— Нет проблем, батон. Прилетай в Киев в начале ноября. Мы с Катей как раз вернёмся из Трускавца. Представлю тебя и ей, и маме. Они очень гостеприимные, будут тебе рады. Хоть развеешься.

Ближе отца на этой планете у меня никого не было. Но, честно, иногда я его не понимал. Он умный, деловой мужик, но как выкинет какую-нибудь хрень, хоть стой, хоть падай. Спрашивается, кому сейчас нужны его либеральные романы? Время изменилось безвозвратно, у общества уже другие потребности давно.

А бизнес? Ведь и дураку было понятно, что вакханалия девяностых рано или поздно закончится! В эпоху глобальной компьютеризации посредники обречены. Заработал деньги на восстановлении разрушенных хозяйственных связей, так вложи их во что-нибудь стоящее, полезное людям. Создай строительную фирму, открой ресторан, магазин, на худой конец! Но у моего папы и тут отмазка:

— Пробовал — не получается. Понимаешь, я — не хозяин, нет во мне этой кулацкой жилки, чтобы упорно, всю жизнь грести под себя, присваивать чужой труд. Когда-то я держал крупную торговую компанию, человек сорок в ней числилось, но, знаешь, денег не было. Я брал кредиты, всем рисковал, а мои подчинённые жили лучше, чем я. И тогда я понял, что не могу руководить людьми. Творческий коллектив, редакция газеты — не в счёт. Хороший редактор должен быть первым среди равных. Это я умею. А народ просто надо держать в ежовых рукавицах.

С матерью тоже непонятно. Почему она уехала, бросила нас, отец мне никогда не говорил.

Она часто ездила на гастроли, и я подолгу оставался вдвоём с отцом. Он работал корреспондентом областной газеты и тоже мотался по командировкам. Тогда у нас ночевал дед, или я отправлялся в его большую судейскую квартиру с высокими потолками на берегу Иртыша. У нас тоже была хорошая квартира в Павлодаре. Три комнаты, на третьем этаже, в самом центре города. Но в типовом доме массовой застройки, и в ней не было того простора и пространства, как у деда. Может быть, потому что он жил один, а нас — трое. Мне всегда нравилось гостить у него, ведь там дозволялось всё. Дед, хоть и строжился, но во мне души не чаял. Его отец, мой прадед, живший по соседству в однокомнатной квартире со старушкой-ровесницей, меня тоже очень любил. Его жена умерла рано, но старик погоревал в меру и скоро нашёл новую бабку. Он не мыслил жизни без женщины рядом и постоянно ругал сына, что тот живёт бобылём.

Распад Союза для нашей семьи стал большим ударом. Летом 1992 года уехала в Одессу мать, вначале в отпуск, а потом оказалось, что навсегда. Отец тоже вскоре исчез, и я переселился к деду. Я часто плакал по ночам, просился к родителям, дед меня гладил по волосам сухой ладонью и успокаивал, что мы скоро поедем к папе.

Отцу нельзя было въезжать в Казахстан. Какие-то проблемы с законом. Дед отвёз меня в аэропорт и со знакомыми отправил в Москву. Родитель встретил меня в Домодедово, и мы с ним полетели в Батуми. Он тогда занимался поставками мандаринов из Аджарии. Я привык, что под Новый год у нас дома всегда стоял ящик этих сказочно вкусных фруктов. Только начинаешь очищать мандарин от кожицы, и сразу вся комната наполняется чудесным ароматом. Запах ёлки и мандаринов — так пахло моё счастливое детство.

Грузины принимали моего отца, как дорогого гостя. Сациви, чанахи, долма, хачапури… Всех названий блюд, какими нас потчевали в горных селениях хлебосольные хозяева, я и не запомнил. Помню, как мы купались в бурлящей и холодной горной реке. Как ели виноград и персики в горах. Отец пил из рога терпкое грузинское вино. За столом говорили много тостов за мир и дружбу. А потом папин партнёр по бизнесу дядя Зураб дал мне настоящее ружьё, подвёл к окну и, направив ствол вверх, сказал: «Стреляй!». Я выстрелил в ночное небо, и сразу пошёл дождь. Я тогда радовался сильно:

— Папа, папа, я небо из ружья проткнул!

Потом мы переехали на побережье и неделю жили в «Интуристе» в Кобулети. Кондиционера в номере не было, из‑за духоты мы с отцом спали на лоджии. Однажды утром я проснулся от раскатов грома. На небе не было ни облачка. И море отливало зеркальной гладью.

— Папа, а почему гром гремит, а дождя нет? — растолкал я спящего на надувном матрасе отца.

Он резко вскочил на ноги и велел мне немедленно собирать вещи. В гостиничном фойе толпились взволнованные люди с чемоданами. Дядя Зураб тоже был там и постоянно ругался по-грузински.

— Володя, ночью абхазы прорвали нашу оборону. Их танки в тридцати километрах от города. Вам надо срочно улетать.

— Но наш самолёт только через пять дней!

— Мой двоюродный брат работает начальником Батумского аэропорта, он вас посадит на московский рейс.

Весь полёт до Москвы отец простоял в проходе между креслами, как и многие другие мужчины. В самолёте сидели только старики, женщины и дети. Меня к себе на колени посадила молодая грузинка.

В Москве я видел Горбачёва. Мы шли с отцом от Красной площади к метро «Площадь революции» по Никольской улице. И возле перехода к станции метрополитена стоял бывший президент СССР и о чём-то громко вещал окружившим его людям. Отец посадил меня на плечи, и я очень хорошо рассмотрел родимое пятно на лысине последнего руководителя ещё недавно великой страны.

Отец купил мне билет на самолёт и с какой-то женщиной отправил в Павлодар.

Этой же осенью умер прадед. Его похоронили на Аллее ветеранов Великой Отечественной войны местного кладбища. Дед очень спешил. На девятый день мы поминали прадеда ещё в Павлодаре, а на сороковой — уже в Томске. Свою квартиру судья продал за бесценок, за три тысячи долларов, а родительскую вообще пришлось оставить даром. Благо отец сумел вытащить деньги из бизнеса и купить двухкомнатную квартиру на окраине Томска.

Почему именно Томск? В здешнем университете учились мои предки: и дед, и отец. Каждый в своё время. Я тоже выпускник Томского государственного университета, в третьем поколении.

Папа постоянно был в разъездах, и я жил в основном с дедом. Вскоре отец женился во второй раз. Его жена годилась мне в старшие сестры, но никак не в матери. В такую семью дед меня не отпустил. С молодой женой отец прожил, правда, недолго, развелись по обоюдному согласию. Но осадок в моей душе от его предательства остался. Я быстро повзрослел. Рано начал встречаться с девушками. На втором курсе чуть не женился в первый раз.

Отец меня тогда поставил перед выбором: если я женюсь, то сам должен содержать свою семью. Я закусил удила и полгода с подругой снимал квартиру, подрабатывал барменом в ночном клубе. С ней я расстался, и мы с отцом помирились.

Последний конфликт поколений произошёл, когда я уже работал юристом. И снова из‑за женщины. Мы крепко с ним тогда сцепились. Я психанул, бросил всё и уехал искать удачу в Москву.

Летом отец и дед вместе живут на даче, а на зиму дед съезжает в город, а мой родитель остаётся зимовать один в холодном доме и пишет романы. Свою квартиру он сдаёт в аренду, на то и существует.


Я не мог больше жить один, без Кати. В Киев летал каждые две недели. Вся моя зарплата уходила на билеты и подарки для неё и мамы. В последний свой приезд я сделал ей предложение и подарил обручальное кольцо. Она кольцо приняла и улыбнулась:

— А где мы будем жить, Даниил?

— Где хочешь, любимая!

— В Нью-Йорке не хочу. Либо в Киеве, либо в Москве.

Я разослал своё резюме всем приличным киевским работодателям. Некоторых мой послужной список и опыт работы заинтересовал, но незнание украинского языка ставило жирный крест на моей юридической карьере на Украине. Ведь всё делопроизводство там велось на украинском языке. Оставался один вариант — Москва. Но российская столица — весьма дорогой город, чтобы жить здесь семьёй, надо много зарабатывать. И я вкалывал, как проклятый. Напряг все свои связи, и мою кандидатуру выдвинули на должность начальника судебного управления. Должностной оклад и годовые бонусные выплаты на этом месте переводили мои мечты о семейной жизни в плоскость реальности.

Поезд из Трускавца в Киев пришёл рано утром. Мы только успели забросить вещи к Кате домой, принять душ, переодеться и вместе с её мамой поехали в аэропорт. Оксана Марковна лихо управлялась с переключателем на механической коробке передач компактного американского джипа и город знала хорошо, поэтому мы быстро проскочили центр, объехав пробки по второстепенным улочкам.

Отца я узнал не сразу. Обычно склонный к полноте, сейчас он выглядел каким-то высохшим и маленьким. Особенно рядом с рослой Катиной мамой, бывшей волейболисткой. Но прежний лоск старался сохранять. Чёрный плащ от Версаче, кожаный саквояж, может, и ввели моих киевлянок в заблуждение относительно материального статуса их обладателя, но я-то знал, что этим вещам уже добрый десяток лет, ничего нового отец себе давно уже не покупал.

— Привет, папа! Вот, знакомься. Это — Катя. А это — её мама, Оксана Марковна.

— Очень приятно, — устало улыбнулся мой предок и снял фуражку.

У него почти не осталось волос. Короткая стрижка была мерой вынужденной, дабы скрыть залысины.

— А это — Владимир Святославович, мой отец.

— Ух ты! С таким именем, как у крестителя Руси, вам, точно, нужно жить в Киеве! — радостно выпалила Катя. — У Данилки, впрочем, тоже имя громкое. Даниил Галицкий!

— Насчёт жизни не знаю. А вот погреться на киевском солнышке после сибирских холодов я не возражаю.

— И что, у вас уже так холодно? — спросила Оксана Марковна.

— С утра было минус тридцать.

— Надо же! Такие морозы в начале ноября! — удивилась старшая Иванова.

— Это ж Сибирь, мама. Мне вчера звонил из Якутии отец, так у них вообще уже за сорок.

Катя зря сказала про папу, маме это сильно не понравилось. Она сморщила нос и строго наказала дочери не упоминать при ней этого имени.