– А ваши? – продолжала соседка, покосившись на мольберт.

– Мои? Не знаю… – растерялся Пустовалов. – Где-то есть, наверное. – Он пошел отчего-то на кухню, долго там возился, что-то ронял, переставлял и наконец появился, весь перепачканный пылью, с потрепанной папкой в руках. – Вот. На антресолях, оказывается, лежали. Я и забыл.

Ба взглянула и обомлела. Она мало что смыслила в живописи, но увидела, поняла: город, который вдруг возник перед ней на больших листах акварельной бумаги, был увиден и нарисован талантливым человеком. Этот город был вроде бы и знакомым, немедленно и радостно узнаваемым – и странным, невиданным, неожиданно разнохарактерным, трогательным и беззащитным, уютным и продуваемым всеми ветрами. Его старые дома, застенчиво и виновато улыбаясь, отступали перед натиском чванливых стеклянных башен-новостроек. По его улицам торопились по делам жители, похожие на добрых гномов, они карабкались, как муравьи, по его башням, или летели по делам над крышами, открыв зонты и дождавшись подходящего порыва ветра. В этом городе все было живым: трамваи, деревья, скамейки, антенны на крышах, белье на веревках, лужи и облака.

– Алексей Николаевич… – пробормотала она.

– Что? Вам не нравится? – с тревогой заглядывал ей в глаза Пустовалов. Странно – ему так давно было на все наплевать, и на работы свои, и на оценки окружающих, а тут вдруг остро захотелось, чтобы ей, соседке – понравилось.

– Вы же художник… Вы же великолепный художник! – бормотала Ба, приходя в себя. – Я и подумать не могла, дура старая. Звоню, христарадничаю…

– Куда звоните? – не понял Пустовалов.

– В Союз художников я звонила.

Пустовалов поник и насупился, как ребенок:

– Знаю я, что вам там сказали. Не надо было.

– Что вы знаете? Они сказали, что вас потеряли, вы не сообщили ни телефона, ни адреса. Вас ищут. Вас помнят и ждут. Они очень хотят организовать вашу выставку. Только у них проблема… с этими, – тут до сих пор вдохновенно вравшая Ба споткнулась.

– С выставочными площадями? – подсказал Пустовалов. – Ну понятно. Они всегда так говорят.

– Вот именно! – подтвердила Ба, обретая почву под ногами. – Поэтому они могут не раньше, чем через… три месяца. Но я согласилась, потому что надо же вам подготовиться, нарисовать что-то новое.

– Вы… согласились? – недоверчиво переспросил Пустовалов. – А сколько за это надо будет заплатить?

– Да бог с вами! – возмутилась соседка. – Они сказали, что будут счастливы. И совершенно бесплатно.

– А в какой галерее – не сказали? – испуганно уточнил Пустовалов. – «Пара рам» или «Вдохновение»?

– Сказали – в любой по вашему выбору, они будут рады, – вдохновенно врала Ба. – А вот… в картинной галерее хотите, на Вайнера? Или в мэрии? Да у вас отбою от желающих не будет.

– Ой… Что-то у меня сердце закололо, – вдруг осел на стул побледневший художник.

– Ничего, – отмахнулась Ба. – От этого не умирают, я вам как врач говорю. Давайте еще по сигаретке.

Они курили, сперва молча, а потом Пустовалов решился и рассказал Елизавете Владимировне о картине, которая мучила его, никак не давалась, и которую он почему-то должен был написать. Он и сам не знал, почему, но – должен.

– Ничего, Алексей Николаевич, – говорила Ба. – Теперь у вас есть цель – выставка, теперь у вас непременно получится. Только я очень вас прошу: вы бросайте это дело… с Галиной, и вообще, – она кивнула на опустевшую бутылку.

Пустовалов, как лошадь, размашисто покивал головой – говорить он уже не мог, то ли от радости, то ли от усталости.

– И вот еще что, Алексей Николаевич… Вы уж простите меня. Я знаю, у вас денег на краски нет. И бумага нужна, и что там еще… Да-да, не спорьте! Можно, я вам покупателя найду на ваши рисунки, вот на эти? У меня знакомая есть, она непременно купит. Вы позволите, я несколько прямо сейчас заберу? Если вам не жалко с ними расставаться…

Вернувшись домой в обнимку с рисунками, Елизавета Владимировна задержалась в прихожей и состроила гримасу своему отражению в зеркале:

– Что, голубушка, ты, поди, и не знала, как мы врать-то умеем? Вот то-то! Ничего… Теперь будем выставку организовывать! В мэрии! Мы с тобой так давно на свете живем, что у нас везде связи!

Пройдя в комнату, она уселась на диван и схватила телефонную трубку.

– Олюшка? Как жива?.. А я и не спрашиваю про здоровье, жива – и слава богу! Я тоже ничего, скриплю. Пока дело есть – так и не болит ничего. К тебе, говорю, дело-то. Зайду я после обеда? Ну и что, что Левушка не разрешает одной выходить? Во-первых, до тебя идти двести метров… ну хорошо, пятьсот. Во-вторых, он и не узнает. Я дала ему честное слово, что лягу спать после обеда, а я свои обещания всегда выполняю, ты же знаешь… по мере возможности. Так что он звонить не будет. А я к тебе, ладно? – Пристроив на место трубку, Ба откинулась на подушку и закрыла глаза. Черт с ним, с обедом, есть совершенно не хочется, да и нет сил разогревать. А силы ей еще понадобятся. Начатое она привыкла доводить до конца. По мере возможности.

* * *

– Лиза, а давай по рюмочке? – подмигнула подружке Ольга Антоновна. – За встречу?

– На той неделе встречались, – удивилась Ба. – Чего это ты развоевалась? Да еще среди бела дня?

– Ты же ко мне вечером не придешь – темно, скользко, – возразила Ольга Антоновна. – А ликерчик под кофе – самое то.

– И как я домой пойду? – сопротивлялась Ба. – Пьяная?

– Напилася я пья-а-ана, не дойду я до дома! – дурашливо заголосила Ольга Антоновна. Голос у нее был сильный, красивый.

– Довела меня тропка дальняя до вишневого сада… – подхватила Ба, и подруги вдохновенно допели песню до конца со всеми повторами и припевами.

– И зачем нам пить? – осведомилась Ба, переведя дух. – Нам только пробку понюхать, а дури у нас и своей хватит.

– Не-ет, мы выпьем! – вдохновилась Ольга Антоновна. Она, кряхтя и держась рукой за поясницу, встала и подошла к серванту, откуда извлекла пузатую бутылку темного стекла и две рюмки. – Ты, между прочим, помнишь, как мы с тобой познакомились?

– Обижаешь! – хмыкнула Ба. – Я что вчера было, не помню, а что тридцать лет назад – в деталях.

– Не ври, какие тридцать? – обиделась Ольга Антоновна. – Тридцать лет назад мне было всего пятьдесят, я в школе работала и ни до каких там ветеранских хоров мне дела не было. Я в шестьдесят на пенсию вышла, лет пять еще помыкалась, только потом в хор пришла, а ты и того позже. Тридцать!

– А сколько? – заинтересовалась Ба.

– Десять! – отрезала Ольга Антоновна. – И три года, как хор закрыли. Жаль.

– И хорошо. А то мы бы все пели, дуры старые. Ладно бы пели, так еще и выступали, народ смешили, – махнула рукой Ба.

– А чего? – вскинулась подруга. – И выступали, и хлопали нам как – помнишь? Нет, я выступать любила. И когда ты пришла, а тебя Константин Робертович в двух песнях вместо меня солисткой сделал, я тебя готова был живьем съесть! Вот, думаю, карга старая, а туда же, выступать лезет!

– Ну карга – ладно, все-таки я тебя на восемь лет старше. Но пела-то я хорошо? – улыбаясь, уточнила Ба.

– Не лучше меня! – опять обиделась Ольга Антоновна, живо вспомнив старые интриги.

– Ладно, обе хорошо пели, – уже смеялась Ба, которую забавляли эти творческие разборки десятилетней, если верить подруге, давности. – Но ты – лучше.

Удовлетворенно кивнув, Ольга Антоновна принялась разливать ликер по рюмкам, приговаривая:

– И не хухры-мухры, а этот… как его… говорили же мне… совсем памяти нет! И написано не по-русски… «Бейлис», вот! Знаешь, сколько стоит?!

– Не имею представления. Дорого, наверное… Дочь принесла? – поинтересовалась Ба. – Праздник, что ли, какой?

– Мой любимый класс приходил! – расцвела в улыбке подруга. – Выпуск семьдесят пятого года. Я же тебе рассказывала. Каждые пять лет собираются и меня не забывают. А знаешь, какие там люди! Директор завода, два генерала, наш областной министр культуры и трое учителей начальных классов – ты понимаешь? Пять человек за границу уехали, один такой…

– Погоди-погоди, – остановила ее Ба. – Я вот как раз про министра и хотела спросить.

– Опять за кого-то хлопочешь? – не удивилась подруга.

– Сосед у меня есть, хороший художник. Алексей Пустовалов – может, слышала?

– Знаю, у меня и книги его есть. Хороший. А что с ним?

– Беда у него, – вздохнула Ба. – От него жена ушла. Он пьет. Творческий кризис. Я в Союз художников звонила, они говорят, что раз он взносов не платит, им наплевать. А откуда у него деньги?

– Надо же! – заволновалась подруга. – А как помочь-то?

– Выставку ему надо устроить. Сама знаешь – работа что угодно лечит. Давай твоего министра подключим? Он как – ничего?