К счастью, баронесса была одна. И сразу начала жаловаться на Люцию:

— C’est une fille folle! (сумасшедшая девчонка, фр)! Сидит в Слодковцах, словно монахиня! Неужели папа не может повлиять на нее!? Отказала двум женихам — а какие прекрасные были партии! Глупая!

Вальдемар пытался перевести разговор на иные темы, но баронесса упорно возвращалась к дочери:

— Представь себе, Вальди: она перестала мне писать! Обиделась на мою дружбу с Барскими! Соплячка! Ради ее капризов я не откажусь от друзей!

Вальдемар скрипнул зубами, но ответил спокойно, не без иронии:

— Да, было бы странно, если бы вы избегали Барских… после всего, то произошло…

— Что?

— Ничего. Разрешите с вами попрощаться, тетя…

— Подожди. Кто это с тобой? Un beau garсon! (какой симпатичный юноша, фр.)

Но Вальдемар уже быстро удалялся, забыв даже представить пани Идалии Богдана, стоявшего поодаль и не сводившего глаз с молоденькой красивой немки, гулявшей по перрону в сопровождении маменьки и папеньки.

Тут Вальдемар увидел Барского с дочерью. Пот выступил у него на лбу, в душе болезненно всколыхнулись воспоминания, гнев, отвращение. Лицо его не дрогнуло, но покрылось смертельной бледностью, взгляд стал ледяным.

Барские заметили его. Граф отступил на шаг, побагровев. Зато Мелания, хотя и потрясенная неожиданной встречей, смело шла вперед, дерзко и вызывающе глядя на Вальдемара.

Вальдемар прошел мимо них, словно мимо телеграфных столбов, притворяясь, будто не видит, вошел в здание вокзала.

Мелания невольно зажмурилась — ей показалось, что взгляд майората обжигает, словно раскаленное железо. Вальдемар уже сидел в вагоне, когда вошел веселый, ухмыляющийся Богдан:

— Ну вот, мне удалось перекинуться словечком с милой Гретхен! Ни одна девица не устоит перед моим испепеляющим взглядом! Я представился ей князем Абракадабра-Абра, происходящим по прямой линии от Магомета и турецких святых. И она поверила, святая невинность, благо ее фамилия весьма прозаична — Мюллер… Бог ты мой, Мюллер — и такая красивая! Ах, дядя…

Тут он взглянул на Вальдемара, и улыбка пропала с его лица.

Майорат сидел, притворяясь, будто спокойно читает газету. …

Когда поезд тронулся, Богдан придвинулся ближе и спросил тихо:

— Дядя, та красивая дама… мимо которой вы прошли, как мимо пустого места… неужели это та самая… анонимные письма…

— Да, — сказал майорат. — Это был Барский с дочерью.

Богдан задумался и шепнул:

— Они получат свое…

XX

Вальдемар отдавал много времени ненавязчиво; воспитанию кузена, но юноша во многом оставался него загадкой, частенько майорат не мог понять, где нем хорошее, где плохое. В характере Богдана хаотически перемешались все качества, но он, безусловно обладал острым умом и живым темпераментом. На вопрос майората, кем он собирается стать, Богдан ответил не без удивления:

— Останусь тем, кто я есть: большим паном!

— А что такое, по-твоему, «большой пан»?

— Объект и одновременно проблема… Большой пан может оказаться и большим прохвостом, и большим благодетелем. Последнее в полной мере относится к тебе, дядя, так о тебе все говорят. О Барском тоже много говорят, но он — из первых… Однако и ты, он — большие паны…

— Значит, титул сам по себе еще не ослепляет тебя. Прекрасно… Но к какой из категорий склоняются твоя симпатии?

Богдан, по своему обыкновению, усмехнулся:

— Я не люблю крайностей. Останусь посередине и сотворю новую категорию: благородных прохвостов! Крайности — такая скучная вещь…

— Тебе следовало бы поступить в университет, — сказал майорат.

— Денег нет, — буркнул Богдан.

— На это найдутся, будь спокоен. Выбери себе специальность, и я порекомендую тебе университет.

— Ох, дядюшка! Не смогу я стать бакалавром! Хватит с меня и семи классов! Снова за парту? Нет уж, увольте! Да и не верю я во всю эту науку. Если голова на месте, сам всему научишься, тут и сто университетов не помогут! Я много знаю, много читаю… философии, правда, не учен, но это не мешает. Изобретателем становиться не собираюсь. Об одном только жалею…

— Что у тебя такие взгляды? — хмыкнул майорат.

— Нет. Что Черчин не мой.

— Ты бы и его пустил по ветру.

— Может, и нет! Имение — вещь серьезная. Дайте мне денег — и я из жизни извлеку такую квинтэссенцию, что и философам не снилась!

Проверив, как обстоят дела с финансовым положением Богдана, майорат обнаружил, что это и делами-то назвать нельзя. Молодой человек давно растратил выделенную ему долю наследства и залез в долги. Его мать написала Вальдемару, что знать не хочет беспутного сына и больше не даст ему ни гроша, а Черчин со всеми прилегающими поместьями отошел в безраздельную собственность Виктора Михоровского, старшего брата Богдана.

И невероятно избалованный в детстве Богдан понял наконец, что отдан на милость майората. Он даже потерял свой обычный апломб — но ненадолго. Сказал Вальдемару, — что лето отгуляет в Глембовичах, а потом готов податься, хоть в дровосеки — если дядя не выдумает ничего эффективнее.

Однако это было сказано ради красного словца. Становиться дровосеком — слишком большое унижение. Умирать не хочется. Жениться ради приданого — величайшая глупость. Значит, надо подыскивать работу. Но тут же легкомыслие взяло верх:

— Работа — очень уж суровая дама.:. Лучше стать итальянским разбойником. А что? Италию я знаю хорошо, и отваги мне не занимать! Решено, Уйду в горы, стану бандитом, буду зваться… какое бы красивое имя подобрать? Ага! Богда-Михор!

Он постоянно измышлял подобные проекты — один другого чуднее, но в глубине души все серьезнее думал о своем будущем, хотя старался этого и не показывать. Визит его матери в Глёмбовичи произвел на Богдана большое впечатление.

Пани Корнелия Михоровская, дальняя родственница Вальдемара, дама еще не пожилая, исполненная уверенности в себе и больших претензий к окружающим, ироничная, истеричная, задиравшая нос по любому поводу и имевшая обо всем раз навсегда установившееся мнение… Одним словом, эта особа произвела на Вальдемара самое скверное впечатление.

Она не расставалась с лорнетом и флаконом с нюхательными солями, цедила слова, говоря в нос, часто падала в непродолжительные обмороки. «Опять сомлела» — говорили слуги, ничуть ей не мешавшие, как и не мешает актеру ежедневно умирать на сцене. Добавим сюда вечную кисло-сладкую улыбочку, постоянно искаженные в жалобной гримасе узкие губы. Все это крайне раздражало Вальдемара.

Едва поздоровавшись, пани Корнелия громко выразила удивление: как Вальдемар решился взять под опеку такого шалопая. Ведь всем известно;

что Богдан — законченный неудачник. «Законченный неудачник» не без юмора ответил:

— Мама, вы во всем сами виноваты. Кто мне украдкой подсовывал в кошелек сотню-другую? Мама. Папа, пока был жив, старался не давать мне много денег — а вы, маменька, поступали как раз наоборот! Копить деньги у меня нет склонности, вот я их и тратил, а вы подсовывали снова и снова… Что же теперь удивляться?

Пани Корнелия торопливо поднесла к носу флакон с целебными солями:

— Ах, кузен, вы сами видите, сколь неблагодарное дитя…

— Зато Виктор вам благодарен, маменька, — рассмеялся Богдан. — Подождите, он вас еще по миру пустит.

— Ты излишне самоуверен, — заметил майорат.

— А что? Посмотрим! Я, слава богу, уже сижу в спасательной шлюпке, а Виктор еще плывет на всех парах…

Однако пани Корнелия нашла возможность нанести ответный удар. Она воскликнула с иронией:

— Значит, насколько я поняла, Богдан станет приживальщиком в Глембовичах? Будет пускать по ветру ваши денежки, кузен? Самое подходящее занятие для Михоровского из Черчина…

Задетый, Вальдемар нахмурился, но ответить не успел — Богдан вскочил, побагровев от ярости, процедил сквозь зубы:

— Теперь я не Михоровский из Черчина. Я — Михоровский-босяк, голодранец с ривьерской мостовой, на которую меня бросили вы, милая мамочка, и этот хитрец Виктор! Вы прекрасно понимали, что я гибну, но по первому зову присылали не сотни — тысячи! Нарочно осыпали деньгами! Хотели, чтобы я побыстрее промотал в казино свою долю, и «милый Витторио» стал бы единственным хозяином Черчина! Это вы сделали меня таким… И тот, кто спас меня, пожинает плоды наших трудов. Уж его-то я постараюсь не разорить, потому что доверяю ему, в отличие от вас! И приживальщиком не буду!

Он резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Пани Корнелия сомлела, пришла в себя, разрыдалась — и в тот же день покинула Глембовичи.

Богдан моментально оживился. До поздней ночи он о чем-то беседовал с майоратом, а назавтра был представлен глембовичской администрации в качестве нового практиканта. И радовался, что стал дельным человеком, но долго торговался с майоратом о размерах жалованья, уверяя, что должен получать гораздо больше — по той причине, что отказался от мысли стать бандитом…

XXI

Чувства Люции к майорату не ослабли за время разлуки, наоборот, еще более окрепли. Девушка пережила долгие, тяжкие часы внутренней борьбы. Она погружалась в мечты, но не поддавалась до конца чарам, провидя впереди печальную правду. В тоске по счастью она словно брела по черным болотам в погоне за неуловимым, бледным огоньком. И отступала перед действительностью, неумолимый рассвет гасил тусклый огонек надежды.

Люция заботливо ухаживала за дедушкой, учила детей в школе — но ни на миг ее не отпускала печаль. Бывали дни, когда лишь огромная сила воли принуждала ее исполнять обычные обязанности. Порой она даже не могла заставить себя идти в школу. Просиживала часами в уголке мягкого дивана, уронив голову на руки.