— Лучше всего вообще не ждать, когда подкрадется старость. Загнать пулю в лоб — и готово! Если бы я писал законы, приказал бы, чтобы всех, кому исполнится семьдесят, отправлять на прогулку в Елисейские поля.

Пан Мачей огорченно, с упреком глянул на него:

— Что за глупости…

— Не беспокойтесь, дедушка: я пока что законов не пишу!

Графу Гербскому Богдан как-то с большим азартом; толковал, что все на свете титулы — совершеннейшая глупость. Главное, по его разумению, — деньги. Если нет денег, никакие титулы не помогут, брюхо все равно не отрастить… Этот намек на объемистое чрево графа неслыханно рассердил последнего.

Граф Доминик поразился:

— Неужели вы искренне верите, что все до одного титулы — купленные?

— Все не все, но порядочно… Вот в княжеский титул я верю — он настоящий, польский, древний, его не купишь. А вот графы и бароны… Если богатый шляхтич такой титул и не купит сам себе за границей, ему его и так пожалуют — за богатство. В жизни не слышал, чтобы тот, кто не имеет приличного состояния, получил титул графа или барона.

— Ох, вы еще. многого не слышали… вздохнул князь, складывая руки на раскритикованной Богданом части тела.

— Возможно, — сказал Богдан. — Вот, например, я в жизни не слышал, чтобы носитель купленного титула признался в том, что титул им куплен.

Граф Гербский считался крайне прогрессивным и современным человеком. Однако… то ли его вдруг охватила магнатская спесь, то ли с его титулом и в самом деле не все обстояло гладко — он нахмурился и сердито бросил:

— Ты только болтаешь, юноша. А если за границей кто-нибудь назовет тебя графом, ты наверняка будешь доволен.

— Конечно. Когда совершу какую-нибудь глупость. А дома, в обычных условиях, предпочел бы обойтись без всякого титула.

Граф оскорбленно умолк. Богдан, взглянув на него, скривил губы и покровительственно добавил:

— Ничего, встречаются и порядочные графы. Например, Гербский и парочка других. А то, что у них есть деньги, еще не преступление.

Однажды после ужина майорат и граф Доминик расположились на веранде, дымя сигарами. Вдруг в парке раздался веселый женский смех, потом визгливый хохот и топот ног. В отдалении меж кустов мелькнул пробегавший Богдан.

— Эротические атаки, — рассмеялся граф Доминик.

Вальдемар спустился в парк и направился к реке.

Он зорко оглядывался, высматривая виновников переполоха. И увидел Богдана, присевшего на корточки за розовым кустом. Увидев дядю, юноша встал во весь рост и обиженно пробормотал;

— Эх, дядя, все испортили… Теперь она наверняка скроется.

— Что?

— Моя дриада.

— Богдан, что ты вытворяешь? — нахмурился майорат. — Что за вопли?

— А что тут такого? Я обернулся фавном и преследую лесную дриаду. Дриада, правда, не из леса, а из буфетной, но все равно она прекрасна. Ах, Ганечка! Щиколотки у нее… в жизни таких не видел! И остальные буфетные дриады не хуже. Фидий ваял бы с них статуи. Куда там Циане с ее костлявыми спутницами…

— Я не позволю устраивать тут вакханалии, — сказал майорат.

Богдан пожал плечами:

— Дядя, Бога ради, не изображай святого! Какие еще вакханалии? Я еще ни одной дриады не приводил на веранду — но в мраке-то могу их преследовать? Этого даже Зевс не запрещал фавнам и сатирам. Твои девушки скучают, а прекрасный пол нужно развлекать. Бегу…

Стой. Ты хоть понимаешь, чем это может кончиться?

— Все, все понимаю, дядя, некогда, уволь! Ганечка — ожившая статуя Фидия, я обязан ее настичь. А видел бы ты ее купающейся! Бегу!

Он весьма грациозно поклонился майорату, с большим изяществом повел рукой с зажатой, в ней шляпой в сторону Гербского — и исчез за кустами роз. Вскоре оттуда долетел его голос, Богдан напевал какую-то немецкую легкомысленную песенку.

XXVI

В середине октября в Слодковцы вернулась из-за границы пани Идалия Эльзоновская.

Тихая жизнь дедушки и внучки внезапно сменилась чередой бурных сцен. Баронесса намеревалась увезти Люцию за границу, но девушка решительно отказывалась. Никакие уговоры на нее не действовали. Пан Мачей тоже пытался ее убеждать — но весьма неискренне. В глубине души он желал, чтобы Люция оставалась поблизости от Вольдемара. Любя внучку всем сердцем, он был бы счастлив, если бы она соединила судьбу с Вальдемаром. Однако держал свои мечты в тайне от пани Идалии.

После долгих споров все выехали в Варшаву. Богдан попросил у Вальдемара отпуск на месяц и направился следом.

В Варшаве Люция встретила Брохвича, и для нее начались дни долгих душевных терзаний. Молодой граф любил ее по-прежнему и, судя по всему, не потерял еще надежды. Но Люция не могла простить Вальдемару, что он одобряет намерения Брохвича, и больше всего ее угнетало равнодушие майората, его чувства, не выходившие за пределы родственной любви.

Все были на стороне Брохвича, кроме пана Мачея и Богдана. А это привело к тому, что Люция теперь гораздо милостивее поглядывала на Богдана, к которому иначале относилась с неприязнью.

Пани Идалия широко распахнула двери своего салона, принимая множество гостей из высших сфер, весьма придирчиво отбирая приглашенных, — ее привлекали лишь молодые люди, о которых было известно, что они могут составить прекрасную партию. Она прямо-таки пылала желанием удачно выдать Люцию замуж. В первую очередь ее привлекали титулы и имения. Но Люция не имела успеха — появляясь в обществе, она держалась холодно, замкнуто, игнорировала молодых людей, умышленно выставляя напоказ свое равнодушие к наиболее богатым и титулованным. Любые усилия прославленных светских львов зажечь в ней огонек кокетства пропадали даром. Она сурово, иронически смотрела в глаза опытным ухажерам, не замечавшим в ней и тени женственности. За красоту, серьезность и суровость золотая молодежь окрестила ее весталкой, и это прозвище закрепилось за ней во всех салонах. Разумеется, весталка тоже умела ослепительно улыбаться — но тогда лишь, когда никто ее не видел, когда она могла предаваться мечтам, часами не сводя глаз с фотографии Вальдемара. Оказавшись вдвоем с дедушкой и слушая его рассказы о Вальдемаре, она становилась и женственной, и очаровательной, на ее розовых губках, делая их прекрасными, появлялась искренняя улыбка.

Но немногие знали, какому божеству служит весталка…

Как-то в ноябре Люция сидела у себя в комнате, уже одетая к предстоящему большему приему. Кто-то энергично постучал в дверь.

— Прошу! — обернулась Люция.

Ворвался запыхавшийся Богдан, схватил Люцию за руку и воскликнул:

— Поздравляю, княгиня!

— Кузен, вы с ума сошли? Богдан приблизил губы к ее уху:

— Разрешите вас предупредить, кузина, что сегодня к вам намерен посвататься князь Зигфрид. Тот самый. Вдовец, миллионер…

Люция отшатнулась:

— С чего вы взяли?

— Да попросту подслушал. Он рассказывал о своих намерениях вашей маменьке, что она встретила его большим энтузиазмом, Майорат…

— Что?

— Он тоже присутствовал.

— И что он… — Люция не смогла продолжать.

— Он ничего не говорил. Видеть я их не мог, слышал лишь звучный голос тети Идалий… Сущий заговор, — кузина.

Щеки Люции пылали:

— Спасибо, кузен. Я знаю, как поступить. На ее губах появилась издевательская усмешка. Богдан понял ее иначе и удивился:

— Как это? Ты примешь предложение князя, любя майората?

Люция гневно уставилась на него:

— Довольно, кузен. Идите.

В соседней комнате послышались быстрые шаги. Богдан всполошился:

— Ох, наверняка тетя Идалия! Кузина, спаси! Она не должна меня видеть, иначе все поймет…

Он огляделся, и, видя, что второй двери в будуаре нет, спрятался за китайской ширмой. Вошел лакей:

— Пани баронесса просит пройти в зал.

— Вот оно! — шепнул Богдан.

Люция молчала.

— Что сказать пани баронессе? — спросил лакей.

— Что поручение ты выполнил. Иди.

Когда дверь закрылась за лакеем, Богдан выглянул из-за ширмы:

— Что ты хочешь делать, кузина?

— Мне нездоровится. Идите, пожалуйста.

— Понятно, — усмехнулся Богдан и вышел.

Бледная, взволнованная Люция, нервно улыбаясь, подошла к зеркалу. Она не спеша сняла платье, расплела косу, надела белый пеньюар и легла на диван. Вошла служанка и удивленно уставилась на нее. Люция сказала:

— Я нездорова. Никого не принимаю.

Через четверть часа, шелестя шелками, вбежала пани Идалия:

— Что ты вытворяешь? Новый розыгрыш?

Люция, положив руку под голову, спокойно смотрела на изумленную мать:

— Никакого розыгрыша.

— Ты не одета?! А как же прием?

— Я не пойду.

— Что-о?

— Я сегодня никуда не выйду.

— Что такое? — взорвалась баронесса. — Опять истерики? Вечные скандалы! Ты с ума сошла!

Из ее уст вырвался поток злых и обиженных слов — польские вперемежку с французскими. Но Люция словно оглохла. Она спокойно смотрела в окно, лишь губы ее порой вздрагивали. Излив гнев, баронесса принялась просить, умолять. Все было напрасно. Люция отвечала коротко:

— Сегодня я никуда не выйду.

— Что ты делаешь? Князь Зигфрид пришел просить твоей, руки. Я сказала ему, что ты скоро выйдешь… Он ждет в зале! Истеричка…

— Вот с этого и следовало начинать, мама, — спокойно сказала Люция, вставая. — С предложения. Я все знаю о вашем заговоре. И даю князю ответ своим поступком. Не хочу видеть его, не хочу знать.

Баронессу прямо-таки затрясло:

— Глупая девчонка! Подумай, что ты делаешь! Ты нанесешь ему смертельную обиду, и второго такого случая никогда больше не представится! Боже, какой это джентльмен, какая прекрасная партия!