— Я чрезвычайно благодарен вам, Ханна, за неустанную заботу о моей дочери. Надеюсь, вы и впредь не лишите ее своей преданности, которую блестяще доказали в течение прошедших восьми лет!

— Сделаю все, что смогу, ваша светлость, — произнесла служанка, растроганная похвалой.

Герцог догадывался, что у Ханны еще что-то на уме, и молча ждал, пока она выскажется.

— Я хотела сказать, ваша светлость… — начала она несмело.

— Что такое?

— Завтра утром я собираюсь поехать в наш прежний дом за своими вещами. К счастью, забирать вещи леди Сириллы, как выяснилось, нет необходимости. Однако меня беспокоит вот что — как ваша милость намерены поступить с самим домом?

Поскольку герцог молчал, Ханна поспешила объясниться:

— Ведь теперь он принадлежит миледи. У меня и бумаги соответствующие есть…

Герцог немного подумал, а потом решительно произнес:

— Сожгите их, Ханна, а сам дом пусть провалится в тартарары!

— Как это, ваша светлость?

— Жаль, что я не могу сжечь и его тоже, Ханна. Славный бы получился костер! А если серьезно — я не желаю больше слышать ни одного слова об этом проклятом доме. Вы меня поняли?

Ханна вздохнула.

— Да, ваша светлость.

Она уехала в Айлингтон, пока Сирилла еще спала, и отсутствовала всего час.

Войдя в дом, служанка упаковала свои вещи, не трогая ничего из того, что принадлежало Сирилле, и на мгновение заколебалась у дверей студии.

Наконец, решившись, Ханна вошла внутрь и достала из ящика неоконченный портрет герцогини, который положила туда Сирилла.

Глядя на прелестное лицо своей госпожи, пожилая женщина украдкой вздохнула. Глаза ее увлажнились. Чувствуя, что еще немного — и она расплачется, Ханна поспешно сунула портрет в сумку, где лежали ее вещи, и торопливо спустилась вниз.

По странному наитию, но именно на этом месте, словно повинуясь какому-то зову, задержался и маркиз несколько часов спустя.

Покинув комнату Ханны, он снова зашел в студию и подошел к ящику, где, как ему помнилось, Сирилла хранила портрет своей матери, нарисованный Франсом Винтаком. Отсюда же она достала свой портрет в тот день, когда подарила его маркизу.

Волнуясь, он открыл ящик. Портрета не было!

Фейн начал лихорадочно выдвигать остальные ящики комода, хотя в глубине души уже понял, что не найдет портрета — он исчез так же, как и сама Сирилла.

Ему вдруг захотелось кричать, колотить кулаками по стенам, перевернуть вверх дном все в этой проклятой студии да и вообще во всем доме.

Однако привычка к самообладанию, выработанная годами, заставила маркиза сдержаться. Чтобы успокоиться, он несколько раз прошелся взад и вперед по студии и наконец вышел на улицу, где его ждал фаэтон.

Как во сне, маркиз сел в экипаж, и тот медленно тронулся вдоль Куин-Энн-терэс. Ему стоило огромных усилий вести себя как обычно и не выказывать душивший его гнев.

«Нет, это невозможно! Она не могла уйти!» — как безумный, снова и снова мысленно повторял маркиз.

Он до такой степени не мог поверить в реальность произошедшего, что, не доезжая Мейфера, повернул обратно в Айлингтон.

Задняя дверь, закрытая лишь на задвижку, легко открылась. Войдя внутрь, маркиз еще сильнее, чем в первый раз, почувствовал, как его охватывает ощущение пустоты. Казалось, что сам дух этого дома покинул его, оставив после себя лишь безжизненную оболочку.

Не в силах противиться искушению, маркиз снова поднялся в спальню Сириллы.

Там витал аромат ее духов, и при некоторой доле воображения можно было представить, что дух девушки витает где-то близко, ожидая возлюбленного.

— Как ты могла так поступить, дорогая? — с нежным упреком вслух произнес маркиз. — Как могла ты бросить меня — после того как мы дали друг другу клятву!

Неожиданно ему в голову пришло, казалось бы, разумное объяснение — очевидно, произошел несчастный случай, Сирилла попала в больницу, а преданная Ханна, конечно, находится рядом с ней.

Зная Сириллу, маркиз был убежден, что она не могла так хладнокровно оставить его, понимая, что он будет страдать. Нет, на такую жестокость эта славная девушка не способна!

Наконец маркиз окончательно покинул дом Сириллы. На этот раз он отправился к себе на Беркли-сквер. С каждым ярдом, приближавшим его к дому, он чувствовал, как отчаяние холодной змеей обвивается вокруг его сердца, заставляя страдать и мучиться.

Это чувство настолько завладело маркизом, что лишило возможности разумно мыслить. В голове его беспрестанно вертелись одни и те же вопросы: если Сирилла и в самом деле сбежала от него, то что же теперь делать? Как ее найти? С чего хотя бы начать поиски?

Лишь подъехав к дому, маркиз вновь обрел способность рассуждать здраво. Наверняка поведение Сириллы можно объяснить логически, но вот как?..

— Ленч готов, милорд, — невозмутимо объявил дворецкий, словно не замечая, в каком возбужденном состоянии находится его хозяин.

Только теперь маркиз почувствовал, что проголодался. Он решил поесть, а затем вернуться в Айлингтон. Сирилла наверняка уже дома и ждет его.

«Очевидно, она неправильно меня поняла», — пытаясь успокоить самого себя, рассуждал маркиз. Но тут ему вспомнилась странная пустота покинутого дома, и тревога, терзавшая его все утро, вернулась.

Почему вещи Ханны исчезли, а все платья Сириллы на месте?

Маркиз поспешно покончил с ленчем, не замечая, что он ест и пьет.

Зашел секретарь с каким-то вопросом, но маркиз отказался его выслушать. Он был уверен, что мистер Эшуорт намеревается говорить о доме на Саут-стрит, а вести беседу на эту тему у маркиза не было сил. Им все больше овладевала мысль о том, что он вряд ли найдет девушку, для которой, собственно говоря, и затевалась эта покупка.

Вернувшись в Айлингтон, маркиз битых два часа неподвижно просидел в гостиной, не обращая внимания на то, что его лошади, которыми он так дорожил, без дела стоят на улице.

Эта маленькая уютная гостиная была той самой комнатой, где Сирилла впервые бросилась к нему в объятия, ища утешения после смерти Франса Винтака. Уставясь бессмысленным взором в стену, маркиз мысленно перебирал в памяти все, что они тогда говорили друг другу.

И тут ему припомнилось, что, когда он упомянул о доме, который собирался купить для Сириллы, она повела себя как-то странно, хотя в тот момент он и не обратил на это внимания.

Так что же она тогда сказала? Кажется, что-то вроде: «Мне кажется, я не совсем правильно тебя поняла… ну, насчет этого домика…»

Он как будто снова услышал ее нежный, мягкий голос, когда она, слегка запинаясь, произносила эти слова.

А что он на это ответил? Маркиз напряг память и вспомнил, что сказал тогда: «Я подарю его тебе. Сделка будет заключена на твое имя. Что бы ни случилось в будущем, у тебя всегда будет где жить и достаточно денег, чтобы ни в чем не нуждаться».

А потом он привлек ее к себе и сказал:

— Ты теперь моя, моя маленькая «мадонна с лилиями»! Я буду заботиться о тебе, защищу от всех тревог и волнений внешнего мира. Поверь мне, дорогая, на свете не было и не будет людей счастливее нас!

Маркиз припомнил, что Сирилла ничего на это не сказала, потому что после этих слов он наклонился и закрыл ей рот поцелуем, чувствуя, что никогда раньше не испытывал такой сильной страсти.

Ощущение нежных губ девушки на своих губах привело маркиза в такой восторг, который было невозможно описать словами, и лишь усилием воли он заставил себя оторваться от нее и встать с дивана.

Потом он, кажется, сказал, что должен идти, поскольку у него еще много дел, а в заключение добавил:

— На пути к тебе меня поджидало немало трудностей. Во-первых, нелегко было вообще отыскать тебя, во-вторых, проникнуть в твой дом — ведь и ты, и Ханна старались помешать мне. Но теперь я чувствую себя непобедимым. Мне придает силы наша любовь!

Но уйти сразу было выше его сил, и он снова поцеловал девушку.

Касаясь ее губ, он и не предполагал, что женские губы могут быть такими нежными, такими мягкими и в то же время обладать такой непреодолимой, поистине волшебной притягательностью.

Лишь после этого маркиз ушел, и, спускаясь по ступеням, он не мог избавиться от чувства, что оставляет позади самое важное в своей жизни.

И сейчас, когда он стал перебирать в памяти события вчерашнего вечера, его вдруг поразило, что за все время Сирилла не произнесла ни слова.

Она так и не сказала, нравится ли ей его план относительно приобретения дома. Она вообще никак не отреагировала на то, что услышала.

«В чем же все-таки дело? Что могло напугать или обеспокоить ее?» — в очередной раз задал себе вопрос маркиз.

И вдруг он замер. Некий голос у него в мозгу четко и ясно произнес: «Она хотела выйти за тебя замуж!»

До этого момента маркизу и в голову не приходило жениться на Сирилле.

Это было вполне понятно. Он всегда знал, что его жена не должна быть похожа на всех тех многочисленных красоток, которым он дарил свою любовь.

Правда, облик будущей жены представлялся маркизу весьма туманно. Он знал, что когда-нибудь должен жениться, иметь наследника, но намеревался решить этот вопрос не сейчас, а в отдаленном будущем, резонно полагая, что, пока он молод, надо наслаждаться жизнью, а обзавестись семейством никогда не поздно.

Впрочем, кое-что из того, что маркиз хотел бы видеть в своей будущей супруге, он представлял себе весьма определенно. Это должна быть красивая и умная женщина, которая могла бы, сидя во главе стола в качестве хозяйки дома, столь же остроумно и обаятельно вести беседу, как когда-то делала это мать маркиза, и уметь принять принца Уэльского и других особ королевской крови с той же непринужденностью, которая была свойственна ему самому.

В качестве маркизы Фейн его жена наверняка будет приглашена на все балы, ассамблеи и приемы, составляющие неотъемлемую часть жизни светского человека.