После недолгих колебаний, надеясь на то, что Тори не из тех художников, которые не доверяют свои произведения чужим рукам, он стал осторожно открывать ящики.

Холсты были упакованы без рам. Девон вынимал их по одному и ставил вдоль стены. Лишь распаковав первые шесть ящиков, он сделал перерыв и, отступив назад, стал разглядывать картины. Эта была серия, посвященная пустыне, и в каждой картине изображались кактусы. Сначала они показались Девону прекрасно написанными пейзажами, рассказывающими о величии и одиночестве пустыни, но при внимательном рассмотрении он понял, что это не просто пейзажи, что перед ним — необыкновенные, ни на что не похожие работы, выделяющие созданную Тори серию из всего, что ему когда-либо приходилось видеть.

Он подошел к первой картине. Изображенный на ней кактус на самом деле представлял собой фигуру плачущей женщины. Боль сострадания охватила Девона. Склоненная голова, опущенные плечи — женщина была так же потрясающе прекрасна и так же оставлена всеми, как и окружающая ее пустыня.

Вторая картина также представляла собой на первый взгляд изображение кактуса. Но в действительности это был необычайно выразительный портрет мужчины. Суровое безразличие, самовлюбленность и жестокость соединились в красивых чертах его лица и надменно-горделивой позе. Взгляд его холодных глаз был устремлен вдаль, а нежные цветы, смятые в кулаке, казались символом жертвы жестокой силы, заключенной в нем. Девон почувствовал, что испытывает к мужчине на холсте настоящую ненависть, и это его удивило.

На третьем холсте были изображены два кактуса, росшие из одного корня. Это был потрясающий образ разрушенной любви. Лицо женщины выражало отчаяние. Она отшатнулась от мужчины, похожего на человека с предыдущего портрета. Он угрожающе занес над ней свои руки, одна из которых была сжата в кулак, а другая представляла собой клешню. Его красивое лицо, олицетворявшее саму жестокость, вызывало отвращение.

Картины так взволновали Девона, что он просто не смог продолжать их осмотр. Подойдя к окну, он провел рукой по волосам, с удивлением почувствовав, что она дрожит. Несколько минут Девон постоял у окна, приходя в себя, и лишь потом подошел к остальным полотнам.

На следующей картине перед ним снова была женщина. Она стояла одна посреди безграничной пустыни и смотрела на догоравший огненный закат. Ее плечи были решительно распрямлены, голова высоко поднята. Спокойствие и горделивый вызов читались на ее прекрасном лице, сохранившем следы страдания.

Девон проглотил вставший в горле комок и подошел к пятой картине серии. На этот раз изображенный на ней мужчина вызывал не ненависть, а скорее жалость. В нем почти не оставалось ни гордости, ни силы, а красота была по-прежнему бездушной. Он глядел на далекую гору, но видел в ней не величие, а препятствие и трудности. Он смотрел на нее, но его сердце оставалось незрячим.

На шестой картине снова были он и она. Он стоял позади нее. На этот раз черты ее по-прежнему прекрасного лица отличала какая-то странная неопределенность и безразличие, словно из ее души ушло нечто очень важное. Ушло чувство, подумал Девон. Мужчина смотрел на женщину, и его лицо выражало озабоченность, злость и, как ни странно, страх. Он казался человеком, потерявшим то, чего не сумел оценить, и теперь испытавшим непривычное чувство потери.

Несомненно, картины свидетельствовали о большой одаренности Тори, но Девон понимал, что столь поразительное умение Тори-художницы заглянуть в самую глубину человеческих переживаний шло от собственного жизненного опыта. Он не ожидал, что она способна на такую значительность чувства, о которой ему рассказала ее живопись. Ее картины были написаны сердцем.

Эти шесть полотен выразили чувства Тори, которые она сдерживала в себе, стараясь никому их не показывать. За ними стояло столько переживаний, столько слез!

— Ну, кто вас просил распаковывать картины! — прервал его размышления голос Тори, вошедшей в мастерскую. Правда, в нем не слышалось особого раздражения. Но Девон решил быть осторожным, потому что чутье подсказывало ему, что именно теперь решится вопрос о том, сможет ли он стать своим в этом доме.

— Я что-нибудь не так сделал? — Он взглянул на нее.

Тори стояла, облокотившись на косяк двери, и его снова поразило усталое выражение ее серых глаз. Она посмотрела на распакованные картины.

— Удивительно, как вы их расставили.

— Что-нибудь не так? — снова спросил он.

— Нет, напротив, они поставлены в правильном порядке.

Не в силах сдержать свои впечатления от увиденного, Девон с волнением произнес:

— Тори, это просто потрясающе.

Она склонила голову — то ли в знак благодарности, то ли от того, что ей не хотелось продолжать разговор о картинах, в которых она так откровенно поведала о своих переживаниях.

Словно не замечая ее нежелания обсуждать картины, Девон продолжал:

— Ваша живопись — что-то невероятное. Мне не приходилось видеть ничего подобного. Люди-кактусы просто поразительны!

— В искусстве это называется антропоморфизм, — объяснила она, — то есть выражение человеческих свойств через предметы или живые существа. Но вам, вероятно, это и без меня известно.

Девон был уверен, что она специально предприняла экскурс в теорию искусства, чтобы переменить тему разговора, но он не дал ей этого сделать.

— Вы сумели выразить в своих картинах такую широкую гамму чувств, — сказал он, внимательно наблюдая за выражением ее лица, — что на них нельзя смотреть без волнения.

— Все это никому не нужные эмоции, — резко возразила художница.

— Вы не правы. Ваша серия представляет такое разнообразие чувств — от отчаяния ко второму рождению человека, — что это никого не может оставить равнодушным. Это просто блестящий успех, Тори.

— Спасибо, Девон, — сдержанно поблагодарила она.

Заметив, как в ней нарастает беспокойство, а ее милое лицо вот-вот скроется за непроницаемой маской отчуждения, Девон счел за лучшее поменять тему разговора.

— Думаю, что дальше вы сами займетесь своей мастерской, — сказал он весело. — А что будет в гостиной? В тех ящиках тоже картины?

Тень заботы пробежала по ее лицу, и, уже выходя из комнаты, она бросила мимоходом:

— Там не мои работы, я собираюсь повесить их в гостиной.

Девон последовал за ней.

— Хорошо. А я пойду возьму из грузовика инструменты и тут же вернусь.

Тори слышала, как за ним закрылась дверь. Она медленно направилась в гостиную, машинальным движением выловив по дороге из ящика котенка, поставила его на пол и вяло побранила за то, что он раскидал повсюду солому. Затем, опустившись на пол, она снова принялась за распаковку.

Ее руки работали, а мысли были заняты другим. Перед глазами прокручивалось вновь то, что происходило несколько минут назад в мастерской. Этот добряк и весельчак проявил не просто любопытство к ее картинам, но и неподдельный, глубокий интерес. Но как он сумел ее разоружить, мгновенно переменив разговор! Черт побери, у него это прекрасно получается! Проницательность Девона насторожила ее. Вспоминая эту сцену, Тори рассеянно разглядывала фигурку из нефрита и очнулась от размышлений только при звуке его шагов.

— Вот, принес, — сообщил он деловито и поставил ящик с инструментами на пол. — Сначала я распакую ящики, а потом вы мне скажете, куда все это вешать, хорошо?

Не ответив ему, Тори спросила:

— Кто вы по специальности?

Девон удивленно поднял брови.

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос, — потребовала она, отметив про себя, что проницательность и ироничный ум Девона не всегда уживаются в нем с вежливостью.

Тем не менее Йорк молча подошел к одному из ящиков и начал его открывать.

— Девон!

— А вы догадайтесь! — со смехом предложил он и, вдруг вскрикнув: «Ой», стал стаскивать котенка со своей левой штанины, по которой тот уже собирался вскарабкаться вверх. — Я не дерево, ну объясните же ему, Тори!

И опять — в который раз! — ему удалось уйти от ответа.

Тори взяла котенка к себе на колени.

— Не обижайте его, — сказала она, ласково почесывая зверька за ухом.

— Он тоже не слишком был деликатен с моей ногой.

— Но ведь вы сами можете за себя постоять, — возразила она.

— Он, сдается, тоже не робкого десятка. Это очевидно.

Тори взглянула в его смеющиеся глаза и вздохнула:

— Опять вы сменили тему разговора.

— Разве? — притворно удивился он.

— Знаете что, если не хотите говорить, чем вы занимаетесь, то так и скажите.

— Да, я не хочу, чтобы вы знали, чем я занимаюсь.

— Почему?

— Это секрет.

— Ах, так… — Тори решила показать ему, что тоже умеет играть в его любимую игру — уходить от ответа, и вывести его из равновесия, как это удалось сделать ему по отношению к ней. — Виски, — вдруг произнесла она тихо.

— Вы хотите выпить? — недоуменно спросил Девон.

Она показала на примостившегося на ее плече котенка:

— Нет, просто его зовут Виски.

Скрывая досаду, Девон сказал с невозмутимым видом:

— Ну вот и прекрасно. Правда, немного странно, что он выбрал для себя такое имя.

Тори пришлось отказаться от дальнейших попыток вывести Девона из равновесия. Для этого был необходим определенный опыт и мастерство, которых у нее — во всяком случае пока — не было.

— Осторожнее, — предупредила она, когда он стал вынимать из очередного ящика картину в раме. — Она старше нас обоих вместе. — Говоря это, Тори поставила котенка на пол, и он убежал.

Крепко держа картину обеими руками, Девон посмотрел сначала на нее, а потом перевел взгляд на Тори:

— Наверное, это кто-то из ваших предков?

— Да, это моя прапрабабушка Магда.