Сирилла прошла вперед и открыла дверь в гостиную.

Комната была небольшая, но маркиз отметил, что обставлена она с большим вкусом, за которым угадывалась тщательно скрываемая бедность.

Изящные занавески, хотя и сшитые из дешевого материала, прекрасно гармонировали с обоями на стенах и обивкой дивана и стульев.

Маркиз огляделся, предполагая увидеть картины, но лишь более яркие пятна на слегка выцветших обоях свидетельствовали, что до недавнего времени там что-то висело.

Немного оглядевшись в помещении, он наконец внимательно взглянул на хозяйку. Маркизу показалось, что он грезит — перед ним наяву стояла «Мадонна с лилиями» Лохнера.

Она была так прекрасна, что скорее походила на мечту, чем на живого человека.

Изящные черты и огромные выразительные глаза девушки напомнили маркизу те чувства, которые он испытал, когда впервые увидел творение художника. Ему послышалось тогда, что где-то рядом звучат нежные звуки спинета.

«Чудо как хороша!» — подумал маркиз.

Девушка все так же удивленно смотрела на него. Только тут маркиз понял, что не слишком вежливо разглядывал ее, и слегка покраснел.

— Не соблаговолите ли присесть, сэр? — проговорила Сирилла.

Маркиз опустился в предложенное ему кресло, а девушка села напротив.

На ней было скромное муслиновое платье без всяких лент и украшений, но благодаря простоте покроя оно эффектно облегало изящную фигуру и очень ей шло.

Ее облик «мадонны» завораживал маркиза. Ему казалось, что он еще никогда не видел таких выразительных глаз, такого одухотворенного лица. Эту неземную красоту было даже трудно описать словами.

Наконец, понимая, что молчать дальше невозможно и что девушка ждет от него объяснений, он произнес:

— Меня зовут маркиз Фейн. Полагаю, это вы являетесь владелицей картины, якобы принадлежащей кисти Ван Дейка.

Он допускал, что она будет удивлена, но никак не думал, что удивление окрасит ее щеки таким восхитительным румянцем. «Словно солнце на рассвете», — пришло ему в голову поэтическое сравнение.

Затем на лице девушки появилось выражение испуга, и маркиз вдруг почувствовал себя так, словно причинил боль беззащитному ребенку.

Губы девушки дрогнули, но оттуда не раздалось ни звука. Подождав некоторое время, маркиз произнес мягким голосом, так ему несвойственным:

— Я узнал ваш адрес от человека по имени Соломон Айзеке. Он намеревается продать вашу картину Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому.

При этих словах Сирилла судорожно сжала руки — изящные и тонкие, достойные кисти самого Ван Дейка.

— Полагаю, вас не удивит, если я скажу, что сразу заметил сходство между мадонной Ван Дейка и мадонной на картине Лохнера — той, что Айзеке продал принцу несколько месяцев назад, — продолжал маркиз.

Сирилла в смущении опустила глаза, и ее длинные ресницы отбросили тень на щеки, ставшие вдруг мертвенно-бледными.

— Мне очень жаль… — пролепетала она дрожащим голосом.

— Если бы я не познакомился с вами, — продолжал маркиз, — то был бы так же введен в заблуждение картиной Ван Дейка, как до этого мы оба — Его Королевское Высочество и я — картиной Лохнера.

— Как это глупо с моей стороны… — еле слышно проговорила Сирилла.

— С вашей? — удивился маркиз. — Вы что, сами нарисовали их?

— О нет, конечно! — быстро возразила Сирилла. — Это папа… Но прошу вас, не гневайтесь на него! Он так болен… Боюсь, он долго не протянет!..

Было видно, что девушка очень огорчена, и маркиз как можно мягче сказал:

— Позвольте вас заверить, что в мои намерения не входит причинить беспокойство вам или вашему отцу. Я только хотел понять, как два таких разных художника, из которых один к тому же жил на полтора века позже другого, могли нарисовать одно и то же прекрасное лицо. Ведь они не могли воспользоваться одной моделью!

Сирилла вспыхнула, услышав это замечание, а маркиз продолжал:

— Прошу вас, объяснитесь. Поверьте, что мною движет не праздное любопытство — меня действительно интересует разгадка этой тайны!

Сирилла смущенно подняла глаза на маркиза.

— Я понимаю, это очень дурно… — начала она робко. — Но что оставалось делать моему бедному отцу? Мама заболела, и у нас не было денег ни на лекарства, ни на еду, ни на оплату врача… Вот почему он решился на это!

Фейн молчал, и Сирилла добавила умоляющим тоном:

— Прошу вас, поймите…

Ее отчаяние глубоко тронуло маркиза, и он ласково сказал:

— Именно для этого я сюда и приехал. Итак, начнем с самого начала. Как вас зовут?

— Сирилла Винтак…

— Ваш отец, как я понял, художник?

— Да. Его имя Франс Винтак.

— Он что, не англичанин?

— Нет, наполовину австриец, наполовину фламандец.

— Этим, без сомнения, и объясняется его поразительное мастерство. Поверьте, мисс Винтак, это не пустой комплимент. Я поражен, что такой талантливый художник прозябает в бедности!

— Я сама часто думаю об этом, — заметила Сирилла. — Но, к сожалению, его картины никто не покупает…

Увидев, что маркиз удивлен ее словами, она решила продолжить свою мысль:

— Порой мне кажется, что отец опередил время. Он стремится на своих картинах передать причудливую игру света на изображаемом предмете, однако публике, увы, больше по душе традиционная манера…

Маркиз — тонкий знаток искусства — прекрасно понял, что хотела сказать Сирилла.

— Мне бы хотелось взглянуть на работы вашего отца, — попросил он, — но прежде объясните, зачем он взялся за эти фальшивки и как ему удалось исполнить их с таким мастерством.

— Он пошел на обман только потому, что заболела мама! А выучился он этому еще в Кельне, много лет назад. Вначале, когда нам понадобились деньги, отец скопировал одну или две картины из собрания сэра Джорджа Бомона, слегка изменив их, но сохранив манеру письма оригинала, и продал…

— За большую сумму?

— Да нет, не слишком. Он ведь отнес их в маленькую лавочку по соседству, а там никогда не дают больших денег…

— И что случилось потом?

Маме стало хуже, — продолжала Сирилла с грустью, — и доктор сказал, что ей помогут только специальные, очень дорогие лекарства… Папа был в таком отчаянии, что взялся за «Мадонну с лилиями».

Она умолкла. Маркиз не торопил ее, и через некоторое время девушка, запинаясь, продолжила свой грустный рассказ:

— Отец делал ее одновременно с другими работами, которые он называл «халтурой». Фон и фигуру мадонны он запомнил еще с тех пор, когда копировал картины в доме сэра Джорджа. А вот лицо ему никак не удавалось без модели…

— И вы стали его моделью, — докончил маркиз.

На лице Сириллы появилось несчастное выражение. Чувствовалось, что девушке неприятна даже мысль о том, что она стала участницей такого грандиозного обмана.

— Это одна из самых прекрасных картин, которые мне когда-либо доводилось видеть, — искренне сказал Фейн.

Глаза Сириллы вспыхнули радостным блеском.

— Мне чрезвычайно приятно, что вы так думаете! Именно потому, что картина получилась такой замечательной, я подумала, что это отчасти извиняет папу… Ну, то, что он пошел на обман, выдавая ее за творение Лохнера.

— Не думаю, что Лохнер, да и любой другой художник, сумел бы нарисовать лучше, — галантно заметил маркиз.

Сирилла зарделась от этих слов и продолжала:

— К несчастью, мама умерла, прежде чем отец успел закончить. Долгое время он даже не прикасался к картине и снова вернулся к собственным работам.

— Мне бы очень хотелось взглянуть на них, — повторил маркиз свою просьбу.

— Я охотно покажу их вам, — с готовностью отозвалась Сирилла и поднялась, однако маркиз остановил ее.

— Как я полагаю, вы направляетесь в студию. Могу ли я вас сопровождать?

— Разумеется, сэр.

Маркиз распахнул дверь, пропустил девушку вперед, и они начали подниматься по крутой лестнице.

Студия располагалась на втором этаже. Она была просторнее остальных помещений дома и имела большое окно в покатом потолке — мечту любого художника.

Студия была наполнена обычными предметами — мольберты, возвышение для натурщиков, холсты с незаконченными работами.

На одном из мольбертов стояла картина. Ее поместила туда Сирилла после того, как отнесла Айзексу Ван Дейка. Именно над ней работал Франс Винтак, когда его свалила болезнь.

Этим жестом девушка молчаливо приглашала отца продолжить свою работу, как только ему станет лучше.

Собственно говоря, картина была почти закончена. Оставалось дописать лишь фон.

Едва взглянув на нее, маркиз сразу понял, что эту работу вряд ли удастся продать.

В картине не было ничего того, что так любят торговцы и их покупатели. В то же время картина, несомненно, была выполнена талантливой рукой. В ней Винтак пытался передать свои чувства средствами, непривычными для того времени.

Даже объект, к которому обратился художник, был не совсем обычен — несколько апельсинов лежали на столе около вазы с цветами.

Вся эта композиция, изображенная крупными мазками, была освещена ярким светом, который, на первый взгляд, не имел никакого отношения к предмету, но при более пристальном рассмотрении зритель понимал, что именно этот свет придает всей картине ее неизъяснимое очарование.

Пока маркиз изучал картину, Сирилла не спускала с него глаз, отчаянно надеясь, что натюрморт ему понравится, и одновременно опасаясь, что художественные поиски ее отца вызовут лишь снисходительную улыбку у этого незнакомого джентльмена.

— У меня такое чувство, — неторопливо начал маркиз, — что ваш отец опередил свое время. Как вы правильно заметили, люди пока не воспринимают его манеру. Со своей стороны могу совершенно искренне заявить, что я в восторге от его работы!

У Сириллы вырвался радостный возглас.

— Как жаль, что папа вас не слышит! — искренне сказала она. — Еще никто и никогда не отзывался так о его работе. Мне кажется, если бы он мог услышать ваши слова, это помогло бы смягчить многолетнюю горечь разочарования, которую он испытывает, считая себя неудачником…