– Здесь холодно, – опять начал говорить Белецкий, присев на лавку напротив. – Простудишься, и я опять буду виноват. Как-то так получается, что я все время перед тобой виноват…

Варя резко села в постели и спросила:

– Но тебе кажется, что на самом деле ты совсем не виноват, да?

– Н-не знаю… Не понимаю… Иногда – да, так кажется. Но в том, что мы заблудились, виноват, конечно, я – был невнимателен… А вот сейчас… В общем, у меня есть основания не очень доверять женщинам…

Варя подумала, что расспрашивать его о том, отчего это произошло, она не имеет никакого права, а потому снова улеглась на жесткую постель и отвернулась к стене.

– Ну… не злись… – опять начал говорить Белецкий. – Понимаешь, я не люблю вспоминать Англию, потому что я там был… счастлив, а теперь это… осталось в прошлом… Это никогда не повторится, и незачем себя травить…

Слова Белецкого задели Варю. Она очень хотела бы побывать за границей, в частности, в Англии, но она любила свой город, свой мир, в котором существовала, а потому неприязненно произнесла:

– Понятное дело – счастье только за границей! Здесь, у нас, счастливыми быть нельзя!

– Ты зря иронизируешь. Дело совсем не в том, о чем ты подумала. Можно быть счастливыми в любом месте, где рядом твои друзья, твоя семья… Здесь мы очень одиноки…

– Мы – это кто? – Варя опять развернулась лицом к молодому человеку. Она хотела добавить, что совершенно не чувствует себя одинокой, но лицо Белецкого было таким несчастным, что она сказала совсем другое: – Саша, я вижу, что тебе плохо, ты постоянно не в себе. Может быть, лучше рассказать, что у тебя произошло? Когда с кем-нибудь поделишься, делается легче… Вот честное слово, я не стану это ни с кем обсуждать! Это останется только между нами!

– Я тоже когда-то думал, что все остается между друзьями, между родными людьми, а оказалось… Оказалось, что весь свет обсуждает твои личные проблемы, насмехается, издевается… Мы жили в Англии при посольстве. Она… преподавала в школе для детей сотрудников. Меня… учила английскому… А отец занимался отопительной системой… Он инженер теплосетей…

Варя хотела уловить паузу в сбивчивом рассказе Белецкого и спросить, кто такая «она», но вдруг поняла, что он говорит о матери, а Саша продолжал все так же нервно:

– Мы очень хорошо жили… Я имею в виду не материальное положение, хотя и денег, конечно, хватало… Они… родители… были самыми моими лучшими друзьями. Мне других и не надо было… тогда… Мы все делали вместе: я, отец и… она… Это было так… не знаю, как сказать правильнее… тепло… уютно… Я чувствовал себя абсолютно счастливым и… защищенным, что ли…

Он замолчал, сплетя и стиснув пальцы, но Варя поняла, что ему уже хочется все рассказать, чтобы наконец разделить с кем-то свои переживания, а потому осторожно спросила:

– А что случилось потом?

– А потом… она нас… бросила… Бросила моего отца… умного, тонкого человека… ради какого-то качка из спортзала… Да, он был хорош внешне: высокий, мускулистый… молодой и красивый, но… вот скажи мне… ты… женский пол… разве можно любить за бицепсы… за волосы до плеч? За что вы, женщины, любите?! За что не любите?! Я потерялся в этом, понимаешь!!

– Я поняла… – тихо сказала Варя. – Но вряд ли смогу объяснить… Я же еще не любила… Мне только нравились… некоторые…

– Чем нравились?! Тем, что высокие? Тем, что спортивные?! Тем, что на них все оглядываются, да?! Вам нужны красавцы, как с обложек глянцевых журналов! Вы дальше этих журналов ничего не видите!! Вам наплевать на… честность… порядочность… на доброту… на то, что кто-то для вас готов на все… Ведь так!!

Конец своего монолога Белецкий почти прокричал, а потом застыл, сжав голову руками. Взволнованная Варя выбралась из своего одеяла и спустила ноги на пол. Ей хотелось броситься к нему, обнять за плечи и во всю силу легких крикнуть: «Не так!!!» – но она не посмела. Она ведь тоже постаралась выбросить его из головы, когда он показался ей не таким, как все, неудобным, странным… А он вовсе не странный… Он просто несчастный и одинокий…

– Не совсем так… – все же сказала она, поскольку понимала, что он ждет от нее ответа.

– А как?! – опять взвился Белецкий.

– Я не могу разложить тебе все по полочкам… Могу только что-то предполагать… Может быть, твоя мама… вовсе не за бицепсы… Может быть, она по-настоящему полюбила?

– Полюбила?! По-настоящему?! А то, что было у нее с моим отцом, выходит – ненастоящее?!!

– Я, конечно, не знаю… Но ты говорил, что у вас была очень дружная семья…

– Да! Именно!

– А может быть, любовь – это что-то другое… Не дружба…

– Разве любовь исключает дружбу?!

– Я не знаю, Саша! Я пытаюсь объяснить поступок твоей мамы… Я подумала, что любовь, может быть, сильнее дружбы. Может быть, твоя мама уважала отца, он был ей очень интересен, симпатичен, и она свое восхищение им как человеком приняла за любовь, вышла замуж, а потом… А потом встретила настоящую любовь…

– Да тебе-то откуда знать?!

– А я как-то книгу об этом читала… Помню, что еще подумала: так не бывает. Должно быть сразу понятно, любишь ты или нет… Теперь я уже не так уверена в этом. Может, и бывает…

– Ну… допустим… А что делать тому человеку, которого бросают, который уж точно любит?! Ты даже не представляешь, что было с моим отцом! Мы, конечно, уехали… Все посольство обсуждало, как отца променяли на… Отец специально выбрал такое место жительства, где никто про нас ничего не знает, а потому не станет обсуждать и перемывать кости. В общем, в вашем городе у нас никого… Не было… никого… Впрочем, хватит откровений. Я и так зря все это на тебя повесил… Я не хотел… Само получилось…

Варя видела, что Белецкий весь дрожит. То ли от волнения, то ли от холода. Его куртка валялась около печки. Девочка сходила за ней, накинула молодому человеку на плечи и сказала:

– Пойдем и правда к огню… Холодно здесь… Да и дрова надо подбрасывать, а то потом снова разжигать… Намучаемся…

Белецкий надел куртку, сунув руки в рукава, и буркнул: «Спасибо!»

Варя теперь понимала, откуда эта его непохожесть на других. В отличие от ее одноклассников, он всегда был очень вежлив и предупредителен. Эта его вежливость могла обжигать холодом и быть даже презрительной, но она не исчезала ни при каких обстоятельствах, поскольку вошла в плоть и кровь. Варя, наконец, сообразила, что всегда настораживало ее в речи Белецкого. Саша всегда говорил очень правильно, пожалуй, даже немножко по-книжному. Симоненко никогда не слышала от него ни одного модного молодежного словечка или оборота. Возможно, он не успел еще их выучить, но, скорее всего, там, в посольстве, употребление таких слов считалось неприличным.

Молодые люди уселись поближе к огню. Дрова действительно почти прогорели. Белецкий подбросил в печь еще несколько поленьев и сказал, не глядя на Варю:

– Может быть, теперь ты что-нибудь расскажешь о себе… Времени у нас – хоть отбавляй!

Варя рассмеялась и ответила:

– А мне рассказывать нечего. Все у меня слишком обыкновенно.

– А ты в десятый пойдешь или в какой-нибудь лицей или колледж?

– В десятый. Я как-то еще не определилась с выбором профессии. Не знаю, чего хочу… Бестолковая… А ты?

– А я пойду в юридический колледж. Из него легче в институт поступать.

При этих его словах девочка почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось. Оказывается, ей не хотелось, чтобы он уходил из школы, и она не удержалась, чтобы не сказать:

– Жаль…

– Почему? – удивился он.

– Ну… мы могли бы с тобой… подружиться…

– Ты? Со мной? – еще больше удивился он. – Зачем тебе это?

– Ни за чем… – Варя на минуту замолчала, а потом вдруг решилась заплатить за его откровенность своей откровенностью: – Ты мне сразу понравился…

Белецкий вскинул на нее непонимающие глаза.

– Да! Это так! – Варя подтвердила правдивость своих слов энергичным кивком. – Как только я первый раз тебя увидела в вестибюле школы, меня будто что-то толкнуло в грудь… Вот ты спрашивал, чем нравятся… Я не знаю! Не могу определить! Я ведь тогда не знала, какой ты: честный ли, порядочный ли, добрый ли… Я не думала о том, хорош ли ты внешне… Ни о чем не думала вообще. Просто мне будто кто-то шепнул: «Это он…»

– Не может быть… Люди же должны друг другу нравиться чем-то…

– Ну… может быть, для дружбы и должны, а если…

– Если что? Ты же вроде о дружбе и говорила…

Варя смутилась, зачем-то повыше подняла горловину своего свитера, хотя у огня холодно ей не было, и медленно заговорила, мучительно подбирая слова:

– О дружбе… да… Если ничего… другого не получится, то мы могли бы и дружить… В этом же ничего плохого нет, правда?

Белецкий смотрел на нее с таким изумлением, что она пожалела о своей откровенности, а он вдруг сказал:

– Ты говоришь такие странные вещи. Мне казалось, что ты меня ненавидишь. За пораненную руку, да и вообще…

– Нет, такого никогда не было. Просто я очень скоро поняла… в общем… мне показалось, что тот… – девочка улыбнулась, – кто шепнул мне насчет тебя: «Это он», ошибся… Я тебе была очень неприятна…

– Неприятна? Может быть… Я причинил тебе боль, не знал, как помочь. От денег ты отказалась, а что я еще мог сделать? И я при виде тебя каждый раз чувствовал себя негодяем. Именно это и было неприятно.

– А всего-то надо было сказать: «Прости, я не хотел», – и спросить: «Тебе очень больно?» Посочувствовать, в общем…

– Я вроде пытался… Но, видимо, не умею это делать правильно. Как-то не приходилось раньше. А теперь, наверно, уже неуместно спрашивать: «Тебе очень больно?»

– Ну почему же! – Варя улыбнулась. – Я с удовольствием отвечу на твой вопрос: «До конца еще не зажило, но почти не больно. Пройдет…»

Они помолчали, а потом вдруг одновременно взялись за одно поленце, чтобы подбросить его в печь. Их руки соприкоснулись, и молодые люди так же одновременно отдернули их. Варя огорченно произнесла: