Отправить.

— А может вся тайна бытия в простоте? — Появилось сообщение на маленьком экране. Она явно не дремала.

— Простота, а в чем она заключается, эта твоя простота? И разве возможно назвать отношения людей, а тем более влюбленных, простыми? А если учесть что в жизни вообще просто так ничего не дается, то где она тогда, эта твоя простота?

Отправить.

— Простота в слове, — замелькало новое сообщение от нее.

— Простота во взгляде, — отвечал я — в понимании окружающего тебя мира. Может Господь все устроил так вот сложно, чтобы мы с тобой попроще на это смотрели. Нам не надо вдаваться в подробности, каким именно образом, к примеру, летит шмель. Ведь у него такие маленькие крылья, такие совсем малюсенькие крылышки, что он и по определению совсем не должен летать. А он просто летит и все. И знаешь почему? Только потому, что он любит. Это же просто!

Значит, нужно было просто любить? А может я не знаю, что это такое, любить? Не присваивать себе человека. Не устраивать ему геноцид чувств. Не заставлять делать необдуманных поступков, говорить ненужных слов, жить твоей жизнью. Не прирастать кожей, не кричать на весь мир о своем. Не думать, не сострадать, не искать правды, не любить. А что значит любить?

Отправить.

— А может ты вовсе не шмель, а?

Я выключил планшетку и сунул в боковой карман сумки. Не шмель, крутилось теперь у меня в голове «совсем не шмель». А ведь она совсем не та, за кого себя выдает. Совсем не дура. Тогда кто?

Город встретил меня ласковым июльским солнышком.

Я не специально (хотя кого я обманываю) подъехал к этому месту. Попросил таксиста постоять минут десять. И не ошибся.

Что это за очередной бред? — подумал Лернон но стал читать далее:

И не ошибся.

Она стояла у витрины, с интересом копалась в цветах. Она, как мне казалась, вела себя как довольно счастливый человек. Она должна была быть счастлива. Хотя и останавливалась на мгновения, замирала, чувствуя каким-то шестым чувством прикосновение моего взгляда. Но помнит ли она его тепло? История, из какой-то прошлой жизни. Где она не любила цветов, где она была близко, где она была.

Тогда я дышал с ней одним воздухом. Я говорил, что судьба подарила мне эту встречу, чтобы просто начать в полную силу дышать воздухом. И я чувствовал его и сейчас, сквозь это расстояние. Каждую нотку, каждую мелодию. Она моргала, и легкий ветерок доносил до меня это незримое волнение силы. Той силы, которой обладает только она. Каждое ее движение несло загадочный тантрический смысл, который я пытался разгадать. Она нелепо отрывала взгляд от ароматных бутонов роз и с откровением смотрела в пустоту. Я так знал эти секунды. Именно в это время она думала о самом сокровенном. О чем-то своем, неведомом никому, даже самым близким, и казалось даже Богу. Нет, она не летала в эти минуты в заоблачных высотах, и не строила планов на жизнь. Она просто была в них настоящей. Без фальши, без прикрас, без масок и мимики настоящая она, с какой-то своей правдой в вечном и не прекращающемся диалоге. В котором, каждое движение — правда. И никаких лишних слов, жестов, мыслей. И воздух наполняется этой искренностью, и я дышу ею. Тайно, из под тишка, воруя каждый глоток.

Прошлое, как же оно, было. Было, иначе и не скажешь. Я мысленно погружаюсь в воспоминания.

Было, было, было.

Вдруг у Лернона проступил холодный пот, руки его затряслись, далее в тексте значилось следующее:

Три года прошло с того последнего раза, когда я был в этом городе проездом. Да, вздохнул я, и еще раз пристально посмотрел на нее из тайного своего убежища, три долгих года.

Я встретил ее в уютном, но пустующем сегодня кафе. Она сидела с глупой дамской сигаретой в правой руке, и урной из под кремированного пепла в другой. Темные очки, бледные тонкие губы, растрепанные волосы чуть ниже плеч, бутылка коньяка на столе и никакой перспективы в позе.

Я открыл электронную записную книжку и начал писать:

Дневной свет почти не проникал в это темное, страшное, но сухое помещение. Он вышел быстро, быстрее чем она думала. Она даже не успела докурить, как он протянул ей эту урну, скорее похожую на банку.

— Это все? — Спокойно спросила она.

— Да, это все, — он машинально вытер руки о край халата, как будто замарался в чем-то мерзком и не очень приятном, — и что вы будете с этим делать? Поставите дома, на телевизоре?

Она улыбнулась, — увы, нет, но мне кажется, то, что я хочу сделать ему бы понравилось, конечно понравилось.

— Вы бледненькая, вам надо побольше бывать на солнце, осень нынче прямо балует.

— Вы правы, — она выбросила сигарету и закурила новую.

— Вы много курите, но я вас понимаю, — попытался утешить он, — я сам был в такой ситуации, и тоже курил одну за другой, но потом прошло, и у вас пройдет.

— У меня, — она затянулась и задумалась, — не волнуйтесь у меня не пройдет.

— И что же вы будете с этим делать? — Он странно посмотрел на банку.

— Меня ждут, — отрезала сухо она и пошла к выходу, — спасибо вам за хлопоты, деньги я оставила вам там, на полочке.

Она быстро вышла и направилась к машине, солнце и на самом деле припекало, странно, подумалось ей, уже конец октября а осень действительно балует. Еще деревья так интересно украшены желтою листвой, еще женщины ходят в легких осенних пальто, еще можно жить, жить и любить, и она заплакала. Слезы ручьем потекли сами собой, хотя ей казалось что она уже все выплакала, что где то там внутри уже все давным давно пересохло. Она вдруг вспомнила утренний разговор с мужем:

— Если ты это сделаешь, — орал он, — то я тебя просто убью.

— Дурак, — тихо отвечала она ему, — может я этого просто хочу, хочу чтобы ты меня взял и убил.

— Ты тварь, не унимался муж, — какая же ты все-таки тварь, почему ты думаешь только о себе?

— Я о себе не думаю, не льсти себе так как о тебе я не думаю тоже, я думаю только о…..

— Заткнись, сука, ты сука, и тварь и тварь, тварь.

Она выскочила из дома, быстро накинув длинное драповое пальто, села в такси и вытирая слезы, сказала:

— В городской крематорий.

А слезы все текли, она опять села в машину и таксист словно все поняв просто тронулся и поехал.

— К озеру? — спросил он, чуть обернувшись к ней.

Она просто махнула в ответ головой, и прикрыв ладонями глаза продолжала плакать. Она вдруг вспомнила его руки, теплые, с длинными пальцами, и почти женскими ногтями, длинными и фигурными. Таким ногтям позавидовала бы любая девчонка, смеясь говорила она ему иногда. Но он как будто не замечал этого. И еще он любил повторять, знаешь любимая, и он всегда ее так называл, любимая. Знаешь любимая, вся наша жизнь состоит из мелочей, из слайдов, вот так просто складывается в единое целое, из одного в другое, из одного в другое. Запоминай, пожалуйста эти мгновения, эти прикосновения судьбы. Вот. Тебе нравится?

— Да.

— Скажи мне это пожалуйста.

— Ты же знаешь что я.

— Не говори ничего лишнего, просто, любимая скажи мне и все, ну.

— Я люблю тебя, — тихо выдавила из себя эти несколько слов, и покраснела как маленькая девочка, — я очень тебя люблю.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что ты просто есть.

Такси все двигалось, и руки все сжимали драгоценный предмет, она как змеями обвила эту железную банку, с самым дорогим на сегодня, с самым дорогим, что у нее осталось, с ним.

Такси остановилось, она быстро сунула, сколько-то денег в руку водителю, и не оборачиваясь, выскочила из машины. Он что-то крикнул ей в ответ, но она ничего не поняла, пальцы нервно сжимали железную банку, и она верно выбрав направление, двинулась к воде. Длинные полы пальто мешали быстро двигаться, а она именно так и хотела, сделать это быстро. Как будто за ней гнались, как будто оставалось совсем немного время, как будто кто-то отсчитывал последние секунды.

Вот и долгожданная гладь, она нервно открыла банку, и замерла. Она,

почему то перестала плакать, слезы как будто закончились. Где-то позади уже дико кричал ее муж, истерически размахивая в воздухе табельным пистолетом. Он гнался за ней все это время.

Она отвернулась:

— Прости меня, — прошептала она, и медленно начала переворачивать банку.

Пепел метнулся из нее, и одним мгновением разлетелся с легкостью пуха по глади озера. В этот же миг и прозвучал выстрел.

Мир покачнулся, она небрежно провела по животу, на ладони сквозь пальто уже выступила кровь.

— И с этим теперь, — она снова покачнулась, — и с этим всем, теперь нам придется жить, любимый, и это было последнее ее слово.

Согнувшись вдвое она мягко упала у воды, и озеро, усыпанное пеплом нежно подобралось к ее ногам, и ласково омыло их.

Как-то жить, почему то как то очень хотелось жить.

Отправить!

Уверенно нажал я и стал дожидаться ответа от болезной своей нанимательницы.

На самом же деле история эта была простецким вымыслом. И не моим, а ее. Она так завораживающе рассказывала мне о мифической своей смерти, что я даже от удивления открыл было рот. Так мы и познакомились. Три года назад, осенью, в этом городке. Зачем она таскала с собой пустую урну для кремированных останков я не знал, может для того чтобы каждый раз придумывать новые невероятные истории?

— Ты смотришь на нее? — Пришло очередное сообщение от нее.

— Да, написал я, — она еще копается в цветах. Но я уже лечу по адресу.

— Не забудь про сестру. И не спеши, полюбуйся еще ею, тебе же есть что вспомнить. Вспомнить, чтобы потом с такой легкостью забыть, — говорилось в очередном ее сообщении, — знаешь, бывает что ум у человека совсем ни к черту. Да и тело барахлит. То суставы не гнутся, то потенция подводит. Угасает жизненный цикл, я это так называю. И только душа, душа, тихо, по ночам шепчет тебе не оставляй меня одну. Понимаешь?