– Привет. А что это ты готовишь?

– Да вот, борщ варю. Угостить? – любезно предложил Виталик. – Захотелось горяченького…

Маруся из-за его плеча заглянула в кастрюлю – странное варево сизо-фиолетового цвета бурно испускало голубоватую пену, в которой мелькали серые комочки чего-то (мяса? тушенки? супового набора?) и переваливались с боку на бок огрызки овощей. Судя по всему, картошку Виталик забыл почистить…

– Нет, я не голодна! – поспешно сказала Маруся. – Только что из ресторана…

– А твой где?

– Ой, у него столько работы… Надо не забыть позвонить Арсению, а то он волноваться будет! – спохватилась Маруся. За плитой, на кафеле, которым была выложена стена, извивались причудливые бурые разводы, уже совершенно окаменелые, отчетливо выпуклые, словно зарождающиеся сталактиты. Результаты прошлых кулинарных изысков Виталика… Алевтина Климовна готовила редко, питаясь в основном ванильными сухарями и диетическим творогом.

– Как у вас дела?

– Хорошо. А вы с Алевтиной тут как?

Виталик передернул круглыми дряблыми плечами. «Сколько ему сейчас? – попыталась вспомнить Маруся. – Господи, да всего сорок три!»

– Надоела она… – вяло произнес Виталик. – С утра до вечера телевизор включен. Вышивает цветочки свои и слушает какую-то ерунду… Что за жизнь у нее!

– А у тебя? – осторожно спросила Маруся.

Виталик бросил ложку, которой помешивал суп, в ржавую мойку и сел на кособокий табурет у окна. С треском почесал затылок.

– Я, Манечка, к сожалению, человек философского склада ума, – уныло произнес он. – Я, может быть, один из немногих, кто не питает никаких иллюзий насчет жизни… Ничего нет и, что хуже всего, ничего и не будет.

– Ты опять?

– Опять! – тряхнул он головой. – К чему все это трепыхание, называемое жизнью? Люди мечутся – покупают, продают, сходятся, расходятся, учатся, работают, интриги плетут, как будто смерти нет, как будто все они бессмертные!

– А что надо делать?

– Я не знаю! – с тоскливым раздражением воскликнул Виталик. – Я тут давеча сдуру брякнул: «Климовна, чего глаза портишь – ведь все равно твой бисер на помойку выбросят, как помрешь!» Она аж затряслась вся, обозвала меня нехорошим словом.

– И правильно обозвала! Разве было бы лучше, если б она сидела целыми сутками, сложив ручки, и думала только о смерти?..

Пена внезапно поднялась шапкой и с шипением стала стекать по облупленным бокам кастрюли. Виталик не шелохнулся, и тогда Марусе пришлось поспешно убавить огонь.

– Вот ты, Манюня, конкретно ты – счастлива?

Она улыбнулась:

– Да-а…

– И ты не думаешь о том, что рано или поздно твое счастье кончится?

– А почему это оно должно кончаться? – обиделась Маруся.

– Да потому, что в этом мире все настолько ненадежно и шатко, что ни на что надеяться нельзя! – с досадой заявил Виталик и опять почесал живот с круглым, вывернутым наружу пупком.

– И что ж мне теперь – сидеть и тоске предаваться, как ты? Ну, пускай, все конечно, все ненадежно, но я хоть одному дню, но порадуюсь! – упрямо возразила Маруся. – Вон мотылек… – Она указала на ночную бабочку, бившуюся в окно. – У него и жизни-то – всего день! Но он все равно что-то делает, выполняет какую-то программу…

– Вот именно – программу! – Виталик поскреб теперь уже поясницу. – А я человек, я понимаю, что программу в меня вложили, а на самом деле – ничего нет. Ничего! Холодным разумом оцениваю действительность – суета сует и томленье духа!

– Что же делать?

– Я же говорю – не знаю. Иногда думаю – лучше бы вообще не рождаться… И зачем я родился, а? Чтобы с муками, страданиями, постоянно преодолевая какие-то препятствия, оттрубить свой срок на земле и уйти в могилу? Зачем начинать, если конец давно известен?!

– Виталька, не надо… По сути, ты прав, но если обо всем этом думать, то можно с ума сойти! – умоляюще протянула к нему руки Маруся.

– Я не хочу умирать. Есть только единственный выход, чтобы избежать этого, – не рождаться, – мрачно вещал Виталик. – Но мне не повезло – я все-таки появился на свет божий и теперь вынужден испить эту чашу до конца. А зачем? Господи, зачем? Я не вижу никакого смысла в этой жизни! Я, словно осел какой, тащу на себе груз, не в силах сбросить его!

Маруся ушла к себе в комнату. Ей было не по себе – и от встречи со своим «турецким кошмаром», и от мрачных Виталиковых монологов… Она набрала на мобильном номер Арсения.

– Алло! – весело отозвался тот. У Маруси моментально потеплело на душе.

– Сенечка, я у себя! Так что не жди меня сегодня, я завтра приеду!

– Ну-у… – огорченно запыхтел тот. – Тогда я к тебе приеду!

Он не мог без нее, совершенно не мог. Даже одна ночь врозь была для Арсения Бережного катастрофой.

– А что за шум там? Ты где, на работе?

– Нет, мы уже закончили, посидим полчасика с ребятами в кафешке – это неподалеку от метро «Парк культуры»… Ты не против?

– Да ради бога! – великодушно ответила Маруся.

– Спасибо, Марусечка! Я тогда позвоню тебе перед выходом!

– Хорошо. Пока!

Она нажала на кнопку «отбоя». Вышла в коридор с электрическим чайником, чтобы набрать на кухне воды. Из комнаты Алевтины Климовны неслось:

– …в устойчивую теплую погоду плоды и ягоды сушат на солнце. Их размещают на листах фанеры или картона и ежедневно переворачивают, чтобы не прилипали друг к другу. При этом их следует прикрывать марлей, а на ночь убирать, чтобы они не вымокли от росы…

Маруся замерла, прислушиваясь. «Надо же, сколько возни! – машинально подумала она. – Переворачивать эти плоды с ягодами каждый день, на ночь в дом затаскивать…»

– …другой более удобный и быстрый способ – русская печь. В печи устанавливают эмалированный противень, на который насыпают плоды или ягоды. То же самое горожане могут сделать в духовке с приоткрытой дверцей! А теперь поговорим об использовании консервантов. Отличным природным консервантом является солодка голая, то есть лакрица. Солодка голая – многолетнее травянистое растение из семейства бобовых…

– Тьфу ты! – услышала Маруся раздраженный голос Алевтины Климовны. – Будут они мне про дрянь всякую рассказывать!

Она щелкнула пультом. «Ну как же, солодка-то – голая!» – усмехнулась Маруся. Телевизор замогильным голосом принялся вещать:

– …Анима Мунди в переводе с латыни означает буквально – «Мировая Душа». Понимается в своем высшем аспекте как Нирвана, в низшем – как астральный свет. Анима Мунди – это субстанция, которая проникает и пропитывает все, включая все семь планов чувствования и сознания, одушевляя и наполняя их своим трансцендентным сознанием…

Судя по всему, Алевтина Климовна прилежно слушала все эти мудреные рассуждения. «Анима… аниматор», – пробормотала Маруся. Ей снова стало как-то не по себе.

– Алевтина Климовна, к вам можно? – крикнула она, поставив чайник прямо на пол.

– Маруся, заходи…

Вся комната у соседки была завешана картинами, вышитыми из бисера. Цветы, цветы, цветы…

– Виталий совсем распоясался, – сообщила ехидно Алевтина. – Тебе повезло, что ты здесь не живешь! Давеча такое отмочил…

– Алевтина Климовна, он несчастный человек…

– Ирод он, вот кто! – Соседка щелкнула ножницами, склонившись над очередной картиной, и серебряная цепочка у ее щек возмущенно затрепетала.

– Не обращайте внимания.

– Я тебе вот что скажу, Маруся. Все мужики – сволочи. Да! Никому нельзя верить. Слава богу, что я одна и никто мне нервы не мотает. А то сидел бы сейчас рядом какой дурак, изводил меня всякими глупостями… – Алевтина сделала звук у телевизора потише, повернулась к ней всем корпусом. – Ты знаешь, Маруся, я ведь очень рада, что смогла избежать уз брака!

– Неужели? – вздохнула Маруся.

– Клянусь! – Алевтина перекрестилась рукой, в которой были зажаты ножницы. – А ведь тогда, тридцать лет назад, рыдала, удавиться хотела! Какая ж я была дурочка… Если б я была замужем, то, может, давно бы в могиле уже лежала! Эти мужики, они так допечь могут…

– Ну, не все они плохие… – попыталась возразить Маруся.

– А ты вспомни-то этого, первого своего, как его там… Евгения! Что, скажешь – он хорошим мужем был?

Во-от! Я теперь думаю – с Модестом у меня бы тоже ничего не получилось.

Историю про Модеста Павловича Фокина Маруся слышала раз сто, не меньше, но сейчас она прилежно сидела возле Алевтины – так ей не хотелось оставаться одной в комнате.

Часы на стене показывали половину первого ночи.

– …я по тем временам не совсем молоденькой была – двадцать семь лет. Тогда ведь как: если замуж до двадцати не вышла, то вроде старой девой в народе считаешься… Предрассудки! Но я твердо знала, что выйду только за любимого. Я ждала своего принца, – Алевтина Климовна отвернулась и протерла очки белоснежным платочком. – И дождалась! Модест был мужчина видный…

Внешность Модеста Фокина Маруся тоже знала наизусть. Наверное, если бы она встретила этого человека на улице, то сразу бы узнала его, несмотря на то, что описание было тридцатилетней давности.

– …ростом чуть выше среднего – метр семьдесят шесть, атлетического телосложения. Он ведь конькобежным спортом занимался вроде тебя…

– Я занималась фигурным катанием.

– Какая разница – коньки и есть коньки! По специальности он строителем был… Так вот, волосы у Модеста были черного цвета, очень аккуратно подстриженные, и чуб такой, знаешь, чуть вьющийся, волной спускался на лоб! Глаза у него были серые, нос прямой, губы – не полные и не «ниточкой», а такие, соразмерные очень, что ли… Впрочем, нижняя губа была чуть полнее верхней! Подбородок – настоящий, мужской, крупный. Щеки чуть впалые, шея средней длины, плечи широкие. Пальцы рук…

Алевтина описывала своего бывшего жениха так, словно давала показания в милицейском участке. От ее слов веяло антропометрическим холодом.

«Как странно… – машинально подумала Маруся. – Если б я, например, вдруг вздумала рассказать кому-нибудь об Арсении, то совершенно по-другому стала описывать его! Я бы сказала следующее – глаза у Арсения добрые, а улыбка – детская, простодушная, отчаянная какая-то… Невозможно не улыбнуться в ответ! Да, да, я стала бы рассказывать о чувствах, которые вызывает он у меня, а не все эти физические подробности…» Маруся зажмурилась, попыталась мысленно вообразить себе Арсения, но у нее ничего не получилось. Образ его расплывался, превращаясь в колеблющийся, светящийся контур. Арсений был – не рост, вес, тип телосложения, он был – свет и тепло.