– Но если Ваше Святейшество только пожелает, вся церковь падет на колени, – напомнила ему Джулия.

– Ах ты, продувная бестия! Да тебя следует сильно наказать!

– Хорошо, я десять раз скажу «Я вас люблю», потом брошусь к вашим ногам и взмолюсь: «Святой отец, делайте с моим телом и душою все, что пожелаете, потому что я душой и телом принадлежу вам!»

– Моя Джулия… Любимая моя! Что бы я без тебя делал! Ты присмотришь за Лукрецией, да? Ты ведь такая искушенная женщина!

– Особенно искушенная по части обмана мужей, не так ли?

– Это был не обман. Бедный Орсино, он сам этого хотел – очень хотел.

Они расхохотались, и Джулия заверила Александра, что будет присматривать за Лукрецией как за родной сестрой, потому что любит ее как сестру.

После чего Джулия перешла к другой теме. Она очень хотела, чтобы Папа подобрал хорошего жениха и для малышки Лауры – пусть вся Италия узнает, что Папа признает девочку своей дочерью!

– Несомненно! – ответил Александр. – У моей драгоценной Лауры будет самый лучший на свете супруг.

Он не отпускал от себя Джулию ни на шаг. В это время над Римом сгущались тучи, и ему необходимо было веселье и отдохновение, которые даровала ему Джулия. К тому же его любовная активность с годами вовсе не убывала, и это служило им постоянным поводом для интимных шуток.

Джулия оказалась замечательным лекарством от всех неурядиц.

Лукреция и Джулия сидели вдвоем в апартаментах Лукреции. Волосы они распустили, так как недавно их вымыли.

– На балконе сейчас солнце, – сказала Джулия, – пойдем туда. Солнечный свет высветляет волосы.

– А можно нам выходить на балкон?

– А почему нет?

– Но ведь тогда до нас доберется чума…

– Ах, Лукреция, неужели тебе не надоело сидеть взаперти? «Не смейте выходить, ни на минуту»! Как мне это надоело!

– Ну, знаешь, если мы заразимся чумой, мы затоскуем еще больше.

– Вероятно. Скорей бы жара спала. Тогда, наверное, и воздух станет чище, и заразы поубавится.

Джулия встала и тряхнула мокрыми волосами.

– Я иду на балкон!

– Но разве ты не обещала святому отцу не выходить из дома?

– О балконе же речи не шло! Я обещала не выходить за пределы дворца.

– Но он мог иметь в виду и балкон!

– Тогда давай сделаем вид, что этого он в виду не имел. Короче, я собираюсь выйти и высушить волосы на солнце.

– Не надо, Джулия, не надо!

Но Джулия уже не слышала – она выпорхнула на балкон.

Лукреция сидела в глубокой задумчивости. Потом взглянула на фигуру Мадонны и на теплившуюся перед ней лампаду.

– О, Святая Мать, – взмолилась она. – Сделай так, чтобы все стало хорошо!

Она знала, что слишком многое нехорошо. И не только из-за чумы – к ней, в общем-то, уже привыкли. Дело в том, что об отце ходили гадкие сплетни. Она слышала, о чем перешептываются слуги, – об этом она не рассказывала никому, так как понимала, что тогда слугам несдобровать, их накажут, и ужасно. Слуги шептали, что положение Папы нестабильно, что слишком многим хотелось бы его сместить и выбрать нового Папу. Стране угрожало французское вторжение, и слуги шептались о том, что Папу считают тайным сторонником врагов.

От этого Лукреция страдала. Она ничего не знала о политических пристрастиях мужа. Да, теперь они спали в одной постели, она стала настоящей женщиной, правда, несколько разочарованной. Джулия считала ее мужа холодным, Лукреция же обнаружила, что ее саму холодной никак не назовешь. Она не понимала, что с ней происходит. В ней росло желание – чего-то, что она и сама не могла выразить словами, но одно ей было ясно: желание это Джованни удовлетворить не мог. Она ночи напролет слушала его храп и мечтала о том, как обнимают ее мужские руки. Но не руки Джованни. И все же порою она думала, что и такой любовник все лучше, чем никакого.

Все это очень отличалось от того, что ей рассказывала Джулия, но ведь Джулия была возлюбленной несравненного Александра!

Конечно, где-то есть мужчина, которого она пожелала бы себе в любовники, но этот мужчина должен обладать всеми качествами настоящего Борджа.

Однако это ее проблемы, а Лукреция вовсе не была эгоисткой, и потому проблемы других казались ей куда более значимыми, чем ее собственные.

Она находила время подумать о бедном Чезаре – он был в еще большей ярости, чем прежде, потому что над страной нависла опасность, а он ничего не мог поделать. Он мечтал о свой собственной condotta в армии, он мог наконец-то снискать воинскую славу, но в этом ему было отказано. Адриана вновь впала в набожность и целые дни проводила в молитвах – из этого было ясно, что она тоже очень обеспокоена.

В этот момент она услышала крики на площади и выбежала на балкон взглянуть, что случилось. И едва успела подхватить Джулию – та на мгновение потеряла сознание.

На лбу Джулии была кровь.

– Что там происходит?

– Не выходи туда, – произнесла Джулия. – У меня кровь? Меня увидели, под балконом собралась толпа, и ты слышала, что они обо мне говорили?

– Я слышала крики. Сядь, прошу тебя. Я промою рану. Она хлопнула в ладоши, сбежались рабы.

– Принесите чашу с водой и мягкую ткань, – приказала она, – но никому ничего не рассказывайте.

Джулия пристально смотрела на Лукрецию.

– Они называли меня всякими гадкими словами, – пожаловалась она, – и упоминали Его Святейшество.

– Они?.. Да как они посмели!

– Посмели, Лукреция. Значит, в городе происходит нечто, что мы не знаем, не понимаем.

– Ты считаешь, они хотят лишить его престола?

– Он этого никогда не допустит. Рабыня принесла воду. Джулия сказала:

– Я вышла на балкон, споткнулась и ударилась. Рабыня молча поклонилась и вышла – по всему было видно, что она не поверила этому объяснению.

Они знают, в чем дело, подумала Лукреция. Они знают больше, чем дозволено знать нам.

Удержать втайне новость – что любовницу Папы закидали камнями на балконе дворца его дочери – не удалось. Когда весть об этом дошла до Александра, он поспешил к ним.

Несмотря на грозившую ему самому опасность, Александр больше всего беспокоился о благополучии своей возлюбленной и своей дочери.

Он нежно обнял их, и на лицо его легла тень.

– Дорогая, покажи мне рану! Мы должны удостовериться в том, что нет нагноения. Святая Матерь Божья, да ведь они могли выбить тебе глаз! Но святые берегут тебя, моя драгоценная, и рана, кажется, не очень серьезная. Ах, Лукреция, доченька моя, а ты не пострадала? Дева Мария, благодарю тебя!

Он крепко прижал их к себе, будто боялся хоть на миг их отпустить. Лукреция взглянула ему в лицо и поняла, что положение серьезное.

– Вы не должны волноваться, отец, – сказала Лукреция. – Мы будем более осторожны, и пока все не успокоится, не выйдем на балкон.

Папа отпустил их и повернулся к скульптуре Мадонны. Губы его беззвучно шевелились – он молился, и девушки поняли, что он старается найти решение.

Наконец он повернулся к ним. Перед ними стоял прежний Александр, твердый и уверенный в себе.

– Дорогие мои, – объявил он. – Я должен совершить нечто, что несказанно печалит мое сердце, – я должен отослать вас из Рима.

– Пожалуйста, не делайте этого, отец, – взмолилась Лукреция. – Позвольте нам остаться с вами. Мы клянемся, что впредь никогда не выйдем на улицу, но уехать от вас – нет, ничто не может сравниться с этим горем!

Александр улыбнулся и погладил ее по голове.

– А моя Джулия, что она ответит на это предложение? Джулия бросилась к его ногам и схватила его за руку. Она лихорадочно соображала. Что-то обрушилось на Рим, что-то более страшное, чем чума. В город может войти французская армия, она выберет нового Папу, и, кто знает, что тогда произойдет с Александром?

Джулия считала Александра прекрасным любовником, опытным и знающим – она понимала, что лучшего наставника в науке любви ей не сыскать во всем Риме. Но отчасти привлекала в нем и его власть – Джулии льстил статус любовницы самого богатого в Риме кардинала, который затем стал Папой Римским. С этим Джулия ничего поделать не могла: она была тщеславна. И только представить, что его могут лишить сана, и даже увезти пленником во Францию! Нет, без славы, без могущества, без богатства это уже будет совсем не тот человек, которого она любила…

Потому Джулии не так уж и претила мысль переждать где-то в тиши тяжкие времена, пока все успокоится и Александр вновь обретет прежнюю власть – или же окончательно ее утратит.

Однако она ничем не выдала эти свои мысли, а Александр, который легко угадывал двуличие в любом, не мог разглядеть его в своей даме сердца. Скорее всего потому, что всегда видел лишь то, что хотел видеть.

Он был все так же предан Джулии, и разница в годах сделала его менее зорким: хотя у Джулии уже был от него ребенок, она по-прежнему казалась ему юной и наивной девушкой. Ее страсть всегда казалась ему безыскусной, ее радость при виде его казалась ему отражением его собственной радости. И он считал, что разлука будет для нее таким же тяжким испытанием, как и для него.

– Мы вас не покинем, святой отец, – твердо заявила Джулия, – мы перенесем все, лишь бы оставаться подле вас. Я лучше умру от чумы или погибну от меча чужеземца, чем…

– Замолчи, умоляю! – не выдержал Александр. – Ты сама не понимаешь, что говоришь!

Джулия выпрямилась, лицо у нее теперь было таким же решительным, как и лицо Лукреции.

– Это правда! – воскликнула она. – Мы выдержим все… все… – и она на мгновение умолкла, как бы дав Александру явственно представить, что «все» она имела в виду, – но не покинем вас!

– Это правда, правда, отец! – Лукреция обвила его руками – она-то говорила совершенно искренне.

– Дорогие мои девочки! – голос Александра дрожал от переполнявших его чувств. – Именно потому, что я так вас люблю, я буду непреклонен. Я не могу позволить вам остаться. Жизнь моя без вас померкнет, но я и представить не могу, как черна она станет, если я в своем эгоизме позволю вам остаться и с вами что-нибудь случится! Французы собираются с силами. Это боевой народ, и он полон решимости овладеть Неаполем. Но на Неаполе французы не успокоятся, кто знает, может, сапог завоевателя ступит и в Рим. Моя любимая, моя дражайшая Джулия, ты не боишься смерти от руки неприятеля, но ведь может случиться нечто более страшное, чем смерть… Вы так молоды и так красивы… В мире нет женщин прекрасней. И можете ли вы представить, что ждет вас, попади вы в лапы грубой солдатни? Я и помыслить об этом не могу. Я не смею об этом думать. Так что лучше уж я на время лишусь счастья лицезреть вас, чем буду думать о таком…