Ирина Щеглова - Майский поцелуй

Он рассмеялся:

— У нас не было соревнований. Но все равно спасибо, что спросила.

Ну вот, я снова опростоволосилась.

Как же объяснить ему то, что со мной происходит? Мне так хочется, чтоб он понимал меня! А вместо понимания между нами какая-то мучительность. Или это только мне так кажется?

Вот ведь, говорит же мне Леха, чтоб я не усложняла. А что значит — не усложняла? Значит, я должна все упрощать?

Как там: «будь проще, и люди к тебе потянутся». Но хочу ли я, чтоб люди ко мне тянулись? Смотря какие люди, разумеется. В старой школе, как я ни старалась, никто ко мне не тянулся. А в новой — все наоборот. При этом я осталась прежней, я не изменилась, то есть не стала проще. Выходит, дело не только в простоте, но и еще в чем-то?

Я попыталась поговорить об этом с Лехой. Он выслушал, он всегда очень внимателен ко мне. Но, выслушав, делает просто потрясающие выводы. На этот раз он посоветовал чем-нибудь себя занять.

«У тебя слишком много свободного времени, вот ты и забиваешь голову ерундой», — сказал он. Мне было очень обидно. Выходит, мои мысли и чувства, мои сомнения, моя любовь — это все ерунда?! Все то, что составляет мою индивидуальность, то, что мне дорого, то, чем я живу, — это только копание в носу избалованной бездельницы? Но я не такая! Да, я не стою на голове, не бегаю, не дерусь, не качаю мускулы. Господи, как глупо! Но я отлично учусь, я староста нашего класса. К тому же у меня много увлечений. Между прочим, я участвовала в конкурсе молодых писателей, и мои рассказы опубликовали в интернет-журнале.

Да, я еще не определилась, я себя ищу. Но ведь это не говорит о том, что я бездельница? Неужели он именно такой меня видит? Но как же тогда он может меня любить?

Это ужасно! Я так стараюсь понять его, так хочу, чтобы и он понимал меня, а вместо этого он советует поменьше думать и быть проще. Где же тут логика? А ведь она, несомненно, присутствует. Леха парень собранный, целеустремленный, правильный. Он не может ошибаться.

— А что, если я займусь английским? — спросила его я.

— Хорошее дело, — похвалил он, — языки нужны, без них сегодня — никуда.

Ия упросила родителей заплатить за курсы. Они не препятствовали, наверное, рассуждали так же, как и Леха.

Я стала ходить на занятия, упорно учила новые слова, повышала свой уровень, даже на олимпиаду попала. Свободного времени действительно поубавилось. Но сомнения никуда не исчезли. К ним добавилось чувство постоянной усталости. Я не высыпалась, не гуляла, только зубрила и зубрила. Из зеркала на меня смотрела бледная немочь с темными провалами вместо глаз. Б-р-р!

Но я не могла подвести родителей и Леху. Отказаться от курсов — значит вышвырнуть заплаченные деньги и потерять уважение Лехи. А родители уже поговаривали о том, как я поступлю на иняз. Хотела ли я на иняз? Да никогда! Нет, я вовсе не против того, чтоб хорошо знать иностранный язык. У нас девочка одна углубленно занимается английским и немецким. И ей это очень нравится. У нее куча планов, как она поедет на стажировку в Германию, а потом в Англию. Хорошо, когда точно знаешь, чего хочешь. Но я-то не знала.

В моей новой гимназии все, так или иначе, как-то представляют себе свое будущее. Те, кого привлекает театр, занимаются в театральной студии. Она у нас очень сильная. Другие увлекаются журналистикой и печатаются в нашей газете. Кто-то пишет стихи, кто-то поет. Кто-то увлекается литературой.

Я хожу на студийные спектакли и радуюсь за ребят, потому что у них здорово получается. Бываю на литературных диспутах, читаю чужие стихи и рассказы, участвую в обсуждениях. Меня не раз хвалили за умение подмечать интересные моменты, улавливать неточности, обоснованно хвалить и критиковать. Сочинения я всегда писала на отлично. Пару раз их даже опубликовали в школьной газете. Я даже пробовала писать стихи. У меня вроде неплохо получается. Одно время увлеклась лепкой. Мне очень нравилось лепить маленькие фигурки животных, птиц, людей, особенно детей. Конечно, серьезным занятием это не назовешь, скорее хобби. И мои фигурки выглядели скорее забавными и милыми, часто совсем не похожими на реальных живых существ, но в этом-то и была их прелесть. Они заставляли улыбаться.

И я всегда обо всем рассказывала Лехе. Чего я ждала? Похвалы? Мне так важно было его одобрение. Но он лишь снисходительно улыбался.

Почему, почему он утверждает, что любит меня, и при этом не воспринимает всерьез ничего из того, что меня интересует.

У меня на стене висит репродукция картины Сальвадора Дали «Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения». Потрясающая картина, я люблю смотреть на нее по утрам и думать о Галле — жене художника. Я восхищаюсь судьбой этой женщины! Даже иногда представляю себя на ее месте… А Леху картина раздражает. То есть он, конечно, никогда не говорил мне об этом, но я догадываюсь.

Как-то мне удалось затащить его на выставку современных художников. Леха с непроницаемым лицом побродил по залам, рассматривая полотна и инсталляции. А когда мы вышли и я стала восторженно рассказывать о своих впечатлениях, он поморщился досадливо:

— Яночка, о чем ты говоришь? Какое искусство? Где ты его нашла? Среди этой убогой мазни?

Я остановилась как вкопанная, до сих пор Леха не говорил со мной так пренебрежительно. Я растерялась и пролепетала что-то про искусство.

— Какое искусство? — искренне удивился Леха. — Ты попроси любого из этих горе-художников изобразить лошадку, уверен, они и рисовать-то не умеют.

Я понимала, надо было срочно найти какие-то контраргументы, но от обиды и растерянности я никак не могла подобрать слова. Шла молча, опустив голову, и слушала Лехины разглагольствования.

— Ты пойми, — вещал он, — заниматься искусством можно на досуге, это удел людей праздных и богатых. И уж никак нельзя зарабатывать этим деньги. Да и что такое искусство? Его не существует вовсе.

Я пришла в ужас!

— А как же Пушкин?! Достоевский??! Леонардо да Винчи? Как же величайшие достижения человеческого гения!

От возмущения у меня дрожал голос.

Леха немного смутился:

— Ну, корифеи… — он почесал нос, — бывают и исключения из правил. Но! Так называемое искусство возможно лишь в обществе сытых. Нищим оно без надобности. Богатое общество или отдельные его представители иногда от скуки становятся меценатами. Организуют всякие там придворные театры, на свои деньги обучают способных парнишек у известных мастеров. Искусство — дорогое удовольствие.

Я чувствовала, что он не прав. Но не знала, как его переубедить. Ведь даже у самых примитивных народов существовала наскальная живопись, всякие там культовые изображения. Люди старались украшать свои жилища и одежду, даже самые нищие и необразованные. Спрашивается, зачем им это было нужно? Значит, тяга к прекрасному заложена в человеческую природу!

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился Леха, улыбаясь, — пусть будет по-твоему. — Так соглашается взрослый с ребенком, если тот капризничает.

Моя самооценка стремилась к нулю. А Леха продолжал меня воспитывать:

— Человеку надо иметь надежную профессию в руках, чтоб была возможность заработать кусок хлеба. А все остальное — пожалуйста, в свободное от работы время. Почему бы и нет. Но сидеть у общества на шее, да еще и нагло заявлять: мы люди искусства! Художники! Восхищайтесь нами! Мы так видим мир! — Он брезгливо поморщился. — Удел неудачников и шарлатанов.

Так он меня загрузил в тот день! Я буквально задыхалась под тяжестью его слов.

В такие моменты очень помогает музыка. Весь вечер я провалялась на диване, слушая Pink Floyd, их знаменитый альбом «The Dark Side of the Moon».

Мне был необходим глоток свежего воздуха. То есть мне требовалось мнение другой стороны. Я должна была разобраться и сделать собственные выводы. И тогда я отправилась к Вадику.

Я шла по улице и смотрела на почти одинаковые, стандартные дома, на асфальт, раскатанный машинами, на спешащих по своим делам людей и думала: «А ведь Леха прав! Тысячу раз прав!»

Ну, зачем, спрашивается, обычному человеку изыски архитектуры, если у него нет квартиры, самой примитивной: стены, потолок, окна, двери. Сначала надо всем дать возможность получить необходимое, а потом уже рассуждать о высоком.

Вот с такими мыслями я и ворвалась к моему другу художнику Вадику, учившемуся в художественном лицее.

Вадик встретил меня на пороге, как обычно, весь перемазанный краской, буркнул невнятно «проходи». Я вошла в его комнату, давно превратившуюся в некое подобие студии. На полу, подоконнике, длинных стеллажах — повсюду громоздились листы ватмана, рулоны, стопки, наброски, этюды, посреди комнаты стоял подрамник с натянутым холстом, на стене — зеркало. Холст был завешен тряпкой.

— Работаешь? — несмело спросила я.

— Угу…

— Что там у тебя, если не секрет?

— Автопортрет. — Вадик был немногословен.

Я попала в другой мир, здесь все и вся существовало по своим законам, абсолютно отличным от законов Лехиного мира. Я поняла, что все мои попытки разговорить Вадика о сущности искусства бессмысленны. Он им живет.

Я осторожно уселась на краешек одинокого стула.

— Как дела? — спросила.