Дмитрий Барчук - Майдан для двоих. Семейная сага

В тот день 43 одессита погибли от рук националистов, но в городе говорили о сотнях жертв, что власть прячет в подвалах горы трупов. Гаврика хоронили с другими погибшими. Панихида превратилась в настоящий митинг против киевской хунты. Молчаливая чёрная живая лавина грозно растекалась вслед за гробами по улицам самого весёлого и бесшабашного черноморского города, а вдоль берегов этой траурной скорбной реки с каменными лицами стояли автоматчики из национальной гвардии.

Местные власти даже выделили матери материальную компенсацию в несколько тысяч гривен. В городе был объявлен трёхдневный траур по погибшим.

Я позвонил на работу и попросил продлить отпуск без содержания ещё на неделю в связи с гибелью брата.

Поминки на девятый день организовали дома. Несмотря на горе, а может, и благодаря ему, я быстро освоился в Одессе. На Фонтане все принимали меня как брата Гавроша, и далее торговки на Привозе делали для меня особую скидку. Ведь людская молва распространяется быстро, особенно в Одессе.

За столом собрались в основном одноклассники и единомышленники Гаврика. Поминки не обошлись без политики.

— В администрации киевского президента нашу Хатынь назвали «провокацией ФСБ». Дескать, ватники сами себя подожгли и отравили каким-то газом. Человек в здравом уме до такого даже не додумается.

— Это ещё что? Я на сайте «Правого сектора» такое вычитал! Вот, распечатку сделал. Послушайте: «В этот день небезразличная общественность ликвидировала шабаш путинских наёмников и рядовых дегенератов в Одессе. Пьяницы, наркоманы, другие люмпены, а также проплаченные российские активисты и засланные диверсанты позорно бежали от разгневанных украинских граждан». Во как! Полный бред!

Ни в какой Киев мы с мамой, естественно, не поехали. На следующий день после поминок прилетел из Манилы отец Гаврика. Я оставил маму на попечение мужа и вернулся в Москву. Мне расхотелось знакомить её с Катей.

Сгоревших трупов я насмотрелся в Донбассе. Обугленные тела ополченцев в бронетранспортёрах выглядели, безусловно, ужасными, но это была естественная смерть солдат на войне, а сожжённые в своих домах старики, женпщны и дети никак не укладывались в моём сознании. Этим преступлениям нет объяснения, нет прощения. Если бы Катя увидела хоть одним глазком «подвиги» украинских гвардейцев, думаю, от её патриотизма не осталось и следа.

— А когда мы возьмём Киев, ты познакомишь меня со своей Катей? — спросил меня Монгол и хитро улыбнулся.

В Киев я всё-таки дозвонился. Катя соизволила взять трубку. Мне так много нужно было ей сказать, но, едва услышав её родной певучий голос, я забыл обо всём и только, словно попугай, твердил, как сильно люблю её. Она слушала меня долго, а потом тихо и грустно сказала:

— Я тебя тоже полюбила, Дан. Но мы теперь по разные линии фронта. Прости.

Звонок оборвался. Больше её номер доступен не был.

После этого разговора я вообще сошёл с ума. Одесская трагедия, гибель брата отрезвили мой мозг, а общение с Катей, её признание в любви навели новое наваждение. Я снова думал только о ней. Но теперь это чувство окрасилось в цвета ненависти к украинским нацистам, убившим моего брата и укравшим мою любовь.

У меня возникли проблемы на работе. Доверив мне судебное управление, руководители холдинга рассчитывали на мои карьерные амбиции, высокую мотивацию, что у меня земля будет гореть под ногами, я весь отдамся работе. Так оно и было, до Олимпиады. Я буквально ночевал в офисе, вникал во все дела, рвал и метал своих оппонентов в судах и от подчинённых требовал такой же самоотдачи. За три месяца моё управление не проиграло в суде ни одного дела. Это был мастер-класс экстра!

И вдруг всё резко изменилось. Нет, мои юристы какое-то время ещё по инерции продолжали держать набранный темп, но без полководца армия сражений не выигрывает.

Фирма Азамата вновь предъявила нашему холдингу многомиллионный долларовый иск. Учитывая важность этого дела, я расписал его себе. И проиграл. Причём казахстанские коллеги поймали меня на мелочах, которые я не удосужился проверить, расправились со мной моим же оружием. Как юрист я понимал, что дело проиграно окончательно, никакие апелляции и кассации здесь не помогут. Дирекция по персоналу вынесла заключение о моём неполном служебном соответствии занимаемой должности. В пятницу я выпил в баре литр виски. А в субботу утром впервые в жизни опохмелился. Запасов спиртного в моей съёмной квартире хватило бы надолго. В понедельник перед началом рабочего дня я позвонил секретарше и, сославшись на плохое самочувствие, сказал, что меня сегодня не будет.

Домофон настырно пищал. Яркое солнце заливало захламлённую гостиную, разбросанные на паласе пустые бутылки ослепительно блестели и пускали на потолок солнечных зайчиков. Я сполз с дивана и, запинаясь о стеклотару, поплёлся к двери. Спрашивать «кто?» не имело смысла, на дисплее домофона лоснилась круглая и довольная физиономия Азамата. Я молча впустил гостя в подъезд.

— И в честь чего праздник? — поинтересовался он, увидев последствия попойки.

— Это не праздник, друг. Это — горе. У меня брат погиб.

— Какой брат?

— В Одессе. Сгорел заживо. Фашисты, сволочи, сожгли. А ему семнадцать лет всего было. Он хотел поступить в университет, стать журналистом.

— Это сын Майи?

— Да, мамин сын — Гаврик, Гаврош. Мой брат. А ты откуда про мою мать знаешь?

Азамат смутился, но быстро собрался:

— Справки наводил. Да, горе так горе. Прими мои соболезнования, Данила Владимирович. Но это вовсе не повод, так напиваться, работу прогуливать. У тебя своя жизнь. О ней надо думать.

Я плюхнулся в кресло и выплеснул в бокал остатки виски. Потом вспомнил, что не один.

— Ты со мной выпьешь, Азамат Абишевич? Давай помянем брата.

Гость снял пиджак, ослабил галстук, расстегнул пуговицу на вороте рубашки, так что второй и третий подбородки сразу растеклись по массивной шее, и достал из портфеля бутылку французского коньяка. Поставил её на стол и сказал:

— От чего же не помянуть душу невинно убиенного. Как, говоришь, звали брата? Гаврила? Гавриил, значит. Как архангела! По-арабски — Джебраил. Именно он продиктовал пророку Мухаммеду в Аравийской пустыне откровения Аллаха — священную книгу всех мусульман Коран. Теперь, Данила, твой брат в раю. Давай выпьем за упокой его души.

Азамат налил себе коньяку, и мы выпили, не чокаясь.

Гость отыскал на тарелке ломтик лимона и, морщась, прожевал его.

— А почему ты пьёшь спиртное? Нарушаешь заветы ислама?

— Здесь можно, брат. Аллах остался за Барнаулом. Шучу. А пью я потому, что вырос в СССР. И наверное, поэтому никогда не стану до конца правоверным мусульманином. Счастливое советское детство для меня важнее религиозных ритуалов. Главное, иметь бога в душе. Правда ведь?

Я полностью был с ним согласен. И мы снова выпили. Я быстро захмелел. Четвёртый день запоя, как-никак. Язык мой развязался, и я поведал Азамату обо всех наших с Катей перипетиях, об огромной любви к ней, о том, как её заколдовали демоны, об одесской Хатыни и о ненависти к убийцам брата.

Мой рассказ так тронул Азамата, что он позвонил своему водителю и попросил привезти ещё коньяку.

— Нацизм — это болезнь, Данилка. Очень заразная болезнь. Она, как раковая опухоль, пускает свои метастазы. Остановить её распространение можно только хирургическим способом. Огнём и мечом. Это война, брат, и она пришла в твой дом. И она не оставляет настоящему мужчине другого выхода.

— Какого?

— Два самых сильных чувства переполняют твоё сердце — любовь и ненависть. Они не противоречат друг другу, а наоборот, усиливают, растут в геометрической прогрессии. От ненависти и любви нет лекарства.

— Ты не сказал, что же мне делать?

— А чего ты хочешь больше всего?

— Вернуть свою любимую, вырвать её из стана врагов и отомстить за убийство брата.

— Сидя в московской квартире и напиваясь до чёртиков, ты этого не сделаешь. Надо ехать на войну. В Донбассе сейчас очень нужны добровольцы.

Предложение Азамата было столь неожиданным, что я даже протрезвел.

— А как же работа? Карьера? — во мне проснулся глас рассудка.

Но вердикт потомка степных кочевников не предполагал ал ьтер нат ивы.

— Неужели ты не понял, что не сможешь ни работать, ни жить с такими занозами в сердце? Работа и карьера — это для мирной жизни. А ты уже попал на войну.

Водитель привёз бутылку. Азамат потёр руки.

— Ну что, братишка, выпьем за джихад? Я в молодости дураком был, думал, что русские — враги. А потом понял, что казахи, татары, якуты в одной лодке с вами. И у нас один общий враг — меркантильный и безбожный Запад. Сатана, другими словами. О бюрократических формальностях можешь не беспокоиться. Завтра поедешь в офис и напишешь заявление на увольнение по собственному желанию. Думаю, что после фиаско тебя особо удерживать не станут. А я тебя тут же трудоустрою своим заместителем с окладом вдвое больше прежнего. Конечно, можно сделать перевод. Но боюсь, что ваша служба безопасности начнёт расследование и обвинит тебя в преднамеренном сговоре со мной. Лучше увольняйся по собственному желанию. Меньше вопросов будет. За неделю управишься?