Дмитрий Барчук - Майдан для двоих. Семейная сага

— То-то на меня велась такая охота!

— Это не милиция тебя искала, а мои родственники. Пока я валялся без сознания. Я потом им всё объяснил, и они успокоились. Отца же твоего, судью, никто не тронул. Против тебя не возбудили даже уголовное дело. Ты можешь спокойно приехать на родину, сходить на кладбище к могилам предков, и тебя в Павлодаре никто не тронет. А Данилу твоего я вообще люблю как сына. Я далее помогал ему с работой, с карьерой, сильно не светясь, со стороны, будто он сам всего добился. И когда эта хохлушка его бросила, не ты, а я оказался рядом и помог твоему сыну пережить драму сердца. У тебя замечательный парень, Владимир Святославович. Он, правда, мне очень дорог. Я объявил награду за поимку этого Змея и завтра сам поведу бойцов в подвалы аэропорта. Ты сам-то пойдёшь с нами? С оружием обращаться не разучился?

«Тиха украинская ночь». И очень коротка в июне. О тусклую лампу на входе в казарму бьются мошки и мотыльки. Без умолку стрекочут сверчки. Десяток крепких молодых мужчин посапывают и похрапывают во сне. Кто-то стонет, а кто-то спит тихо-тихо, как бы притаившись в укрытии под простынёй. Завтра с восходом солнца они проснутся по команде «Отделение, подъём!» и пойдут в подвалы аэропорта на охоту за Змеем, спасать моего сына. И я с ними пойду тоже.

Автомат Калашникова. АКМ, потом АК-74. Впервые я взял его в руки ещё в школе, в девятом классе. На занятиях по начальной военной подготовке мы сдавали нормативы на время по неполной разборке и сборке автомата. Для чистки, смазки и осмотра. Отделить магазин и проверить отсутствие патрона в патроннике. Извлечь из приклада пенал с принадлежностью. Отделить шомпол. Отделить крышку ствольной коробки. Извлечь возвратный механизм. Отделить затворную раму с затвором. Отделить затвор от затворной рамы. Отделить газовую трубку со ствольной накладкой. Сборка производилась в обратном порядке. Оценка «отлично» ставилась тому, кто успевал разобрать автомат за 18 секунд, а собрать — за 30. На военной кафедре в университете надо было уложиться уже в армейский норматив — 15 и 25 секунд.

Военка! Сакральное слово для первокурсников и девчонок! С середины второго курса каждую среду парни, за исключением белобилетников, уходили на военную кафедру, с восьми утра и до шести часов вечера. Полный рабочий день. И здесь молодые интеллектуалы, читавшие Гёте и Шекспира, попадали совсем в иной мир — зубрёжки и муштры.

«Товарищи студенты! От меня до следующего столба шагом марш!», «Воинские уставы надо знать как таблицу умножения: дважды один — один, дважды один — один», «Товарищи студенты! Сегодня будем учиться копать окопы, с лопатами я уже договорился». Естественно, такие офицерские перлы вызывали у будущих журналистов и филологов, «в языкознании познавших толк», хохот и чувство своего безграничного умственного превосходства над преподавательским составом военной кафедры. Офицеры это чувствовали и, пользуясь своим положением, оттягивались на умниках по полной программе. Самым лучшим способом выбить дурь из студенческих голов была строевая подготовка, особенно если она занимала весь день, а на улице стоял мороз за тридцать. Не отслужившему в армии студенту невозможно было сдать военную дисциплину, будь то огневая, техническая или тактическая подготовка, на «отлично». Для маменьких сынков, не нюхавших пороха и портянок, пределом мечтаний было получить четвёрку по военке.

Трёхмесячные войсковые сборы после окончания университета должны были подтвердить нашу военную квалификацию — командиров мотострелковых взводов. Дать практическое подкрепление знаниям, полученным на военной кафедре. Но и здесь главной дисциплиной была шагистика, а ещё строительство всевозможных объектов, не всегда оборонного значения. Стрельбы проводились, но редко. Из гранатомёта, ручного и противотанкового пулемётов — один раз, из пистолета Макарова — два, из автомата Калашникова — три. Единственный норматив, который я всегда сдавал на «отлично», — это автоматные стрельбы.

В 1984‑м году мне, человеку мирной профессии, эти навыки казались совершенно излишними. Да, в Афганистане уже шла война, но это было так далеко от дома.

Охотничье ружьё отцу на день рождения подарила мать. Она считала, что у настоящего мужчины в доме всегда должно быть оружие. Отец её убеждений не разделял, к охоте был равнодушен, но подарку очень обрадовался. Он воспринимал его не как средство для убийства, а как произведение искусства, как ценный антиквариат. Немецкое производство, крупповская сталь, цейсовская оптика, причудливые гравировки у курка. Из него бы получился хороший оружейный коллекционер. Чистка и смазка ружья для отца были священным ритуалом. Он с такой любовью и дотошностью ухаживал за ружьём, будто оно было предметом одушевлённым.

В день моего 15-летия, пока родители были на работе, мы с друзьями, выпив дешёвого портвейна, решили развлечься. Я вытащил из сейфа отцовскую реликвию и зарядил ружьё патронами, из которых заранее выпотрошил дробь. И вот среди бела дня мы решили пострелять с балкона третьего этажа в самом центре города. Старушки на скамейке не знали, что патроны были холостыми, и написали жалобу в прокуратуру. Вскоре отец принёс с работы эту петицию. Пятнадцать подписей внизу. Все мои планы и планы моих друзей на будущее могла перечеркнуть жирной чертой эта бумаженция. Судимость и колония для несовершеннолетних светили всем участникам банкета со стрельбой. Но отец просто отдал мне жалобу и велел, чтобы я показал её своим друзьям, а потом сжёг.

— Мировой у тебя батя, — похлопывали меня по плечу кореша, уходя с пустыря, где догорал костерок.

Но отец на меня сильно обиделся. Возможно, за мою подростковую глупость, но мне показалось, что я своим святотатством осквернил его реликвию.

В июле 1992 года казахские бандиты захватили мою жену и сына в заложники и предъявили мне ультиматум, что если я до полуночи не принесу в подвал заброшенного кирпичного завода сто тысяч долларов, то они убьют их. У меня не было тогда таких денег. Отец, узнав о случившемся, молча уложил ружьё в чехол и ушёл куда-то на пару часов. А когда вернулся, то чехол оказался наполовину пуст. Ствол у ружья был спилен на две трети, а от лакированного приклада осталась лишь рукоятка. Обновлённое оружие походило на мушкетёрский пистоль. Он протянул мне коробку с патронами.

— Это — картечь. С ней на медведя и кабана ходят. Верни мне, пожалуйста, мою сноху и внука.

На следующее утро я отвёз Майю в аэропорт и посадил на московский рейс, а вечером улетел вслед за ней. Даньку отец со мной не отпустил. Я пробухал трое суток в Измайлово, свыкаясь с новой реальностью. Дозвонился до отца и сказал, что месяц мы с сыном перекантуемся у моих деловых партнёров в Кобулети. Отец согласился.

Но и туда пришла война. Мы улетали из Батуми в переполненном самолете, стоя, как в трамвае.

Павлодар для меня был закрыт, надо было думать о переезде в Россию, на это нужны были деньги. И тут звонок из Кишинёва.

— Привет, старик. Как дела? У меня хорошие новости. Молдавия с Приднестровьем подписали мирный договор. А в Бендерах за время конфликта столько вина хорошего скопилось, отдают за бесценок. Практически даром. Ну как, прилетишь?

Михаил Михайлович, председатель торгово-закупочного кооператива, с которым я уже имел дело, встретил меня в аэропорту Кишинёва на белой «Волге».

— Как долетел? В душ с дороги не хочешь? Ну тогда сразу рванём к виноделам. Желательно вернуться засветло. По ночам там ещё опасно.

По дороге у нас дважды проверяли документы. Вначале молдавские военные, потом российские десантники. Первые косо смотрели на меня с павлодарской пропиской, вторые — на Михмиха с кишинёвской. Проверив машину и убедившись, что у нас нет оружия, колючую проволоку с проезжей части убирали.

Председатель винодельческого хозяйства, грек по национальности, оказался очень гостеприимным. Мы быстро договорились о цене вагона вина «Букет Молдавии», но договор решили подписать утром по настоятельному требованию хозяина, что первую сделку надлежит обязательно обмыть.

— Дом у меня большой, семья уже полгода живёт у сестры в Одессе. Как война началась, я их сразу выпроводил отсюда. Дочери хотели в школу дома пойти, но пусть всё утрясётся. Ещё кровь на асфальте дожди не смыли.

Грузинское вино мне нравилось больше, но и молдавское, когда оно со своего виноградника, под хорошую закуску тоже пьётся неплохо. «За мирі» не переставали произносить за столом в тот вечер.

Жуткий грохот протрезвил нас с Михмихом в одно мгновение, как по команде мы вскочили с кроватей и оделись за считанные секунды. За окном шёл настоящий бой. Без умолка строчили автоматы, взрывались мины.

— Вы бы спустились в подвал от греха подальше, — посоветовал бледный, как смерть, хозяин, сжимая в руках автомат. — Это «Барсуки», молдавские и румынские волонтёры. Видать, решили прорваться к своим.

Едва над нашими головами захлопнулась крышка погреба и глаза стали привыкать к подвальной темноте, освещенной утренними сумерками через узкое окошко на уровне лужайки, входная дверь в дом хлопнула, и наверху послышались незнакомые голоса.

— Ты еврей?

— Я десять лет возглавляю здешний колхоз. Меня в селе каждая собака…

Хозяин не договорил. Автоматная очередь оборвала его фразу. Мягкое тело, словно мешок с зерном, плюхнулось на пол.

— Русских — за Днестр, евреев — в Днестр! Молдова — для молдаван! — резюмировал довольный убийца.

Его окрикнули с улицы, и, гремя сапогами, национал-патриот направился к выходу.

Звуки выстрелов стали глуше, перестрелка и канонада переместились вначале за околицу, а потом и вовсе стихли. Мы с Михмихом сидели тихо, как мыши, боясь пошевелиться.