Бабушка была сосватана за другого парня, служившего в армии, но деда это не остановило. Он вскружил Марии Неупокоевой голову, и она убегом ушла с Яковом из отчего дома. В войну многодетным Козакам пришлось туго. Зимой, когда дед дрался с фашистами под Москвой, бабушка тепло спеленала папу и отправилась к своей родне в Тутаево. Сорок километров в мороз, по снегу с младенцем на руках — путь не близкий. Да бабушку угораздило ещё заблудиться. Она клала папу на снег, а сама залезала на деревья и высматривала дорогу. Добрались-таки. Войну бабушка и папа прожили у бабы Кати.

— Такой мясорубки, как в Сталинграде, я за всю войну не видел. Весь город в развалинах. Приказ был ни шагу назад! Немецкая артиллерия живого места нигде не оставила. Свою пушку мы установили в полуразрушенном трёхэтажном доме. Немцы штурмовали наши укрепления по несколько раз в день. Одних только танков на нашей улице мы подбили больше десятка, о пехоте я даже не говорю. Все подступы к дому были завалены горами занесённых снегом тел. Но одну танковую атаку нам отбить не удалось. Прямым попаданием снаряд разворотил наше орудие. Командир был убит. Мне просто повезло — отошёл за снарядом. От взрыва потолок рухнул, и меня засыпало обломками. Три месяца потом пролежал в госпитале с сильной контузией. Паулюса окружали уже без меня.

Другое ранение дед получил в Крыму при взятии Сапун-горы. Об этом он старался не рассказывать. Однажды по пьянке обмолвился, что на Сиваше знакомые сапёры нашли бочку вина и в бой многие пошли с жуткого похмелья. А в третий раз он попал в госпиталь во Львове уже после победы. В Западной Украине прислужники гитлеровцев бандеровцы оказывали сопротивление и после капитуляции Германии.

Перед выпиской из госпиталя он сфотографировался. На обратной стороне карточки написал корявым почерком с многочисленными орфографическими ошибками: «На память любимому сыну Славику от папы Якова. Дорогой сын, сообщаю тебе, что я жив, здоров. Жди. Скоро приду домой. Всегда твой папа Яков. 15/IX 1945».

В поезде от Москвы до Омска встретились два родных брата-фронтовика. Старший сержант, пехотинец Семён Козак и старшина, командир орудия, артиллерист Яков Козак. Вместе и вернулись в родительский дом. Третий брат, самый младший, Тимофей, работавший учителем до войны, в 1941 году закончил курсы политруков в Томске, да так и сгинул на полях сражений. Даже место его захоронения родные, как ни старались, не смогли установить.

Маленькому Святославу шёл пятый год, когда он впервые увидел своего отца. Мальчик вначале боялся идти к незнакомому дяде, но тот достал из вещмешка бутылку мёда и угостил невообразимо вкусным лакомством, пацан оттаял и пошёл к отцу на руки. Вскоре Славик в этом красивом статном фронтовике уже души не чаял. Даже позволил ему обрить себя наголо. И вместо жиденьких волосёнок у него начали расти густые волнистые волосы, такие же, как у отца.

После войны Яков с семьёй переезжает в районный центр, старинный сибирский город Тару. Устраивается на работу в педагогическое училище завхозом, покупает дом. И тёщу — бабу Катю — перевозит к себе из Тутаева. В декабре 1946 года моя бабушка рожает двойню — девочек Раю и Сашу.

Дед очень любил детей. Младшие сестрёнки загодя занимали место у окна и ждали отца с работы. Он обязательно приносил им какие-нибудь гостинцы, а потом усаживал каждую себе на плечо, делал круг возле дома и заходил в калитку. Девчонки млели от счастья. А на велосипеде он умудрялся возить всех троих. Рая и Саша — впереди на раме, а Слава — сзади, на багажнике. Когда получал зарплату, то выдавал по 25 рублей (2,5 рубля после деноминации шестидесятых годов) бабе Кате и сыну, а мелким — Рае и Саше — по червонцу.

Муж тёти Раи дядя Рустэм говорил: «Дед Яков пять лет воевал, а потом тридцать лет победу праздновал». Действительно, дед любил выпить и погулять. В училище было своё подсобное хозяйство на отдалённой заимке — вотчина деда. Ему выделили коня по кличке Милый и бричку. На ней-то и наезжал Яков Иванович на заимку. Женщинам он нравился и, несмотря на своё семейное положение, отвечал им взаимностью. После войны мужики были в цене. А Яков, насмотревшись ужасов и смертей, дико полюбил жизнь. И все его амурные похождения были проявлением этой всепоглощающей любви к жизни. Он любил бабушку, любил детей, потом любил внуков, собак, кошек, коней. Заядлый охотник, он после войны ни разу не ходил на охоту. Далее рыбалка ему разонравилась. Другое дело — грибы. Дед был страстным грибником. У него имелся особый нюх на грибы. Уже в старости, когда он почти потерял зрение, просил меня довести его до леса. Но, оказавшись в лесу, дед преображался в мгновение ока. Нагнётся, разгребёт листву, и груздь у него в руках. Он уже ведро грибов наберёт, а я — ни одного.

Однажды зимой кто-то из обиженных Яковом мужей подпалил дом Козаков. Много имущества сгорело, пока тушили пожар.

— Что Бог даёт, то к лучшему. Главное — все живы. А добро — дело наживное, — говорил дед, обходя обгоревшие комнаты.

Ремонт в доме сделали, крышу новую. Но городок-то маленький, злые языки не укоротишь. Вот и надумал дед уехать от пересудов подальше, к фронтовому товарищу в город Россошь Воронежской области. Продали дом. И повёз дед свою семью на запад, дорогой, по которой уезжал на фронт. Когда ночью проезжали Казань, мой отец впервые в жизни увидел столько огней. В Таре в то время электричество только начинали проводить. А шёл ему уже пятнадцатый год.

Лишь одну четверть проучился Святослав Козак в школе в Россоши. К лету дед разочаровался в европейской части России и в тамошних людях.

— Скупые, каждый себе на уме. Ни выпить не с кем, ни закусить. Наварят борща и всю неделю едят.

В Тару возвращаться не было резона, но и здесь оставаться для деда было невозможно. Яков привык к людям открытым, приветливым. Сам хлебосольный хозяин, он для гостей выставлял на стол лучшее, что было в доме. В сибирских сёлах в ту пору далее замков на дверях не знали. Палкой дверь подопрут, чтобы ветер не раскрыл, и айда из дома. Никому и в голову не приходило, что кто-то чужой может залезть и своровать что-нибудь. Дед сам не раз по пьяному делу, возвращаясь с заимки, терял то гуся, то флягу с молоком. Но каждый раз люди приносили пропажу ему домой.

— Вот, Яков Иванович, потерял…

Списался дед со своим дальним родственником из Павлодара. Тот сообщил, что город — молодой, быстро развивается, строится, рабочие руки сильно нужны. Недолго думая, Яков велел жене и детям снова собираться в дорогу.

Деду и в голову тогда не пришло, что он может уехать в другую страну. Какой такой Казахстан? Русский город на том же самом Иртыше, на юге бывшей Тобольской губернии.

Купили полдома на улице Фрунзе, в самом центре, в трёх кварталах от Иртыша. Деда приняли на работу в областное УВД заведующим хозчастью, но вскоре из‑за его пристрастия к спиртному перевели в бригадиры охраны. Он и бабушку устроил на работу сторожем. Она охраняла по ночам продуктовый магазин через дорогу напротив их дома. Дед не чурался никакой работы. Себе на выпивку он зарабатывал тем, что подшивал валенки.

В Павлодаре Слава женился, Саша вышла замуж. Отец занимался лыжным спортом и с мамой познакомился на всесоюзных сборах в Мукачево. Мои родители когда-то были членами сборной СССР по лыжному спорту. Отец заочно получил юридическое образование в Томском университете. Тётя Саша закончила Институт советской торговли, а тётя Рая — строительный техникум.

Дядя Миша, муж тёти Саши, был из семьи сосланных западных украинцев из Ивано-Франковска. Дед его не любил, а выпивши, называл бандеровцем. С отчимом Михаила дедом Гришей у деда Якова на застольях дело до драки чуть не доходило. Не любил мой дед «западенцев».

Тётя Рая вышла замуж за инженера-строителя в Целинограде. По национальности он был татарином. Но к Рустэму дед относился хорошо, с уважением. Он, кстати, единственный из зятьев избежал пристрастия к «зеленому змию». Жаль, прожил недолго, как и тётя Саша, как и бабушка, чуть больше шестидесяти.

Я, как первый внук и первый племянник, собрал всю любовь своей родни. Дед подарил мне свои боевые медали. Специально пошили пиджачок под военный китель, а на него нитками, чтобы не потерял, пришили дедовы медали. Деду для меня ничего не было жалко, однажды он пьяный так расщедрился, что отдал мне далее свои ордена — Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Я тогда ещё в школу не ходил и не знал цену этим наградам. Один орден я променял на серию почтовых марок, а другой — на блок жевательной резинки у пацана, чей дядя был моряком и ходил в загранку. Потом, уже старшеклассником, я случайно нашёл у деда в комоде орденские книжки. И мне стало ужасно стыдно перед ним.

К шестидесяти годам дед резко стал терять зрение. Дом пришлось продать, и дед с бабушкой переехали в благоустроенную квартиру. Ему сделали операцию, но неудачно. И тогда в один день он бросил пить спиртное и курить. Быстро набрал вес, стал солидным и заказал орденские планки. Но надевал их очень редко. Только когда ходил в собес. Сколько раз я просил деда выступить у меня в школе на классном часе как фронтовику, но дед оставался непреклонен.

— Это только тыловые крысы любят лясы точить о войне. Настоящие фронтовики стараются об этом не вспоминать.

Года три бабушка прожила с трезвым мужем. А потом её не стало. Дед горевал очень сильно. С её уходом рухнул привычный для него уклад жизни. Как жить без Мани, Манечки, Муси?

Дед очень плохо видел, за ним требовался уход. А бабки на него заглядывались и в старости. Через полгода после смерти бабушки у деда появилась тётя Даша. Вдова, бывшая соседка по частному сектору. Однажды они с дедом поссорились, и тётя Даша решила его проучить. Собрала вещи и перебралась к себе в дом. Через неделю, решив, что дед достаточно наказан, она вернулась к нему. Дед открыл дверь, но в квартиру её не пустил.