Санчу вполне устраивал такой муж: она препоручила его заботам своих фрейлин, а сама забавлялась с бесчисленными любовниками.

В этом была вся Санча: жизнь – веселая штука. Любовники приходили и уходили, репутация ее была известна по всей Италии, и она твердо верила, что вряд ли найдется мужчина, отказавшийся бы разделить ложе с мадонной Санчей.

А в Риме она вольется в эту странную семью, о которой ходило столько противоречивых слухов.

В сундуках ее лежали платья, специально подготовленные к визиту в Ватикан, и одно, особое платье, в котором она выглядела очень и очень соблазнительно: оно предназначалось специально для Папы. Потому что, как она подозревала, ее ждет серьезное соперничество с золовкой, дочерью Папы – Лукрецией.

Рим был охвачен волнением, и даже по ночам толпа на улицах не редела. Все ждали въезда в Вечный город папского младшего сына с его супругой: публика знала, что Папа – большой мастер устраивать празднества, и предвкушала веселье.

Папа тоже пребывал в приятном волнении. Замечали, что он стал несколько рассеянным в том, что касалось его папских обязанностей, но зато подготовке встречи с невесткой он уделял огромное внимание.

Чезаре также ждал этой встречи, хотя и не столь откровенно, как отец, демонстрировал свои чувства.

А во дворце Санта Мария дель Портико ожидала встречи с супругой своего брата Лукреция: она, напротив, побаивалась того, что уже слышала об этой особе.

Говорят, Санча – красавица. Лукреция часами изучала себя в зеркале: по-прежнему ли сверкают золотом ее волосы? Как жалко, что рядом нет Джулии: она вышла из фавора и теперь редко бывала в Ватикане и во дворце Санта Мария. Джулия ее бы успокоила! И Лукреция с легким удивлением поняла, что ее злят бесконечные разговоры отца и Чезаре о мадонне Санче.

«Самая красивая женщина Италии!» Сколько ж можно об этом твердить? «Стоит мужчине взглянуть на нее – и он уже у ее ног. Настоящая колдунья!»

Теперь Лукреция стала лучше разбираться в себе. Она понимала, что завидует Санче, ревнует к ней: ведь она сама хотела бы считаться самой красивой женщиной Италии, она сама хотела бы, чтобы мужчины превращались в ее рабов, она сама хотела бы, чтобы ее считали колдуньей.

И она терзалась ревностью… Она ревновала Чезаре и отца к этой женщине.

И вот настал долгожданный день: вскорости Санча Арагонская появится на Аппиевой дороге. Вскорости Лукреции предстоит убедиться, насколько справедливы слухи.

Она чувствовала себя ужасно. Ей вовсе не хотелось выезжать навстречу жене брата, но отец настаивал:

– Но, дорогая моя, ты должна встретить ее! Ты должна оказать своей сестре должное уважение. А какое это будет чудесное зрелище: вы с нею рядом, и твои прелестные служанки бок о бок с ее прислужницами! Да вы с нею, несомненно, затмите собой всех женщин Италии!

– Да, я слыхала, что она – красавица. Так не буду ли я выглядеть рядом с нею дурнушкой?

Папа ущипнул ее за щечку:

– Это невозможно, невозможно!

Но она видела, как сверкают его глаза, и, вспомнив, какие взгляды ее отец когда-то бросал на Джулию, понимала, что мысли его сейчас заняты Санчей, а не дочерью.

Лукреции хотелось топнуть ногой и крикнуть: «Ну раз ты так жаждешь встречи с нею, вот и поезжай сам!» Но Лукреция есть Лукреция: она склонила голову и сдержалась.

И теперь она готовилась к неизбежному.

На нее надели зеленое, расшитое золотом платье, и среди столпившихся в комнате женщин пробежал шепоток восхищения.

– О, мадонна, вы никогда еще не были столь хороши! – говорили женщины.

– Да, да, – кивнула она. – Здесь, в моих собственных апартаментах, рядом с вами, одетыми вовсе не с такой роскошью. Но как я буду выглядеть у Латеранских ворот? А если она одета еще роскошнее? Как я буду выглядеть рядом с женщиной, о которой говорят, что она самая красивая в Италии, а значит, и во всем мире?

– Да быть такого не может, мадонна! Самая красивая женщина в мире – вы!

И она, как всегда, позволила себе поверить в комплименты: действительно, зеленое с золотом платье очень ей к лицу, а головной убор с перьями, подчеркивающий золото ее волос, очень ее красит! И верно: ни у кого, кроме Джулии, нет таких чудесных волос, а Джулия больше не в фаворе.

Свиту свою она также выбирала с большим тщанием. Двенадцать великолепно одетых девушек, блиставших, однако, не красотою лица, а красотою нарядов. И пажи в красных с золотом ливреях.

Лукреция отправлялась не на встречу с невесткой: она собиралась встречать соперницу. Она прекрасно понимала, что, произнося заученные слова приветствия, она будет думать совершенно о другом. «Превосходит ли она меня красотою? Отдадут ли мой отец и Чезаре все свое внимание этой особе и не забудут ли меня?»

На залитой майским солнцем площади собрались все кардиналы – их наряды сверкали, здесь же присутствовали послы при папском дворе, стояли навытяжку роскошно одетые стражники.

Толпа радостными криками приветствовала Лукрецию и ее двенадцать девушек. Она действительно выглядела великолепно: волосы, украшенные шляпой с перьями, золотой волной стекали на плечи, зеленое с золотом платье удивительно ей шло. Но у Латеранских ворот Лукреция наконец-то увидела ту самую женщину, которая причинила ей столько неприятных моментов, и сразу же поняла, что Санча – действительно ее соперница.

Санчу окружала положенная ей как принцессе свита: алебардщики и конюшие, придворные кавалеры и дамы, а рядом с нею ехал ее супруг Гоффредо.

Лукреции было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Гоффредо хоть и подрос, но по-прежнему оставался ребенком. Публика могла любоваться его хорошеньким личиком и медными кудрями, но внимание ее было обращено к женщине, которая ехала рядом с ним.

Санча, дабы напомнить всем о своем испанском происхождении, оделась в черное, в черное же нарядили и Гоффредо. Однако платье ее, с чрезмерно пышными рукавами, было украшено тяжелой вышивкой, иссиня-черные волосы, так разительно контрастировавшие с ярко-голубыми глазами, были рассыпаны по плечам.

И рядом с элегантностью черного испанского наряда зеленое с золотом платье показалось чуть ли не детским.

Черные брови Санчи, согласно моде, были выщипаны, но не полностью, лицо – накрашено, и в толпе начали шептаться, что она выглядит старше своих девятнадцати лет.

Держалась она чопорно, как истинная королева, однако мелькало в ее глазах то самое обещание – обещание удовольствий, которые она с охотой дарует каждому мало-мальски ладному на вид мужчине.

Лукреция подъехала к брату и невестке, и они обменялись приветствиями, показавшимися всем окружающим вполне любезными и теплыми.

Затем они бок о бок направились к Ватикану.

– Я рада, что мы наконец встретились, – заявила Санча.

– Я тоже рада, – ответила Лукреция.

– Я уверена, что мы подружимся.

– Это мое самое сильное желание.

– Я давно мечтала познакомиться с членами моей новой семьи.

– Особенно с Чезаре, – вмешался Гоффредо. – Санча без конца расспрашивала меня о нашем брате.

– Он горит нетерпением: вести о вас достигли и Рима. Будь они с Лукрецией наедине, Санча просто расхохоталась бы в ответ, но сейчас она вынуждена была сказать:

– И я много слыхала о вас, сестрица. Какие прекрасные у вас волосы!

– То же я должна сказать и о ваших волосах.

– Но я никогда не видела таких золотистых волос!

– Теперь вы часто будете их видеть: женщины Рима завели моду носить золотые парики.

– Наверное, это в вашу честь, сестрица.

– Большинство из этих женщин – куртизанки.

– Красота – их ремесло, и неудивительно, что они стремятся походить на вас.

Лукреция слегка улыбнулась: эта женщина начала вызывать в ней нечто вроде уважения. Она не слышала разговоров в толпе.

– Мадонна Лукреция не потерпит в Ватикане соперницу, – говорили одни.

– И какую соперницу! – отвечали другие.

Александр не мог дождаться, пока кардиналы закончат требуемые этикетом приветствия. Он перешел в комнату, из которой открывался вид на площадь, и нетерпеливо выглядывал из окна: он жаждал как можно скорее увидеть эту женщину, о которой говорили как о самой красивой в Италии и которая была вольна, как куртизанка.

И вот наконец он увидел ее во главе процессии и рядом с нею свою дочь: женщина с волосами цвета воронова крыла и женщина с волосами цвета золота, и это зрелище восхитило его. Какой контраст! И как прекрасны они обе!

Пора поспешить на свое место, туда, откуда он должен приветствовать сноху. Ему не терпелось заключить в свои объятия это прелестное создание.

Он стоял под золотым балдахином, на котором была изображена история египетского бога Изиса, за спиной его столпились кардиналы, и Александр понимал всю значимость это-то момента: ему очень нравились все торжества и церемонии, в которых он представал истинным отцом церкви, он любил жизнь и все приятнейшие минуты, которые она может подарить. Он был человеком счастливым, особенно счастливым в такие мгновения.

К нему приближалась черноволосая красавица, глаза ее были опущены долу, но все равно он видел, какая смелая это женщина. Она прекрасно понимала, насколько желанна, сознавала, насколько сильно ее воздействие на мужчин, в особенности таких, как Александр, известный ценитель женского пола.

Он был взволнован не меньше, чем она, не меньше, чем малыш Гоффредо, склонившийся, чтобы поцеловать ему туфлю.

Она отступила, и вперед вышли ее придворные дамы – все восхитительные, все достойные хозяйки. Он по очереди разглядывал дам и чувствовал, что радость его растет.

Все заняли отведенные им этикетом места. Гоффредо стоял рядом с Чезаре, который внимательно изучал жену младшего братишки. На ступеньках папского трона, преклонив колени на красные бархатные подушечки, расположились Лукреция и Санча.

Вот это миг! И Александр с нетерпением ждал конца торжественной церемонии, чтобы наконец по-свойски поболтать со снохой, развеселить ее, дать ей понять, что, несмотря на то, что он ее свекр и отец церкви, он тоже мужчина во плоти и крови и может предложить ей куда больше радостей, чем все ее предыдущие возлюбленные.