Я думала, так будет всегда. Любить его было для меня так же естественно, как дышать, хотеть его — так же естественно, как испытывать жажду… Я жила словно в пустыне, я постоянно испытывала эту жажду. Мы занимались любовью везде и всегда. Дома, в его машине, в лифте, в лесу, на свежей весенней траве, возле воды, на пляже… Однажды даже на крыше… Да-да, на крыше девятиэтажного дома, в тот вечер у моей подруги был день рождения, однокомнатная ее квартира была полна гостей, а ванную комнату уже успел кто-то занять раньше нас… И тогда он придумал про крышу. Там было здорово, на крыше, — небо темное, почти беззвездное, вечер теплый и ласковый, и совсем не хотелось оттуда уходить… Когда мы вернулись, все гости уже разошлись но домам, и хозяйка очень удивилась тому, что мы сначала ушли, ни с кем не попрощавшись, а потом вдруг вернулись в первом часу ночи непонятно зачем. По дороге домой мы без конца смеялись, вспоминая выражение ее лица…

Я даже представить себе не могла, что все это однажды кончится. Я была убеждена, что разлучить нас может только смерть, а охладить наши чувства — только старость. Но до старости было еще далеко, хоть я ее и боялась, очень далеко до нее было, поэтому и не приняла я всерьез его отлучки по выходным. Радовалась, что дали ему на работе повышение, что теперь он — начальник отдела, и что с того, что в субботу во второй половине дня мне приходится смотреть в одиночестве черно-белые фильмы. Ускоренный, словно разорванный на куски ритм движений, немота, отсутствие цвета. Бродяги в рваных обносках и стоптанных туфлях, отважные тихони в очках в тонкой оправе, простофили в смешных шляпах и неудачники в белоснежных костюмах и галстуках-бабочках. Они помогали мне ждать его, сокращая невидимое время.

Я не чувствовала, что он больше меня не любит. Хотя нет, вру — не хотела чувствовать. Боялась себе признаться, даже в самых своих сокровенных мыслях, даже во сне…

И даже в тот момент, когда увидела его с ней, — все равно не призналась.

Я увидела его с ней случайно. В ту субботу во всем доме отключили свет. Я собиралась посмотреть «Огни большого города» в очередной, сто восьмидесятый, наверное, раз. Но свет отключили. Поэтому я не смогла смотреть фильм. А ждать его в одиночестве, наедине с часами, с заторможенными стрелками, убийственно медленно ползущими по циферблату, я просто не могла. Я сняла часы со стены и запихала под подушку. Прикрыла их пледом, но они все равно тикали. Время, спрятавшись под подушкой и пледом, словно в отместку стало еще медлительнее. Я достала часы из-под подушки и пледа и со злостью вытащила из корпуса батарейки.

И тогда время остановилось совсем.

А мне стало страшно. Я вдруг подумала о том, что, может быть, на самом деле остановила время. А если так, то, значит, в доме никогда не включат свет. И я никогда не сдвинусь с места, все так и буду сидеть на диване, в полутемной комнате, поджав под себя ноги и сжимая в руках безмолвный корпус настенных часов. И он уже никогда ко мне не вернется…

Мне стало страшно. Вокруг меня не было ни звука, форточка была открыта, но оттуда не доносилось ни ветерка, и верхушки деревьев в окне оставались абсолютно неподвижны — я в самом деле остановила время! Я вскочила с дивана и поняла, что мне немедленно нужно выйти из дому. Хотя бы на минуту — чтобы ощутить, чтобы увидеть движение времени, чтобы снова поверить, что когда-нибудь включат свет, что он вернется домой, как обычно, после десяти вечера, что время не может зависеть от обыкновенных батареек в настенных часах…

Я одевалась наспех, почти не думая о том, не замерзну ли в легком плаще, ведь был уже октябрь и был вечер. Я выскочила из дома и увидела, как катаются на качелях дети. Во дворе его дома тогда стояли деревянные качели, совсем старые, он часто рассказывал мне о том, как катался на них в детстве. На качелях сидели мальчик и девочка. Мальчик был в синем берете и ярко-красной курточке, а девочка — вся желтая, как цыпленок, только ботинки на ней были черные И шарф на шее ярко-розовый. Дети катались на качелях. Качели поднимались вверх и опускались вниз — я смотрела на них как завороженная, понимая, что в остановившемся времени не может быть движущихся вверх и вниз качелей, и детского смеха не может быть, и воробьев, подпрыгивающих на сером асфальте, не может быть тоже.

Мне стало легко, и я улыбнулась. Мальчик в синем берете улыбнулся мне в ответ и решительно принялся раскачивать качели посильнее, чтобы показать, что он ничего не боится. Я узнала его — это был Дениска, мальчик из нашего подъезда, сын Гали и Вити Посохиных с восьмого этажа. Я подошла ближе, кивнула Гале, которая сидела неподалеку на недавно покрашенной деревянной скамейке, и поздоровалась с Дениской.

Он поздоровался в ответ и снова расхохотался, а желтая девочка испуганно вскрикнула, потому что расхрабрившийся Дениска раскачал качели уж слишком сильно. Вверх-вниз, вверх-вниз… Я смотрела как зачарованная и была почти счастлива. Я вдруг поняла, что мне безумно хочется чем-нибудь порадовать Дениску и девочку-цыпленка, надарить им кучу игрушек и шоколадных конфет в самых ярких обертках. Таких, которые дарят только на Новый год…

— Вы долго еще гулять собираетесь? — спросила я у Гали Посохиной, Денискиной мамы.

— Только вышли. Еще час точно будем, а что? — спросила она.

Я ничего не ответила. Час — это почти что вечность, в том моем субботнем измерении эти две величины прекрасно соотносились и были почти идентичными. Я решила, что за час успею съездить в «Детский мир», накупить игрушек для Дениски и желтенькой девочки, и в магазин «Белочка» заскочить тоже успею, купить целый килограмм разных шоколадных конфет и подарить их детям в благодарность за то, что они разбудили заснувшее время.

Я решила поехать на машине. Тогда у меня была машина, почти новенькая «Ока», персонаж из анекдотов про богатых… Я почти не пользовалась ею, хотя права у меня были. Но в тот вечер решила взять машину из гаража, чтобы не зависеть от прихотей городского транспорта и ни в коем случае не опоздать с подарками.

Теперь, вспоминая об этом, я часто задумываюсь над тем, что жизнь — это сплошная цепь совпадений. Случайных, а подчас даже нелепых совпадений, и эти совпадения — как крошечные стежки, рисующие полотно жизни. Если бы в доме не выключили свет, я бы не стала снимать со стены часы. Не стала бы прятать их под подушку, не стала бы вынимать батарейки, не испугалась бы, что время остановилось… Не выскочила бы из подъезда в попытке преодолеть наваждение, не увидела бы Дениску и желтую девочку на качелях, не захотела бы купить им подарки. Не взяла бы из гаража машину.

За пятнадцать минут добравшись до «Детского мира», я долго бродила по вольерам зоопарка меховых зверушек и никак не могла решить, которую из них подарить желтенькой девочке. Наконец остановилась на желтом жирафе с добрыми, собачьими глазами, потом в соседнем отделе прикупила большой грузовик с красным кузовом для Дениски. Вышла на улицу, аккуратно сложила игрушки в багажник — и в этот момент увидела неподалеку его машину.

Его машина никак не могла оказаться здесь, возле магазина «Детский мир», в это время. Его офис находился совсем в другом районе города. Поэтому я удивилась, когда увидела его машину. Потом обрадовалась. Но обрадовалась как-то странно и только потом уже поняла, что на самом деле совсем не обрадовалась, а испугалась.

Номеров я разглядеть не могла, а поэтому постаралась убедить себя, что это не его машина, а просто похожая. И вмятина на задней дверце, недавняя вмятина — тоже чья-то чужая, просто похожая. И круглый плюшевый апельсин с глазами — талисман, который я сама ему подарила на прошлый его день рождения, подвешенный у переднего стекла, яркий-яркий апельсин — тоже чей-то чужой, не его, не тот, который я подарила.

Я села в свою «Оку» и собралась было уже запустить двигатель, но в этот момент увидела его. Он шел к машине. Рядом с ним, держа за руку, шла женщина, а в другой руке у женщины был жираф. Точно такой же жираф, родной брат того жирафа, что лежал сейчас в моем багажнике в компании грузовика с красным кузовом.

Женщина открыла заднюю дверцу его машины и посадила жирафа на заднее сиденье. Захлопнула дверцу, повернулась к нему. Обхватила руками за шею, и они начали целоваться. Мимо шли люди, но они не обращали внимания на людей. Они целовались. Они целовались ужасно долго — в тот момент мне снова показалось, что время остановилось, и я успела подумать о том, что напрасно потратила деньги, накупив подарков детям, которые обманули меня. Потому что на самом деле над временем ничто не властно, даже дети, которые катаются на качелях и смеются.

Хотя ведь дети катались на качелях раньше. Еще до того, как время остановилось во второй раз.

Наконец они перестали целоваться. Он обошел машину и сел на переднее сиденье. Она открыла дверцу и села рядом. У нее были длинные каштановые волосы, длинные ноги в черных сетчатых чулках и длинные черные сапоги выше колена.

Плюшевый оранжевый апельсин слегка качнулся, чему-то удивившись.

А я поехала за ними.

Не знаю, почему я это сделала. Тогда я плохо соображала и плохо себя контролировала. Это был следующий стежок на полотне, следующая неизбежная случайность. Но тогда я еще не знала об этом. Я думала, что поехала за ними потому, что не смогла придумать ничего другого. У меня было мало времени для размышления — возможно, будь его больше, я развернула бы машину в противоположном направлении.

Возможно, тогда мы с тобой и не встретились бы.

Кто знает, что было бы, если бы я развернула машину. Как бы все сложилось. Мне не хочется думать об этом. В тот вечер, чуть позже, я стала фаталисткой, я свалила всю ответственность на судьбу и придумала для себя, что это судьба так распорядилась. Иногда приходится перекладывать ответственность на чьи-то чужие плечи, и плечи судьбы для этой цели самые подходящие. Потому что судьба никогда не станет жаловаться и не станет говорить о том, что ей тяжело с этим жить.