– Я совершенно недостоин тебя, – с горечью ответил Роберт. – О, Тони!

Он совсем повернулся к ней и спрятал свое лицо.

Постепенно он рассказал ей все. Тони от рождения владела даром любви, она принадлежала к числу тех женщин, которые наполняют жизнь мужчины во всех ее нуждах. Она изучила все верования Роберта, все его надежды, при мысли о коих он сам рассмеялся бы всего год тому назад.

В каждом мужчине есть особая милая простота, и каждая женщина, когда любит, либо вызывает ее наружу, либо подавляет. Тони тысячью нитей связывала Роберта. Несмотря на свою молодость, она знала все причудливые пути любви, потому что сама была мастером любви. Есть тысячи людей, которые любят и которые этих путей не знают. Роберт принадлежал ей не только вследствие страстной любви – она держала его бесконечной тонкой паутиной склонностей, нежности, обостренного интереса и неопределенного множества других, не имеющих значения в отдельности черт, которые в своей совокупности создают тайну личного очарования. Часто целые дни проходили в том, что они, по выражению Тони, жили «на поверхности вещей», делая длинные прогулки пешком и верхом и возвращаясь домой в приятной усталости и сонные.

Когда Роберт бывал во Флоренции, Тони усердно просматривала его книги. Она считала, что нет такой стороны его жизни, которая не могла бы быть ей близкой.

При этом проявлялся целый ряд ее собственных забавных и мелких свойств, потому что она была любовницей прежде всего и потом уже женщиной.

Среди них не было таких, которые имели бы серьезное значение, но ведь каждому из нас свойственны свои собственные мелкие и особые пути восприятия, от которых совсем не легко отказаться.

Тони никогда не делала ничего наполовину. Она как-то узнала от слуги, что Роберт любит порядок. Она осмотрела спальню. На туалете были разбросаны кроме обычных серебряных безделушек еще кучка романов, коробок папирос, два яблока и старая лента, что не способствовало порядку на нем. Она убрала все это и со страстью принялась за чистку.

Роберт не любил слышать, как едят яблоки, а как бы разборчиво ни есть их, процесс этот не может быть неслышным. Тони страшно любила яблоки, но с тех пор никогда не дотрагивалась до них после обеда. Роберт терпеть не мог зайцев. Тони невзлюбила их. Она очень любила Пэйтпуфа, большого черного кота, и ей не мешало, если он за завтраком своей черной лапой выражал излишнее пристрастие к ее порции, но раз она заметила выразительную гримасу на лице Роберта при виде этого, и с тех пор Пэйтпуф был водворен на кухню. Однажды, когда Роберта не было дома, она снова взялась за рисование. Набросок виллы вышел ужасным, скорее всего, он был похож на те кривые домики, которые являются результатом художественных усилий детей. Тони вздохнула, посмеялась и принялась набрасывать портрет старой кухарки Марты, которая зашла спросить насчет обеда.

Не получая ответа, Марта стала за спиной своей хозяйки и завизжала от удовольствия при виде своего портрета.

После этого Тони стала рисовать только лица и делала это, по словам Роберта, «чертовски хорошо».

Писем из Англии не было, и, надо сознаться, ни Роберт, ни Тони не жалели об этом.

Сидя после обеда на веранде, при причудливом свете затянутых розовым больших ламп и куря папиросы, чтобы отогнать москитов, Тони мало-помалу рассказала Роберту всю свою жизнь. Обычно она сидела у его ног, наклонялась к нему и, глядя ему в лицо, рассказывала.

– Бедная ты моя, крошечная, любимая, – нежно сказал Роберт, слушая ее повесть. – Клянусь, я заставлю тебя позабыть обо всем этом.

Конечно, у них бывали и стычки. Были два таких ужасных дня и ночи, когда они почти не говорили друг с другом. Началось это с одного замечания Тони, или, вернее, с воспоминания об одном замечании леди Сомарец.

Тони вышла однажды к завтраку, и вид у нее был несколько неряшливый. Пока Роберт принимал свою ванну, она принялась за чтение «Покинутой жены» и не расслышала, как он, зайдя из ванны в ее комнату, обратился к ней:

– Ну, подымись, старушка.

Когда она услышала его шаги, она как-то сразу почувствовала, что в жизни есть такие светские обязанности, как завтрак и прическа. Она вскочила и привела себя в порядок в пять минут.

Завтрак никогда не был сильным местом у Марты, и Тони всегда сама готовила чай. На этот раз это сделал Роберт, и чай оказался слишком крепким, чего он не любил. Автомобиль уже дожидался, поднималась ужасная жара, он чувствовал себя обиженным недостаточным к нему вниманием. Тони влетела в комнату, как вихрь, и рассмеялась при виде чая. Прядь волос, не захваченная шпилькой, выбилась у нее сзади.

– У меня, к сожалению, не хватило времени одеться, – сказала она, бросая взгляд на свой шелковый капот.

Роберт сумрачно посмотрел на капот и на прядь волос. Его коробила неряшливость.

– Тони, я думаю, ты могла бы причесаться, раньше чем выйти.

Тони с удивлением посмотрела на него, но завтрак уже был испорчен, и он не поднял глаз.

– Извини меня, милый.

– Женщина не может позволить себе быть неряхой, даже если она прекрасна, – сказал Роберт после небольшой холодной паузы.

Этого было довольно.

– В особенности малоинтересная женщина, я думаю, – таков прямой вывод из твоего изысканно вежливого замечания.

– Боже милостивый! – простонал Роберт.

– Тетя Гетти была права, сказав мне однажды, что и прекрасные женщины никогда не удостаивались уважения с твоей стороны, – и Тони вся покраснела, охваченная гневом до глубины души.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Роберт с опасным спокойствием.

– Разве моя мысль неясна? Точный смысл слов тети был тот, что ты никогда не был верен и прекрасным женщинам, каких же добродетелей могла я ожидать от тебя?

– Так ты оценила мой характер и этой меркой ты меришь меня?

– Ты сам указал мне путь. Твое первое замечание едва ли можно было считать словами любящего человека.

– О, конечно, если считать нужным искажать мои слова…

– Я не искажаю! – в бешенстве вскрикнула Тони. – Ты был груб со мной без всяких к тому поводов. Что я сделала? Мне и спрашивать не надо. Я отлично знаю, что ничего. Просто тебе начинает уже надоедать.

Марта вошла в комнату и сообщила, что автомобиль ждет. Она осталась стоять у дверей.

Роберт посмотрел на Тони, Тони – на него, с поднятой головой, с пылающим лицом.

Он вышел из комнаты, и через минуту Тони услышала, как отъехал автомобиль.

Ссоры идут хорошо, пока они продолжаются и каждая из сторон находится в упоении битвой. Но потом, когда каждый остается наедине с собой, пыл и натиск остывают, и чувства печали и грусти занимают их место.

Что за день! Долгий, как неделя. Тони не могла ни рисовать, ни играть, ни читать. Тысячу раз выходила она на галерею и в полевой бинокль Роберта смотрела на дорогу, ожидая его возвращения. Он вернулся очень поздно.

И он весь день был расстроен и жалок. Был момент, что он хотел телеграфировать Тони, но самолюбие удержало его.

Он не подошел к ней с поцелуем. Это должна была сделать она, прося прощения.

Своими большими глазами она посмотрела на его равнодушное лицо, и ее собственное потеряло всякое выражение.

Обед прошел в атмосфере той тягостной вежливости, которая бывает возможна только между двумя любящими людьми, когда они злы друг на друга.

После обеда Роберт сказал, что ему нужно писать письма, и удалился к себе в комнату. Тони осталась на веранде.

Конечно, он придет. Он должен прийти. Но он не шел. Он был слишком избалован в течение всей своей жизни, и последние три месяца не могли устранить этого. Тони была не права, и замечания ее были дурного тона. Это верно, но ведь и его собственные были не безупречны.

Роберт, затаив дыхание, прислушивался к ее шагам, когда она поднялась по лестнице. Зайдет ли она? Конечно, зайдет.

Но она не пришла. Она прошла к себе в комнату, и он с раздраженным изумлением услышал, как повернулся ключ в ее замке.

Бедная Тони! Ночь была для нее сплошным мучением, и казалось, не кончится никогда, но рассвет все-таки наступил.

К завтраку она надела муслиновое платье и причесалась так, как это нравилось Роберту. Выйдя из комнаты, она столкнулась с ним лицом к лицу. Он выглядел, как всегда.

– Надеюсь, ты спала хорошо? – спросил он вежливо.

Тони пробормотала что-то и сбежала вниз.

Подлинный страх и ужас охватили ее. Только человек, которому безразлично, которому начинает надоедать, мог выглядеть так обычно, говорить так обычно, как если бы ничего не произошло, как если бы прошедшей ночи и вовсе не было.

Роберт решил дать Тони урок.

Она затронула его гораздо больше, чем сама себе представляла, тем, что заперлась.

Он спокойно завтракал и мягко сказал ей, что, возможно, вернется поздно и чтобы она его не ждала. Самолюбие помогало ей, со своей стороны, говорить и смеяться.

Он вышел, почти уверенный в том, что ее это мало трогает.

Как только Роберт уехал, Тони поднялась наверх в его комнату. Она зарылась лицом в его пальто и плакала безутешно. Даже старая Марта пришла и упрашивала ее пойти пообедать.

– Обед прекрасный, сударыня.

– Прекрасный, – ответила бедная Тони, рыдая.

– Хозяину бы хотелось, чтобы вы поели.

– Ему все равно, ем ли я или нет, – сказала Тони по-английски.

Она рано пошла спать и, став на колени возле окна, спряталась за занавеской, ожидая, пока Роберт вернется.

Он скоро приехал. Его шаги болезненно отзывались в ее сердце. Она продолжала стоять на коленях.

Дважды она пыталась крикнуть, но голос не повиновался ей. От холодного ночного ветра она вся продрогла.

Когда она поднялась, она почти падала и, спотыкаясь, направилась к кровати.

Неужели так это и кончится? Неужели так это бывает, когда мужчинам надоедает? Но ведь они с Робертом еще так мало прожили!

– О боже, боже! Больше я не в силах переносить. Я должна знать. Если я ему в тягость, пусть лучше скажет, чем продолжать так.