— И давно уже это?

— Пожалуй, год. Или год и три месяца. Здесь в десяти кварталах концентрация разных интересных людей выше, чем где-либо еще в мире. Майами, черт возьми, опустошил Европу и Америку в отношении красавиц и красавцев.

— А что думаешь ты, Стив?

— С точки зрения фотографа тут есть все. Девушки переезжают сюда из Нью-Йорка. Цены низкие. Они могут летать отсюда куда угодно — в Техас, на побережье, в Европу. Они даже могут летать в Нью-Йорк и работать там. Европейцы прилетают сюда и вербуют девушек прямо на пляже, экономя целое состояние на авиабилетах и отелях. Они получают гарантированные свет, солнце и море. Это фотографический рай. Отсюда можно отправиться морем на Эверглейдс, на Ки, на Багамы и вернуться к ужину в «Тонис Суши». Тут есть архитектура, атмосфера, цивилизация. И все натуральное.

— Мммммммм, — сказала Мери Уитни, вдруг впав в размышления.

— Тебе нравится здесь, Роб? — спросила Лайза.

— О, да, конечно, — отрешенно сказал Роб.

— Ты нормально себя чувствуешь? — спросила Лайза.

— О, ты ведь знаешь Роба, — сказала хитро Мери Уитни. — Он, вероятно, думает про умирающих от голода детей или о чем-нибудь не менее достойном.

Лайза ничего не ответила. Она была настроена на дипломатический лад. Старая крыса говорила так о Робе, потому что он не захотел запрыгнуть на ее кости, стоящие миллиарды долларов. Затем ей в голову пришла мысль. Становилось поздно. Очень поздно. И хотя Лайза подписала контракт, предоставив себя целиком в распоряжение Уитни для съемок, она не обязана была проводить бессонные ночи на регулярной основе. Топмодели не делают таких вещей, пока не становятся готовы в конце своей короткой карьеры работать на поп-звезд. Ее бы устроило, если бы она смогла ускользнуть отсюда, не испортив хорошего настроения Мери Уитни. Как еще лучше можно это сделать, если не оставить Роба в качестве заложника? Будучи рядом с Мери Уитни, он не попадет ни в какие неприятности. Ему не понравится она пьяная. А Лайза всегда сможет вернуться завтра к тому же самому, что оставит сегодня. Роб Санд никуда не денется. У них впереди целая рекламная кампания, в течение которой он будет у нее в руках.

— Послушайте, — сказала она. — Уже довольно поздно. Я уже без задних ног. Кто-нибудь будет против, если я отколюсь?

— Только не я, — сказал Стив, прекрасно зная, что бессонные ночи разрушают лицо.

— Я не буду говорить, что ночь делает моложе, — сказала Мери Уитни. — Я лгу только тогда, когда делаю деньги.

Роб казался охваченным паникой.

— Ты ведь не будешь возражать, не так ли. Роб? — сказала Лайза, давая ему понять, что бросает его.

На его лице отразилась борьба. Одна его часть хотела уйти вместе с Лайзой. Другая держала прикованным к сиденью.

— Как хочешь, — только и смог произнести он.

— Так увидимся завтра после полудня, о'кей? В два часа у Кристы в офисе, хорошо?

Она встала, ненавидя свой уход и предвкушая минуту, когда ляжет в постель.

— Будьте паиньками, — сказала она, сопроводив свои слова лучащейся, обворожительной улыбкой.

— О, мы будем очень, очень большими паиньками, правда, Роб? — шепнула Мери Уитни.

Лайза удивилась, почему он вспыхнул.

— Пожалуй, до встречи, — сказала Лайза Робу. Она ни слова не сказала про завтрак.

Он слабо улыбнулся ей.

— Пока, — кивнул Стив. Он задумчиво поглядел на Мери, а потом на Роба. Было ясно, что он оказывался третьим лишним. Он тоже не забывал о главном, о деле. Имя Мери Уитни было написано там крупными буквами. Ему стало ясно, что он должен сделать проницательный ход. Он поднялся так, чтобы не оставить места для аргументов, хотя и не ожидал их особенно.

Он поглядел на часы.

— Я полагаю, что последую примеру Лайзы и назову ночь ночью, — сказал он. — Я могу прогуляться с тобой до отеля, дорогуша. Ты будешь защищать меня.

— Боже мой, — вздохнула Мери, довольная. — Все нежные сердца падают, как кегли.

Потом они остались одни. Она поглядела через стол на Роба.

— Знаешь, что мы с тобой сделаем, мой сладкий, — сказала она. — Это не был вопрос. — Мы обойдем все клубы, бары и бордели на этом маленьком островке, полном удовольствий, а затем я уложу тебя в салон моей машины и мы будем трахаться до потери пульса.

34

— Это ты?

Криста старалась поскорее проснуться. Процесс этот было трудно ускорить, а она понимала, что голос ее не должен звучать сонно.

— Нет, я ошибся номером, — ответил Питер Стайн.

— О, Питер… Ты где?

— Я еду по дамбе Макартура. Тепло?

— Все теплее. — Сексуальность уже заиграла в ее голосе. — Ты уже близко, — сказала она. — Ты чувствуешь это?

— Я не уверен, что вообще что-либо чувствую. После четырех часов езды по узкой дороге я — словно кролик под гипнозом.

Теперь она окончательно проснулась. Она потянулась, словно сонная, сытая кошка.

— А ты знаешь, где находится Стар-Айленд?

— Да, кажется, знаю. Он ведь где-то слева… напротив океанских лайнеров?

— Сбавь скорость. Ты должен подъехать к нему очень скоро.

— У-гу. Вот он где. А вот где я. И как только люди обходятся без сотовых телефонов?

— Для влюбленных просто немилосердно.

— А что я скажу парню на воротах? Сейчас середина ночи, и я небрит. Видимо, он меня пристрелит.

— Скажи ему, что едешь заниматься любовь с Кристой Кенвуд.

— Это то, зачем я еду? — засмеялся он.

— О, да, конечно.

Она слышала, как он разговаривает с человеком из охраны. Криста уже оставила инструкции, чтобы Питера пропустили.

— Я на территории, — сообщил Питер. — Он сказал, что ты живешь в третьем доме на левой стороне, а затем искоса поглядел на меня. Ты собираешься встречать меня в дверях?

— Дверь открыта. Я лежу в постели.

— Ты такая робкая, Криста!

— Сарказм — это низшая форма остроумия.

— Я уверен, что мы можем поспорить насчет этого.

— Мы можем поспорить о чем угодно, но завтра… не сегодня.

Она услышала, как его автомобиль захрустел по гравию, подъезжая к дому. Она услышала, как выключился мотор, открылась и со стуком захлопнулась дверь. Криста крепко сжала ноги. Возбуждение нарастало. Она испытывала восхитительную похоть. Она лежала обнаженная под шелковой простыней. Ее любовник мчался к ней на автомобиле среди ночи. Теперь он стоял в вестибюле ее дома.

— Питер? — Ее голос был хриплым, когда она говорила в трубку телефона.

Он не отвечал, но она знала, что он не отключал телефон.

Тишина. Она ведь слышала, как открылась и захлопнулась дверь. Он был внутри. Но тишина нарастала.

— Питер?

Во рту у нее пересохло, когда она поняла, что он собирается играть с ней.

Дверь ее спальни была приотворена. Она чутко вслушивалась в звуки на лестнице. Никого. Она вслушалась в телефон. Там раздавалось лишь слабое потрескивание статических зарядов, призрачный звук небытия, когда ты знаешь, что там кто-то есть. В комнате было темно. Шторы опущены, загораживая лунный свет. Тиканье часов у кровати Кристы раздавалось тише, чем биение ее сердца.

Она натянула простыню на плечи, ощутив внезапный холодок. В темноте существовало только ожидание. Дрожь перед неизвестностью охватила ее. Она лежала нагая в постели. Дверь ее дома была открыта всему миру. И внизу, в ее доме находился мужчина, ждущий, желающий тела, которое теперь дрожало на грани страха.

Она сглотнула. Ей хотелось снова произнести его имя, но она боялась испортить игру. В тишине росли сомнения. Он это или нет? Это должен быть Питер, ведь он вышел из автомобиля среди ночи. Она улыбнулась про себя, а ее мозг выкидывал разные трюки. Ночь могла это сделать. Ночь могла сделать очень многое.

Затем она услышала на лестнице звуки ног, крадущихся ног, ног, которые всячески старались не произвести ни звука, когда поднимались к ней. Адреналин забурлил. Желание смешивалось теперь с тревогой. Эти ноги принадлежали чужому. Она знала, что это не Питер Стайн Дьявол, она ведь едва знала Питера Стайна.

— Питер? — Она произнесла это громко, и в телефон, и в дверь спальни. Ее голос пронзил темноту, удивив ее своей громкостью. — Не надо играть больше, Питер, — сказала благоразумная ее часть. «Играй со мной до конца вечности», сказали глубины ее души.

Она пыталась разглядеть хоть что-то в комнате, однако шторы полностью отгораживали свет. Она спала без малейшей щелочки света. Так она привыкла. Шаги теперь затихли, однако дверная петля скрипнула, когда дверь растворилась пошире. Теперь она ощущала чье-то присутствие. Он стоял в дверях. Кто-то стоял в дверях. Это не мог быть кто-то еще. Или мог? Не могла же это быть чудовищная, больная шутка дурной стороны слишком блестящего мозга. Нет, глупости, это игра. То, что, по его замыслу, должно поразить ее. И когда чужие руки прикоснутся к ее телу, предполагалось, что она содрогнется в восхитительной тревоге, отдав свое тело в темноте незнакомцу. Она часто мечтала об этом, лежа в одиночестве и вызывая образы анонимных любовников, лишенных личности и значения. Безымянные, безликие тела услаждали ее в стольких ее буйных фантазиях. А сейчас фантазия и действительность сливались воедино. Тот, кто стоял у двери, шел теперь к ней по ковру.

Она вздохнула. Это был момент, из которого не будет возврата. Она могла играть, а могла и отказаться от игры, если протянет руку к лампе. Либо могла оставаться в темноте и отдаться ему. Ее рациональный рассудок попытался еще раз проанализировать ситуацию. Каковы шансы, что это злоумышленик? Сто к одному? Тысяча к одному? Смешно. Но ведь к одному, к одному… Пусть даже миллион к одному, единица ведь остается. Она затаила дыхание. В груди грохотало сердце. Живот туго напрягся. Мужчина стоял возле ее кровати.