безжизненное тело Роберта они смотрели друг на друга.

– Уйдите, – прошептала губами Тони.

Та посмотрела ей в глаза. Может быть, слабая жалость к Тони тронула ее, или она смутно поняла, как велика была любовь между обоими. Она повернулась и оставила Тони одну.

После, в салоне, они снова встретились, но только на минуту. Если Тони заставала кого-либо в комнате, она уходила. Она была как неистово раненное животное, которое тщетно старается укрыться. Роберта уже похоронили в то утро на маленьком кладбище, на отвесной стороне холма. Комья земли, которые бросали на гроб, падали всем своим весом на душу Тони. Она пролила все свои слезы и смотрела на свет без слез. Затем начались совещания о том, что предпринять.

– Я была у адвоката Роберта перед отъездом из Лондона, – сказала леди Сомарец, – и узнала, что завещание, которое у него находится, совершено три года назад. Я искала среди его бумаг и более позднего не нашла. Ты не знаешь, Антония, совершил ли он новое завещание?

Тони покачала головой:

– Не знаю.

– Тогда ты останешься без гроша, как и раньше.

– Разве?

– Все деньги переходят к младшему племяннику Роберта, сыну Уильбэрна.

– Да?

– Мы обсудили все с Фэйном, и мы оба считаем нужным посоветовать тебе вернуться со мной в Лондон на некоторое время. Бейлисы, конечно, знают всю правду, но я полагаю, я даже уверена, что посторонние еще ничего не знают. Ты, конечно, пока будешь спокойно жить у меня. Позже я решу, чего я хочу для тебя.

Тони не говорила. Спустя немного она поднялась и ушла в свою комнату. Она должна вернуться в Лондон, чтобы жить, – снова вернуться в тюрьму.

– Нет… – прошептала она.

Назад к той жизни, которая не была жизнью, после всего этого, после Роберта, после любви – назад к тому? Он сжала виски руками. Она должна подумать, должна, ибо иначе они заберут ее и она не будет свободна никогда.

Назад в тюрьму, да, так оно и есть, тюрьма, где сторожа будут унижать ее, где…

– Спаси меня, Роберт, – прошептала Тони, – скажи мне, что делать?

Она опустилась на постель. К тому же у нее не было денег. Если она убежит, то куда? Друзей у нее нет. Только Дафнэ была ее другом, но теперь Дафнэ никогда не помогла бы ей.

Снова в тюрьму, к стенам, которые будут держать ее, к словам, которые будут жалить и ранить, без признаков любви где бы то ни было.

Может быть, Симона в Париже? Симона бы не оскорбляла ее. И, раз оказавшись там, спрятавшись от всех, она могла бы найти работу. Другие девушки находили и жили. На худой конец, она бы могла только умереть. Это был бы конец, и ее душа успокоилась бы в мире, свободная от страшного томления, от ужасной боли тоски.

Париж?

Почему нет? Она порылась в своем кошелечке. Один два, три, шесть столировых билетов, немножко золота и один пятифунтовый билет – Роберт дал ей его, чтобы уплатить за что-то, – приблизительно сорок фунтов.

Она стояла у окна, размышляя. Дул легкий ветерок и приносил с собой запах цветов. Внезапно ее память пронзило воспоминание о ночи их ссоры. Жгучие слезы потекли по ее лицу. Она пережила любовь, страсть, все это чудо, она обладала человеком, который нуждался в ней, любил и защищал ее, а теперь – тюрьма открылась перед ней, и она осталась, маленькая и одинокая. Вдали просвистел поезд и загромыхал дальше. Скоро ее увезут в тюрьму.

– Нет, нет, – громко вскрикнула она, – нет, Роберт, ты бы не хотел этого, ты хочешь, чтобы я была свободна.

Она лихорадочно оделась, собрала немного вещей в небольшой пакет. Собравшись, она прошла в комнату Роберта. Комната была еще полна цветов, от одуряющего запаха которых Тони ослабела.

Она подошла к туалету и посмотрелась в зеркало. Затем открыла шкаф и стала искать в нем. В другом шкафу она наконец нашла то, что искала: старую маленькую кожаную коробочку. Она положила ее к себе за блузу и вышла из комнаты.

Стоя у дверей, она взглядом окинула место, где она и Роберт любили, и были счастливы, и нашли друг друга. Как часто в сладкой тоске они нашептывали друг другу вещи, которые они не решались произнести днем.

– Прощай, – прошептала она, – прощай!

Ее маленькое бледное личико слабо светилось при смутном свете.

– Прощай!

Если вы не очень хорошо знаете Париж, не пытайтесь лучше отыскать улицу Д’Альмэн, 40. Если вы все-таки найдете ее и подниметесь на шестой этаж (причем каждая ступенька по дороге грозит обрушиться под вами), вы, наконец, доберетесь до «квартиры» Тони. Несмотря на громкое имя «квартира», она отнюдь не была величиной с дворец. Наоборот, самая большая комната имела всего лишь размер двадцать на восемнадцать и оканчивалась кривым окном. Правда, окно удовлетворяло потребности в свете и солнце, двух необходимых вещах, но окно это также свободно пропускало порывы ветра, если он дул с востока, как часто замечала Тони.

Жоржетта, занимавшая «квартиру» вместе с Тони, при этом смеялась, показывая свои прекрасные зубы, и говорила: «Что ж, нам достается двойная порция, как ты думаешь, моя девочка, а?»

Знакомство с Жоржеттой было завязано пять лет тому назад – через два года после приезда Тони в Париж.

Нас учат верить тому, что судьба жестоко карает грешников. В отношении Тони она щедро это выполнила.

Разумеется, на ее след напали; девушки в наше время не могут убежать и исчезнуть с лица земли. Жизнь не так проста, как бывало раньше, а жандармы на Лионском вокзале – весьма знаменитые существа, которые хорошо следят за путешественниками, прибывающими из Италии.

Фэйн явился туда, куда Тони укрылась, в маленький меблированный дом на левом берегу Сены, ровно через неделю после ее бегства. Симона радушно встретила Тони, пока она не узнала, что та без гроша денег и будет сама зарабатывать себе на жизнь. Тогда радушие исчезло, и Тони перестала у нее бывать. К счастью, она получила место продавщицы в большом магазине. Она увидела объявление в газете «Тан», немедленно обратилась по адресу и получила место. Она жила тогда в маленьком пансионе, очень приличном и чистом, и встретила Фэйна с твердой решимостью остаться в Париже. Она будет зарабатывать себе на жизнь.

Он оказался точно таким, каким она и предполагала встретить его: разъяренным и взбешенным. Он убеждал, бушевал, уговаривал, но Тони была непреклонна.

Наконец он вернулся к де Мейрис, где он оставил леди Сомарец, и рассказал ей все.

Произошло еще несколько свиданий, снова буря, затем отъезд и некоторая сумма денег, оставленная для Тони в «Лионском кредите».

Она приветствовала их отъезд, немедленно вернула деньги, и на этом всякие сношения с родными прекратились.

Два раза в год старый поверенный писал ей, и она отвечала.

Через него она узнала о женитьбе Фэйна, о смерти тети и о продаже Уинчеса.

Первые два события не тронули ее, третье же, о котором она узнала, уже живя два года в Париже, взволновало ее так, как ничто, казалось ей, уже никогда не могло взволновать ее. Когда человек работает девять часов в сутки и спит всю ночь, как мертвый, немного времени остается для чувств и размышлений. Иногда на Рождество или на Масленицу, когда бывал карнавал, следовательно, выпадал свободный день, Тони ложилась на импровизируемую кровать, смотрела на небо и думала, думала. Она узнала о продаже Уинчеса на Пасху, когда у нее был снова свободный день. Она взяла с собой сухое казенное письмо и пошла бродить по садам.

Лежа под деревом на мягкой молодой траве, она начала вспоминать.

Уинчес встал перед ней, его остроконечные красные крыши с высокими трубами, обрисовывающимися на фоне мягкого голубого неба, терраса с балюстрадой, наполненной розами, которые красной лентой вились вокруг серого камня, старый сад с забором из буксов и статуями, от которых исходил аромат прошедших веков, залитыми горячим солнечным светом. И дядя Чарльз так любил все это!

Тони легла лицом на холодную землю. Неужели ребенок, который так любил дядю Чарльза, действительно когда-либо существовал? А он, бледная тень, канувшая в Лету, – любил ли он тоже когда-либо? Ее мысли носились, как корабли по тихому, залитому солнцем морю.

Уинчес, Лондон, монастырь. Утренний звонок раздается у дверей дортуара. Звонит Жанна в своем накрахмаленном платье, которое так шелестит.

«Барышня, уже половина седьмого». Затем ужин в длинной прохладной столовой с ее белыми столами, на которых стоят чашки молока, блюда с компотом из фруктов, хлеб и масло. Затем молитва в спальне, поклон и поцелуй «матери».

Посещение дяди Чарльза – нет, она лучше не будет думать об этом.

Она глубоко зарылась руками в траву – нет, нет, только не мысль об этом, ведь Роберт тоже приехал с ним. Ее лицо побледнело, когда воспоминание, как волна, захлестнуло ее ум.

Все эти два года она боролась, чтобы не думать о нем. Она хорошо знала страшные дни и ночи, которые следовали за этим.

Но в этот день воспоминания встали перед ней настойчиво и не оставляли ее.

Дрозд запел вблизи на кусте сирени.

Тони услышала, и лицо ее исказилось.

Веселая песенка дрозда быстро напомнила ей и виллу, и сад ее. Она в душевной муке закрыла глаза, перед которыми во мраке встали крашеные розовые стены, выцветшие голубые ставни и сад с цветущими апельсиновыми деревьями, вербена и пламенно-красные цветы, которые выделялись на яркой зелени кипарисов.