— Кажется, прошло… — он объяснил, в чем дело.

— Я сейчас спущусь к ней, попробую воду перекрыть, если у них, конечно, краны не сорвало. Пять минут. Ну или семь, не больше. Будешь скучать?

— Буду.

— Пойдем, я тебе включу телевизор. Или музыку, если хочешь. Или свои детские фотографии дам посмотреть.

Она кивнула:

— И музыку, и телевизор, и фотографии… Только я все равно скучать буду…

Он взял ее за руку и отвел в комнату. Усадил в кресло, достал из шкафа альбом с фотографиями, включил проигрыватель с традиционным джазом и вручил пульт от телевизора:

— Держи. Будет совсем скучно — стучи по батарее. Я услышу и сразу прибегу. Ладно?

Она снова кивнула, Иван поцеловал ее и помчался вниз спасать соседку от потопа.

С краном пришлось туго — он оказался ржавым и почти не двигался с места, а разводного ключа у тети Веры не оказалось. Иван провозился с краном не пять и не семь минут, а все десять. Все это время прислушивался — Диана по батарее не стучала, значит, пока не сильно соскучилась.

Перекрыв наконец горячую воду и выслушав благодарности тети Веры, Иван вымыл в ванной руки холодной водой и распрощался. Взлетел вверх по ступенькам, распахнул дверь, услышал тихий и хрипловатый голос Билли Холидей и вдруг понял, что за эти несчастные десять минут соскучился по Диане так, будто не видел ее целую вечность…

«Наверное, я ее и правда люблю, — подумал Иван, — раз творится со мной такое. Точно — люблю».

— Динка! Я тебя точно люблю! — прокричал он с порога и влетел в комнату.

Дианы почему-то в комнате не было. Играла музыка, пульт от телевизора лежал в кресле, раскрытый альбом — на столе. А Дианы не было.

— Динка! — позвал он. — Ты где?

Она не отзывалась — Иван решил, что она, может быть, в ванной или в еще более прозаическом месте. Вернулся в коридор, подергал ручки — ни в ванной, ни в туалете, ни на кухне Дианы не было.

Странно.

Он решил поискать ее в дальней комнате — возможно, пока его не было, она решила совершить экскурсию по дому. Вышел снова в коридор — и вдруг остановился как вкопанный. Взгляд случайно скользнул на пол, и он увидел на полу клетчатые тапочки. Те самые, которые надевал ей на ноги, в которых она выглядела убийственно привлекательной. Тапочки стояли в прихожей на полу, возле двери. Как раз в том месте, где еще совсем недавно стояли ее ботинки.

С трудом соображая, что бы все это могло означать, он отодвинул дверцу шкафа-купе и уставился на вешалку — пустую вешалку, на которую сам недавно повесил ее куртку с меховыми отворотами. Куртки не было.

— Динка! — снова позвал он, еще не понимая, что отсутствие одежды и тапочки на полу в прихожей — все это может говорить лишь о том, что Диана ушла.

Он долго смотрел в пустоту, не двигаясь с места, потом спросил у пустоты:

— Ты ушла, что ли?

Пустота в ответ промолчала…

— Ерунда какая, — пробормотал Иван и сполз по стенке. Опустился на пол прямо там, где стоял, и долго сидел неподвижно, понимая только одно — что он ничего не понимает.

Потом он резко подскочил с места и бросился ей звонить. Но трубку взяла Таня — Иван вовремя сообразил, что, спроси он сейчас про Диану, все испугаются, ведь знают же, что Диана сейчас у него, а если Дианы у него нет, значит, с ней что-то могло случиться.

Он положил трубку на рычаг и снова опустился на иол. Потом снова подскочил с места и кинулся одеваться — и, только уже застегивая куртку, вдруг вспомнил, что сейчас должна прийти мама и ему нужно обязательно ее дождаться, иначе ей придется стоять под дверью, потому что у нее нет ключей от квартиры. Ключи от квартиры Иван сам тайком вытащил у нее из сумки, на всякий случай, чтобы не смогла зайти в квартиру в самый неподходящий момент.

Иван зарычал от злости на самого себя, не снимая куртки, вышел из коридора на кухню. На столе еще стояла недопитая бутылка вина и лежали в тарелке несколько ломтиков некрасиво нарезанного сыра. Это значит, что весь сегодняшний вечер ему не приснился…

Бутылку вина он убрал в холодильник. Распахнув окно, оперся локтями о подоконник, закурил сигарету. За окном было звездно. Совершенно непонятно, отчего бывают звезды и зачем они вообще нужны. Иван долго пытался убрать их с неба, спрятать настырные звезды под завесой табачного дыма, но третья сигарета подряд вызвала приступ тошноты, пришлось затушить ее в пепельнице, закрыть окно и сесть на табуретку — на ту самую табуретку, на которой еще несколько минут назад сидела Диана. Сидела и чего-то боялась…

Он так и просидел на этой табуретке, сверля взглядом геометрические узоры кухонного ламината. Дощечки на полу были выложены в виде хитрого лабиринта — Иван пытался найти выход из этого лабиринта, но каждый раз вместо выхода находил очередной тупик.

Потом раздался звонок в дверь. Он бросился открывать, заранее зная, ни секунды не сомневаясь в том, что Диана вернулась, и поняв наконец, в чем дело: она просто выходила на улицу подышать свежим воздухом. Открыл дверь — и увидел маму. Лицо у нее было бледным, но сначала он даже не обратил на это внимания.

— Ума не приложу, куда делись мои ключи. Вроде бы я их из сумки не выкладывала, но их нет… Ты что это, сынок, в куртке? — спросила Ирина Сергеевна, застыв на пороге и с тревогой вглядываясь в лицо сына. — Случилось что? Что за вид у тебя?

— Да все в порядке, мама… Ключи твои на месте, не переживай — вон, на полке лежат… Ты их забыла… А я просто… Ты сама-то вон какая бледная…

— Сердце прихватило. Ты помоги мне, сынок, раздеться…

— Может, «скорую» вызвать? — встревожился Иван.

— Нет, «скорую» не надо. Пока — не надо, а там посмотрим… Я сейчас таблетку выпью… Сколько раз ведь говорила себе — положи в сумку таблетки свои! Мало ли что может случиться? Ой, старость — не радость. Ключи забыла, таблетки забыла… Что дальше-то будет?

— Скажешь тоже — старость… Пятьдесят — это, мам, молодость еще. А дальше будет жизнь.

Иван помог матери раздеться, разделся сам, как-то отстранение подумав, что никуда он теперь за Дианой не помчится, потому что маму нельзя оставлять одну, и решил просто позвонить ей минут через тридцать. Через тридцать минут она наверняка уже доберется до дому, и тогда можно будет выяснить, что случилось…

Что-то случилось — в этом не было никаких сомнений. Но что именно могло заставить ее вот так поспешно, ни слова не сказав, сбежать от него — Иван даже не мог себе представить.

— Ваня, — послышался голос матери, — ты музыку сделай потише, знаешь, у меня и голова что-то разболелась… Ты только не обижайся…

— Мам, с чего ты взяла, что я за музыку на тебя буду обижаться?

Он зашел в комнату, снова не увидел там Диану, выключил музыку и вышел, внезапно испытав совершенно непонятное чувство: как будто вместо Дианы здесь теперь находился кто-то другой. Кто-то третий. Чувство было почти мистическим, и, если бы мама не отвлекла его от этих странных размышлений, неизвестно, до чего бы он додумался.

Ирина Сергеевна сидела на кухне, на той самой треклятой табуретке, и позвала Ивана для того, чтобы он достал с верхней полки аптечку. Иван достал аптечку, налил воды в стакан, дождался, пока мать выпьет свою таблетку, убрал аптечку, оставив на столе только упаковку с сердечными таблетками. Потом, рассеянно оглядевшись, взял стакан, сполоснул его и поставил в шкаф.

— Вань, да ты сядь, успокойся… Мне уже чуть полегче. Знаешь, концерт такой замечательный был. Все-таки какая она талантливая женщина! Выглядит замечательно — волосы у нее теперь, знаешь, белые. Так непривычно… А голос совсем, ни капельки не изменился… И песни такие все хорошие. Жаль, что ты со мной пойти не захотел.

— Мам, ты ведь знаешь, что почти все исполнители, на концерт которых я мечтал бы попасть, давно умерли. Те, что не умерли, живут на другом континенте. А бардовскую песню я не очень-то жалую.

— И напрасно, Ваня…

Они некоторое время еще поспорили насчет бардовской песни, а потом Ирина Сергеевна спросила:

— Вань, у тебя здесь был кто-то, да?

— Это ты как определила? — удивился Иван. Вспомнил про разобранную постель со смятой простыней у себя в комнате и собирался уже покраснеть, но выяснилось, что все дело в пресловутых тапочках.

— Тапочки в коридоре на полу стоят. Те, которые у нас для гостей, клетчатые… Они же обычно на полке, если никто не приходит… Значит, приходил кто-то.

Может, и приходил, — ответил Иван и попытался утешить себя тем, что, возможно, весь этот неромантический вечер ему просто пригрезился. Как ни странно, поверить в это оказалось проще, чем в необъяснимое исчезновение Дианы. Примириться с тем, что она вообще не приходила, оказалось гораздо легче, чем примириться с тем, что она ушла.

— Это как? Иван вздохнул:

— Не знаю, мам. Правда не знаю.

Ирина Сергеевна некоторое время пристально разглядывала лицо сына. Иван был не готов сейчас к расспросам, и, словно почувствовав это, она не стала его ни о чем больше спрашивать.

— Ну как, тебе легче? — спросил Иван.

— Да легче вроде. Хотя все равно внутри ком и жжет ужасно.

— Ты лучше ложись тогда. Я сейчас тебе постелю, и ты ляжешь. А я далеко не буду уходить, в соседней комнате посмотрю телевизор.

Она послушно поднялась и позволила отвести себя в комнату. Иван видел, что мать крепится, держится бодрячком, но губы и лицо у нее бледные, и эту бледность ни с чем не спутаешь. Он застелил ей постель, еще некоторое время сидел на краю и рассказывал про вселенский потоп, случившийся у тети Веры, и про то, как он героически спас ее от этого потопа. Потом поднялся, приглушил свет ночника, напомнил матери, что будет рядом, в соседней комнате, велел звать его, если что, и вышел.

Нужно было позвонить Диане. Полчаса, отведенные на ожидание, уже прошли, и он снова потянулся к трубке, ни минуты не сомневаясь в том, что сейчас все разъяснится. Что он услышит в трубке ее голос и она рассмеется, и спросит, здорово ли его напугала, и станет к нему приставать с вопросами, что он подумал, когда вернулся, и долго ли ее искал, и где именно искал, и заглядывал ли под стол или в шкаф с одеждой. Потом наврет что-нибудь забавное — например, скажет, что ее унес злой волшебник Черномор из пушкинской сказки, и Иван сможет почувствовать себя героем этой пушкинской сказки. Придумает еще что-нибудь, а потом наконец признается, в чем дело, расскажет, что ей позвонила по мобильному Лора и велела приезжать домой срочно, потому что… Почему — он так и не смог придумать, но был абсолютно уверен, что Диана ему это объяснит. И готовился уже отругать ее по полной программе. Объяснить, что так никто не делает, что за эти несчастные полчаса он чуть не сошел с ума, теперь уже не в шутку, а на самом деле, что он даже всерьез пытался уничтожить звезды на небе, вытравляя их с поверхности неба табачным дымом до тех пор, пока этот табачный дым едва не уничтожил его самого. И потом обязательно скажет ей, что любит ее, что непередаваемо скучал по ней, пока перекрывал кран у тети Веры, что смотрел на кран, а думал все время о ней. И она, может быть, тоже скажет, что немножко любит его или хотя бы что ей это кажется…